Страница 17 из 35
— Буки-аз — ба, веди-аз — ва, глагол-аз — га, добро-аз — да, — к концу урока Георгий был уже изрядно сердит.
— Буки-аз — ба, веди-аз — ва, глагол-аз… глагол… — Юрась запнулся, ему было мучительно стыдно. За две седмицы он выучил весь алфавит к вящей радости наставника, а вот дальше дело не шло. Сколько ни бился Георгий, Юрась не мог понять связи между причудливыми значками и словами человеческой речи. Добро оно и есть добро, почему и дурацкая, похожая на стог, загогулина и пять разных загогулин стоящие в ряд — «добро»? Со священными книгами было проще — Юрась слушал, раскрыв рот: как мальчик Христос сперва по недомыслию сбил голубицу камнем, а потом дохнул и оживил её; как пять мудрых девиц запасли масла в светильники, а пять глупых не запасли; как милосердный самарянин подобрал в пустыне израненного нищего — точь-в-точь, баба Яся. Словесной же премудрости отрок не разумел напрочь. Отчаявшись втолковать пониманием, Георгий заставил Юрася учить наизусть слоги — но и в этом пока что не преуспел.
— Пороть тебя надо отрок. У нас в Византии говаривают — ухо ученика на спине его, — сердито проворчал Георгий, — ладно, ступай. Охры сотвори, да смотри, чтобы без единого зернышка. И молитву не забывай читать, когда трёшь. «Отче наш» хоть запомнил?
— Отче-наш-иже-еси… — затараторил Юрась.
— Довольно. Как читать выучишься — дам тебе молитвы на труд благословенный, чтобы всякий раз подступая к краскам, помощи у господа и у святых просил.
По заведённому в доме обычаю, Юрась в пояс поклонился наставнику и вышел. Георгий рассказывал, что своему учителю он целовал руку, в прошлые же времена василевс и вовсе выставлял для поцелуя золотой сапожок, а послы смиренно ползли на коленях к трону, дабы облобызать реликвию. Ныне же нравы рушатся.
В мастерской было тихо, каждый из подмастерьев занимался своим уроком. Василий, закусив губу, выводил графьём образ кого-то мученика. Можно было работать с прорисью, через тонкую ткань копировать на доску образы, но изограф настаивал, чтобы все подмастерья учились рисовать «на глазок» тоже. Задумчивый как всегда Лев растирал курантом белила. Кош возился в углу с прорисной иконой. Немой не показывал особенных способностей в письме, но был старателен и дотошен. Георгий поручал ему золотить нимбы, подготавливать доски и другую подручную работу. Юрась вымыл руки, вытер их льняным рушником и присел к столу. Взял охряную ложку с полки, порошок пигмента — в горшке оставалось всего ничего, зачерпнул из общей миски размешанного желтка — и работа пошла. Долго-долго размешивать желтоватое тесто, следить, чтобы ни единой крупинки не оставалось, чтобы цвет не загустел и не стал слишком жидким, чтобы желток не свернулся… Смешное дело, думал Юрась, водя пальцем по донцу шероховатой ложки — когда у Зайца случалось сиживать часами за полировкой, тошно было хоть из мастерской беги. А здесь даже въедливый запах краски согревал душу. Юрасю нравилось, как мягко разминается охра, как остро пахнет олифа, как размазывается по доске липкий левкас и впитывается в сухое дерево. Собирая дождевую воду, чтобы разводить краски, он улыбался — небесными слезами растворяше земные печали. Бог даст, осенью его тоже допустят к росписи…
— Слышь ты, Журка! Сбегал бы к рыночку да купил на всех цареградских рожков побаловаться! Вкусные они, спасу нет, — Василий оставил свою работу и потянулся, как кот.
— Хорошо. Сейчас охру дотворю, в холодок поставлю и сбегаю, — согласился Юрась.
— Тут пути с комариный чих, что ерпенишься, не убежит твоя краска! — фыркнул Василий и встал.
— Георгий сказал — растереть охру, разотру и схожу, — Юрась не понимал, отчего злится его товарищ.
— Георгий любимчика себе завёл. Мальчик ему полюбился. Что скажешь, Журка, любит Георгий красивых мальчиков? — ласково пропел Василий.
— Наставник добр со мной как отец, только сердится, что я в словесности не успеваю. Любит, наверное, он нас всех любит, — недоумённо ответил Юрась. Он чувствовал, что в вопросе подвох, но не понимал, какой.
— Васька, не заводись. Чем тебе парень не угодил? — вступился Лев.
— Георгий его с первого дня впереди нас ставит, али не видишь? Ты, вон грамоту не освоил, стал он с тобой возиться? Я из кожи вон лезу, пишу сутками, с пальцев краска не сходит — он мне хоть раз сказал «хорошо»? Третий год обучаюсь, к ликам не допущен — а этот выскочка через год брады с власами малевать начнёт. За какие-такие заслуги наставник его приветил? — Василий накручивал сам себя, как деревенские драчуны перед сшибкой.
— Я и сам не знаю, — пожал плечами Юрась, — чем я, никчемуха, такому изографу угодил. Одно скажу — раз попав, я отсюда добром не выйду, пока мастерство не выучу. Положено младшему пособлять старшим — пособлю и услужу, смирение ученику подобает. А будешь палки в колёса вставлять — я тебе то колесо на завистливую башку одену. Понял?