Страница 30 из 35
Стена пошла пузырями. Не веря своим глазам, Юрась потрогал рукой стену и ствол мамврийского дуба осыпался грязными хлопьями штукатурки. Бледный от бешенства, молодой изограф повернулся к виновато притихшим трудникам:
— Кто это сделал?! Кто и зачем оставил на ночь открытыми двери в храм?!
Пожилой мужичок с клочковатой бородкой, в которой застряли крошки, вышел вперёд:
— Ненароком оно всё вышло, мастер. Сам знаешь, вчера последнюю стенку закончили, обмыть надлежало. Выпили малость, с кем не бывает. Мужики по домам пошли, я, грешник, уснул в притворе, очнулся заполночь и до хаты поковылял, а протрезветь не протрезевеши был — видать и замок не повесил. Как на грех ночь дождливой была…
Юрась медленно смотрел на одутловатое, сонное лицо мужичка, на лохматые брови, поджатые губы, бородавку на правой щеке, большую и тёмную, с четырьмя чёрными волосками. Ему хотелось избить до смерти этого несчастного дурака, взять за жидкую бородёнку, швырнуть на пол и пинать ногами пока не вникнет — что, он курвин сын, натворил.
— Уходи от греха, добрый человек. Уходи, и чтоб я тебя никогда больше не видел.
— А платить за работу кто будет? — мужичонка глянул на Юрася и отступил.
— Хочешь я тебя князю отдам? Вот мол, батюшка Рогволод Всеславич, этот смерд фрески в притворе угробил, из-за него, скота, храм к сроку освящён не будет, казни его, ирода, а артель без вины не вини. Хочешь?
Краснобородый дюжий детина — староста трудников — шагнул вперёд:
— Держи его, братцы!
Виновник несчастья не успел и опомниться, как товарищи крепко взяли его под локти. Староста почесал в волосах, скинул шапку и обратился к Юрасю:
— Крутенек ты, мастер, но справедлив. Пусть князь-батюшка с виноватого и спрос держит.
Мужичонка растерянно завертел головой:
— За что?! Вместе ж пили, братцы!!! Горшеня! Карась! Ярила!!!
— Молчи, слушать тошно! — краснобородый староста показал бедолаге кулак, — все пили, один ты всех под плети подвёл.
Гулко стукнула дверь, в храм влетели принаряженные, отмытые подмастерья, держа под мышками тщательно укутанные в холст иконы. Немой Кош сиял как начищенная монета, Лев старался держаться степенно. Увидев стену, оба остановились.
— Как это вышло?
— Двери ночью были открыты. Ливень. Сырость. И спешная работа — говорил ведь Георгий, тщательно, тщательно и не-то-роп-ли-во выкладывать грунт, кутать его, чтобы не пересох и не перемок, — почти спокойно ответил Юрась.
Лев взглянул ему прямо в глаза и Юрась прочёл во взгляде товарища очевидную мысль: «Учитель этого не переживёт». Георгий слёг ещё в вересень, первой седмицей — трое суток подряд дул пронзительный ветер, он работал на холоде и возвращался домой в промокшей одежде. Застарелая грудная болезнь — недуг старых изографов, память о сквозняках, сырости и каменных плитах — чуть не загнала учителя в могилу. Стараниями княжьего лекаря-грека удалось достать редкостную и драгоценную каменную смолу, растолочь её и, смешав с парным молоком, каждый день отпаивать учителя. Сам князь Рогволод прислал больному легчайшее пуховое одеяло. Немой Кош раздобыл барсучьего жира. И учителю стало легче. Георгий задыхался в дурную погоду, хрипел по ночам, но ходил уже сам и надеялся, что послезавтра встанет к заутрене и пройдёт крёстный ход по случаю освящения храма. Если сейчас окажется, что работа порушена, одного княжьего гнева может хватить, чтобы тонкая ниточка жизни оборвалась.
— Ярила-трудник, отец родной! Выручай, на тебя и артель одна надёжа. Виноватому-то князь голову срубит, да и нас всех не пирогами пожалует. Сдюжите до ночи стены притвора вычистить, фреску снять и заново оштукатурить?
— Ты с ума сошёл, Юрась! — вскинулся Лев, — не успеешь!
— Успеем. За ночь разметим, за день распишем, за ночь краски высохнут.
Краснобородый покосился на артель, подошёл к стене, поскрёб её пальцем:
— Сдюжить-то можно… А не лучше ли на живую штукатурку подмазать, никто и не заметит по первости. А потом как храм освятят и князь-батюшка успокоится, снимем и перерисуем заново… — глянув на лицо Юрася, староста сменил тон: — сдюжим, мастер, отчего же не сдюжить. Так, братцы?
— Так! — угрюмо согласилась артель.
— Спасибо вам, братие. И Христом-богом молю, пусть этот рукосуй хоть бы нынче с глаз денется.
Ярила переглянулся с трудниками, кивнул и незадачливого питуха отпустили, наградив парой веских затрещин.
— У меня детки не евши… — попробовал поныть мужичонка.
— Если ты не уберёшься сейчас же — твои детки станут сиротками, — пообещал Юрась, — ступай по добру, а!!!
Когда обиженный хлопнул дверью с досады, Лев осторожно заметил:
— Последили бы, чтобы он здесь чего не пожёг или не напортачил по злобе.
Староста покачал головой: