Дуэлист

Тем временем наши разъезды встречались с шведскими драгунами, но по правилам перемирия не стреляли друг в друга, а с любопытством рассматривали противников, вступали с ними в разговоры, а иногда и в обмен. С нашей стороны как раз стали доходить обозы с провиантом, которых мы ожидали с начала похода. А шведы в ту пору были богаты английским ромом, коим хитроумные британцы щедро снабжали союзников взамен солдат. Итак, не разглашая своего замысла, я поутру отправился в разъезд с моим приятелем хорунжим Полубесовым, якобы из любопытства посмотреть на шведских кавалеристов и добыть у них рому для генеральского стола. Своей лошади у меня тогда не было, и Полубесов для прогулки одолжил мне косматое низкорослое финское животное с флегматическим северным характером, который оказался столь же обманчив, как нрав наших сопостатов.

Такая арктическая лошадь не отличалась статями арабских жеребцов, зато почти не нуждалась в пище и могла выковыривать корм даже из-под снега, да при этом была на редкость вынослива. Шведские кавалеристы, таким образом, разъезжали на киргизских лошадях с примесью северного оленя, незаменимых в дикой природе Финляндии. Однако у этой задумчивой скотины был один, и крупный недостаток. Она совершенно не годилась для сражения с копьем. По тому ли, что в памяти сей древнейшей породы были ещё живы воспоминания о первобытных охотниках с их кремневыми пиками или по другой какой причине, но вид длинной палки был для них совершенно нестерпим. Когда король-актер Густав III, в пику Екатерине II, решил вооружить своих конников пиками на манер наших казаков, из этой реформы ничего не вышло. Лошади шведских «казаков» немилосердно брыкались и сбрасывали седоков ещё до того, как они успевали пикироваться с нашими.

Затемно покинув лагерь, мы на рассвете добрались до русских постов, сменили их и поехали вдоль реки, служившей условною границей. Стояла пора, называемая в Финляндии летом св. Бригитты, а по-нашему бабье лето. Иней на чахлой траве быстро истаивал, сверкая радугами мильонов жемчужных бусин, а от реки, как из кастрюли, валил густой пар, который стелился по низине седыми бородатыми клочьями. Речка нырнула в мрачные каменистые дебри, мы выбрались на неубранное поле ржи, и Полубесов указал мне нагайкой на синий зубчатый горб леса по ту сторону:

– Вот ОН!

Шведы были в таком же количестве как мы: пять человек с офицером. Они одеты были в короткие синие куртки с черными ремнями крест-накрест, желтые штаны и какие-то диковинные стальные шишаки, как у актеров из трагедии «Король Леар». А их предводитель выделялся роскошной круглой хорьковой шапкой с хвостами, наподобие тех, что носят канадские пионеры. По этой шапке мы без труда опознали знаменитого начальника шведского авангарда, скандинавского Кульнева капитана Мульма. О лучшем Гекторе не приходилось и мечтать.

Расчехлив на всякий случай ружья, мы медленным шагом поехали в сторону шведов, и они тронулись нам навстречу в объезд поля. Шагах в двадцати мы остановились, ревниво разглядывая друг друга.

– Ты разумеешь по-немецки, так скажи им что-нибудь, ваше сиятельство, – предложил мне Полубесов, оглаживая шею своего рыжего донца.

Я подтолкнул в бока мою арктическую лошадку, она проржала что-то по-фински своим лохматым сестрам из вражеского отряда и сделала несколько деликатных шагов в сторону капитана Мульма. После этого, не будучи принуждаем к дальнейшему движению, мой Букефал остановился.

– Гутен морген! – сказал я, приподымая финский вязаный колпак, который заменял мне кивер.

Это, признаюсь, были единственные германские слова, которые запали мне в память от лет моих детских занятий с наемным немецким дядькою. Однако, как я успел заметить за время нынешней кампании, немецкий язык не настолько отличался от шведского, чтобы вовсе быть непонятым. Полагаю, что швед может так же легко при желании сговориться с немцем, как русский человек с хохлом.

– Гутен таг! – ответил капитан Мульм и пошевелил растопыренными пальцами поднятой руки с игривостью, которая показалась мне не совсем античной.

«Ах ты, шведский гусак», – подумал я, распаляя себя гневом, и приступил к моему делу. Я решил бросить вызов Мульму гекзаметром, на языке Ахиллеса, точнее, на языке Гнедича, который точно знает, как говорил Ахиллес.

Что ты мне машешь рукой, капитан богоравный?

Или давно не глотал ты свою пышнохорьковую шляпу?

Вынь же свой меч из влагалища, но не того, что таится меж ног дивноокоих финляндок,

А из того, что праздно висит у тебя на бедре, ударяяся звучно о стремя!

Сей монолог я произнес голосом трагического актера, завывая, вращая глазами и жестикулируя свободной рукой. Казаки за моей спиною ржали, а хорунжий Полубесов так скорчился от сдавленного смеха, что ему пришлось упереться лбом в гриву своей лошади. Шведы, напротив, наблюдали мою экзальтацию совершенно хладнокровно, как будто я им зачитывал официальную ноту российского кабинета. Сдвинувшись лошадями, они шепотом что-то обсудили, а затем капитан Мульм по-французски обратился ко мне:

– Мы не разумеем татарского языка. Благоволите сказать то же самое на шведском или любом другом европейском языке.

В каждом русском человеке содержится от одной до трех четвертей татарской крови. А в представителях столбового дворянства, к коему я имею честь принадлежать, таковая примесь иногда достигает девяноста процентов. И однако, упоминание этого генеалогического факта кажется нам обидным от своих и прямо издевательским от иностранцев. Как, это заросшее рыжей бородою чухонское рыло в драном зипунишке и башкирском треухе смеет упрекать меня в недостатке европейской тонкости? Так я же отвечу ему по-русски!

– Вынимай свою селедку, чухонская морда, пока я не отрубил тебе уши! – сказал я уже без декламации, своим обычным тоном, да ещё присовокупил к этому приглашению короткое выражение, которое русские из целомудрия считают татарским заимствованием. Однако для того, чтобы в точности привести ответ моего шведского визави, я принужден попросить дам на несколько мгновений покинуть комнату или хотя бы заткнуть свои ушки. Ибо наши противники, прежде чем освоиться с тактикой русских войск, научились пользоваться их главным оружием – матерной бранью. И я не раз слыхал, как финляндцы весьма ловко применяли русские обороты в тех случаях, когда собственные средства шведского и финского языков оказывались пресными.

– Iddi ti nach Ui! – сказал мне капитан Мульм так отчетливо, словно зачитал по шведско-русскому разговорнику. Ну, какой Ахилл, Геракл или хотя бы Челубей выдержал бы такое оскорбление? Я решил прикончить наглеца на месте и для этого использовать самое гомерическое оружие – копье одного из моих казаков. Поскольку поножей, щитов и бронзовых панцирей с рельефным изображением Горгоны на вооружении российской армии на тот момент не состояло.

Мульм правильно оценил мое настроение, мигом выхватил из кобуры свой полированный кавалерийский пистолет и стал прилаживать к нему приклад, который шведские драгуны используют для точного прицеливания. Я уже не помнил себя от ярости и превратился в свирепую машину для убийства, как всегда бывает со мною на поединках. Но и капитану Мульму с его сноровкой, видно, не привыкать было отправлять к Аиду ближнего своего. Ещё мгновение, и один из нас, проколотый или подстреленный, обагрил бы своей кровью каменистую финскую почву, а скорее, потоки нашей крови смешались бы под копытами лошадей, как бывает, когда оба противника чересчур ретивы, но мой конь предательски вспомнил о своем национальном долге.

Заметив дико скошенным глазом в моей руке какую-то длинную страшную палку с тряпкой на конце, чертов Букефал начал, что называется, козлить: взбрыкивать поочередно то задними, то передними ногами, то обоими парами ног одновременно, крутиться, изгибаться и сбрасывать со своей спины седока, то бишь, меня. Каковые его усилия в конце концов и привели к желаемому результату. Упрямая скотина отбежала в сторону, а я со своим дурацким копьем остался лежать в лопухах, так и не обагрив рук кровью ненавистного врага.