Страница 14 из 35
…Вода всё-таки просочилась в сапог. Поделом, штопать надо было внимательней, дратву стягивать крепче. Кто же знал, что на мостовых подмётки станут так быстро стаптываться, прямо-таки гореть. Юрась понуро месил ногами стылую грязь, торопиться в землянку к Зайцу ему не хотелось. За прошедшую зиму он ещё отощал и вытянулся, как никогда став похожим на серого журавля. В руки намертво въелась сажа, спина начала сутулиться, большие коленки, казалось, обрели свойство цепляться за все углы. Он постоянно был голоден и очень редко ел досыта — Заяц не скупился на хлеб, но частенько вместо еды покупал кислое пиво, а последний кусок Юрась по деревенской привычке отдавал малышне. Юрасевыми заботами все три Зайчонка пережили зиму, хотя младшая, Мыська, ещё кашляла по ночам. …По солнышку дай бог отогреется. Старший, Ходятка, уже вовсю вертелся под ногами в мастерской и клянчил пособить. Заяц разумно наставлял первенца, давал ему то пошлифовать готовую лунницу замшей, то подержаться за махонькие клещи, то облупить обожжённую глину формы. Одна беда — Юрасю он показывал немногим больше. Повинуясь приказам мастера, ученик таскал воду, рубил дрова, торговался с углежогами за берёзовый уголь, разносил по домам горожан заказанные фибулы и обручья, следил за малышнёй, варил кашу, похлёбку и затируху, сам стирал немудрящие одежонки всему семейству. Была б у Зайца жена… но жениться мастер больше не пожелал, твердя «Злая жена — лютая печаль, разорение дому». Видать крепко допекла его покойница.
Несколько раз Юрасю поручалось делать восковые образчики для заготовок и самому придумывать узоры. Заяц объяснил, как плавят припой, как заливают форму расплавленной бронзой, как держать молоточек и «выколачивать» окалину и сажу со свежеотлитой вещи. Но ни к проволоке, ни к плетению ни к чеканке он Юрася не допускал — молод ещё. По пьяни хвастал, что знает секрет греческой эмали — надо только купить нужных пигментов, сложить особый тигель — и они разбогатеют. Юрась ему не верил. За эту зиму он сам зачерствел, покрылся окалиной — в городе люди злы, никому до соседей не было дела, а дурных, вороватых, лживых и жадных встретилось больше, чем за всю его прежнюю жизнь. Так и нынче: дружинник Усыня заказал у Зайца серебряные обручья с пардусами ещё в сечень, в лютый мороз. За две седмицы заказ был готов, Юрась сам придумал узор и чистил потом тусклое серебро. Нынче кветень. В четвёртый раз Юрась бегал за платой. И в четвёртый раз схлопотал затрещину вместо куны. Ещё и от Зайца перепадёт, что с пустыми руками явился — в доме ни крошки.
Глядя в тусклую уличную грязь, Юрась поскрёб в затылке — не пора ли, как дороги подсохнут, возвращаться в Востраву? Он старший, мамка с братом не выгонят никчёмного, найдут краюху завалящую да место на лавке. Мастерить всякие жуковинья — хорошее ремесло, только подле кирпичного горна Юрась себя чувствовал так же, как и на пастбище — птенцом-подлетком с перебитыми крыльями… Обманки всё. Так однажды сестрёнка Лада пообещала поутру показать ему, мальцу, как в Солнцеворот жар-птица вылупляется из костра. Юрась ждал, не смыкая глаз, целую ночь — а с рассветом девчонка только посмеялась над ним.
Солнце тронуло лёгкими пальцами спину парнишки, прошлось по бледным щекам материнской лаской. В грязной луже отразились перевёрнутые облака и лоскут ясной просини. С высоты донеслось «Курлы, курлы» — это птичьи стаи возвращались от дальних берегов. Юрась запрокинул голову в небо — под разорванным одеялом туч парили журавлиные клинья. Тёплый ветер разгонял серые клочья, высь на глазах раскрывалась немыслимой, весенней голубизной. Журавли окликали друг друга: До-мой! До-мой! …Даже если земные пути — это боль, грязь и холод, бессмысленный труд от рождения и до смерти, можно видеть, как кружат птицы, являя чудо полёта, возвращаясь после долгой разлуки. Даже если не будет других чудес…
— Хорошо, что ты смотришь в небо отрок. Мало кто глядит вверх. Люди пялятся под ноги, чтобы найти потери, оглядываются по сторонам, чтобы не упустить добычу или заметить врага, смотрят вперёд — в сторону большой цели. Редко кто поднимает голову, — глубокий, гулкий голос с нездешним приговором сдернул Журку с неба на землю.
Глянув на нежданного собеседника Юрась оторопел — он никогда не видел таких людей. Медовой смуглости лицо, перерезанное морщинами: зрелый муж, почти старец. Пронзительный взгляд угольно-чёрных огромных глаз. Сросшиеся на переносице густые брови. Чёрные, обильно посеребрённые сединой кудри до плеч. Длинная, безупречно чистая одежда тёмно-зелёного цвета, длинные рукава. Руки старше лица, пальцы чуть-чуть дрожат, кисти покрыты цветными пятнами, ногти обломаны.
— А зачем смотреть в небо? — брякнул Юрась и умолк, поражаясь собственной глупости.
— Чтобы видеть и чувствовать красоту. Человек создан по образу и подобию божьему, но искусами и мучениями искажается образ и подобия зачастую не различить. Глядя небо или море или иное из божьих чудес, замечаешь прекрасное и в человеках. Передать силу чувства удаётся лишь познав силу чувства… Ты скорбел когда-нибудь, отрок?