Страница 28 из 35
Его уже ждали. Исхудавший, сутулый Лев сидел на крылечке и жадно прихлёбывал квас. За три месяца он повзрослел лет на пять — Юрась помнил товарища хмурым отроком, ныне же он видел молодого, усталого мужчину.
— Здравствуй, брат!
— Здравствуй! — ответил Юрась и замолчал. Лев тоже не спешил начинать разговор, внимательно разглядывая товарища. Тишину прервал звонкий голосок Ружи:
— Журка, зови гостя в дом! Что за дело друга на пороге держать?!
Лев покачал головой:
— И здесь ладно. Красивая она у тебя… Женился уже?
— Осенью свадьбу сыграем, — ответил Юрась, — как наставник?
— Здоров, — Лев замолчал снова, потом решился, — беда у нас, Юрась! Василий ушёл из артели.
— С чего бы это? — удивился Юрась, — он же вроде любимым учеником у Георгия был.
— Возгордился. Георгий очень тебя ценил, нам в пример ставил. А Василий почуял, что у наставника больше помощи нет, — Лев потупился, — из меня изограф пока не вышел, а из Коша никогда и не выйдет. Хорохориться начал, гонор показывать. Они поспорили — кому Христа писать на куполе, Георгий сам работать хотел, Василий упёрся. Учитель ему уступил, а этот упрямец про-пор-ци-и у фигуры не рассчитал. Христос, прости господи, раздутым словно пивной котёл получился, если снизу глядеть. Пришлось купол заново штукатурить. Георгий браниться стал зло, а у Василия гордость взыграла. Снял передник, бросил кисти в огонь и ушёл, поминай как звали…
Лев прищурился на товарища, ожидая сочувствия. Но Юрась молчал — он поступил немногим лучше. Лев потупился:
— Это… Юраська… Не сдюжим мы без тебя. Два с половиной месяца осталось. Нас трое, в полную силу работает только Георгий. Выручай! Дела не жаль — хоть учителя пожалей.
— Я думал, он знать обо мне не желает больше…
— Ты думал… думать надо было, когда изографию променял на девицу. У Георгия доброе сердце, попроси ты его по хорошему — отпустил бы и на пропитание выделил. А тебе ж не по-людски надо, встал в позу, что базилевс греческий, и давай вещать. Заумь это всё, брат, премудрость книжная. Многие знания…
— Многие печали. А у нас в Востраве говорили — меньше знаешь, крепче спишь. Погоди, я с невестой погутарю.
Притихшая Ружа смирно сидела у оконца, теребя платочек. Юрась подошёл, обнял её, поцеловал в мягкие волосы.
— Уйти мне надобно, ладушка… До осени, в мастерскую к учителю. В церкви роспись закончить надлежит к сроку, иначе князь Рогволод со всех головы поснимает. Сдюжишь тут без меня?
— К осени танцевать начну! Ты ж меня балуешь, что боярышню, шагу ступить не даёшь, — бодро ответила Ружа.
Юрась ожидал слёз и упрёков. Ружа моргала враз повлажневшими глазами и старательно улыбалась. Он обнял любушку, прижал к себе крепче, ощутил, как дрожат её плечи.
— Не знаю, как часто выйдет навещать… труд похоже предстоит хуже рабского. Если что случится — стучись в мастерскую, зови меня, или прямо в церковь иди. Ни о чём не тревожься, лада моя — всё будет хорошо, — твердил Юрась и чувствовал, какими пустыми кажутся его слова.
Ружа решительно вырвалась из его объятий:
— Долгие проводы, что долгие похороны. Не на рать идёшь, не за море уезжаешь… Я тебе обеды буду носить в церковь. Можно?
— Можно, — неловко улыбнулся Юрась.
Ружа быстро расцеловала в обе щеки:
— Журка-дурка! Ты без красок с тоски помрёшь. Собирайся давай, да беги!
— Ты у меня — лучшая! Другая б жена за рубаху держала, из дому не выпускала.
— Другая б за тебя не пошла, птица ты перелётная! — Ружа встала и похромала к печи, — может тебе творожничков спечь али блинов гречишных?
— Не на рать иду, не за море уезжаю! — рассмеялся Юрась, — оставь.
Все вещи он брать не стал — только смену одёжи, травы, свой нож и кисти. Остальное пусть в доме будет — где добро, там и хозяин. Ружа сунула-таки «на дорогу» баклажку квасу и большой пряник. …Пока суд да беседа, Лев задремал на крылечке — устал бедняга сверх всякой меры. Когда Юрась тряхнул его за плечо, он проснулся не сразу, бессмысленно таращил глаза, потом разом вскочил:
— Всё ладно?
— Да, брат. Где Георгий сейчас, в церкви?
— Иоанна Предтечу пишет, по лесам аки векша карабкается. Старенький он уже — под куполом ползать.
— Пойдём. Повинюсь — пусть берёт обратно.
…Если бы не приземистый, похожий на шлем купол с простым крестом, храм походил бы на хоромы боярина — княжьи терема ставили куда пышнее. Невысокий, белёный, крытый новенькой черепицей, он стоял над берегом, словно молодой воин в дозоре. В полукруглой арке над самым входом были выложены мозаикой двенадцать апостолов. На окованных медью дверях красовались львиные морды с ручками-кольцами в оскаленных пастях. Лев вошёл первым, Юрась задержался у входа… Христос Пантократор смотрел на него с купола, свет из узких окошек делал живыми глаза Спасителя. Юрий, изограф из Востравы, медленно встал на колени, потом лёг наземь, лбом к полу: «Прости!». Ни молитвы ни речи, только прости, прости меня Господи, дурака!!! Не отымай благодати.