Страница 29 из 81
Славик минут пять молча следил за игрой, а потом сказал:
— Конопатый, ходи конем.
У Игорька кольнуло в сердце. Так его еще никто не называл. Ход был хороший, и он сам собирался передвинуть коня вперед, но презрительная фраза Славика обрубила что-то внутри, и Игорь отступил ферзем.
Славик промолчал. Но когда Игорьку через три хода поставили мат, сказал:
— Я ж тебе говорил, рыжий.
Игорь снова стерпел. Не говоря ни слова, собрал шахматы в коробку. Черная, старая-старая травинка уныло свисала со своего обычного места, и он смотрел на нее, а к глазам подступали слезы. Чтоб не разреветься, Игорек часто шмыгал носом. Вроде помогало.
Тем временем подростки и мелюзга окружили Славика. Тот, посмеиваясь, откалывая шуточки и в то же время с загадочной грустью в голосе рассказывал о том, что семья его жила в центре города: в дорогом высотном доме, в роскошной двухуровневой квартире. Рассказывал он и о том, какими богатствами его семья владела, утверждал, что скоро они, богатства эти, к ним вернутся. Надо, мол, разгрести дела — и порядок.
На Игорька с его шахматами перестали обращать внимание; мальчишка надулся, но решил обождать; новенький скоро надоест друзьям, думал он. Ради интереса Игорек расставил фигуры и начал играть сам с собой.
В какой-то миг толпа, что окружила новенького, притихла; ребята что-то шептали друг другу. Вернее, что-то нашептывал им Слава, а Игорек затылком почувствовал пристальные взгляды и обернулся.
— Эй, рыжий, — нахально позвал новенький, — давай-ка тащи сюда шахматы, я с твоим победителем сыграю и покажу, что такое настоящая игра.
Игорь помотал головой. Не дам, мол.
— Че, зажал? — возмутился Славик. — Давай не выеживайся, конопун! — Он хихикнул.
На деревянных ногах, шахматную коробку сжимая под мышкой, Игорек пошел к Славику. Тот победно улыбался, а красивые «стильные» очки зло, темно-красными искрами, поблескивали в лучах солнца.
Ребята вокруг молчали и растерянно переглядывались. Они не представляли, что следует делать в такой ситуации.
Нет, всякое бывало, и за пределами двора ребята часто вставали стенка на стенку с чужаками, и драки случались, и с разбитыми носами приходили, синяков и ссадин по всему телу тоже не всегда удавалось избежать. Но то было «чужое», а от дворовых ребята не ждали никакого подвоха.
— Эй, а пускай будет у тебя кличка Конопун, — ухмыльнулся новенький, хлопая Игорька по плечу, посмеиваясь тихонько, радуясь собственному остроумию. — —Подходит, главное! Подходит!
Никто вокруг не засмеялся. Все чего-то ждали.
— Ну чего вылупился? Тормозишь? Немудрено, конечно. Ребят, у этого идиота мать — алкоголичка, правильно? Я тут неделю и ни разу не видел ее трезвой…
Игорек бросил коробку на пол (она раскрылась, и резные фигурки разлетелись в разные стороны) и ударил Славика наотмашь по лицу, кулаком пытаясь разбить дорогие стильные очки.
Очки упали на землю, но не разбились — они оказались пластмассовыми.
Новенький зажмурился и ткнул кулаком вперед; костяшки его пальцев проехались по носу Игорька. Тот не удержался и сделал шаг назад, зажимая рукой нос. Из левой ноздри закапала кровь.
Драке не дали развиться: ребят схватили за руки и удержали.
— Конец тебе, — прошептал Славик с ненавистью, — мой отец тебя сделает… у него связи есть в отделении, по тебе детская комната плачет!
Он высвободился из рук, подхватил с земли пластмассовые очки и пошел к дому, не оглядываясь.
Игорька трясло. Он наклонился, чтоб собрать шахматы. Кровь продолжала течь: липкие капли попадали на фигурки, на морскую травинку и доску, от которой пахло йодом.
— Эй, Игорь, ты лед приложи… или холодную монетку… — посоветовал кто-то.
Девочка, что жила в комнате напротив, протянула ему носовой платок. Игорек прижал его к носу.
Прежде чем он успел собрать все фигуры, платок пропитался кровью и пришел в полную негодность.
А кровь продолжала течь.
Вызвали «скорую»; Игорька отвезли в больницу. Там кровотечение остановили, но к вечеру у мальчишки поднялась температура. Она не спадала три дня, и врачи не знали, что делать. Мать дневала и ночевала рядом с постелью сына. Не пила.
На четвертый день Игорь пошел на поправку; выздоровел за день или около того. Его выписали.
Еще через день Малышев встретил во дворе Славу: угрюмый новенький сидел, положив ногу на ногу, на ступеньках возле дверей и читал книгу. Обложка была глянцевая, мятая. Во время чтения Слава щурил глаза и шевелил губами, будто зачитывал вслух. Причину его плохого настроения Игорь уже знал — двор встал на защиту Игорька. Отец Славика кричал на соседей, грозился судом, пытался подговорить мальчишек дать нужные показания в случае чего, но никто не согласился. Семью Славика обходили стороной.
Увидев Игорька, новенький вскочил и закричал, пятясь к двери:
— Сволочь! Урод вшивый! Все равно тебе отомщу!
Он хлопнул дверью; книжку забыл на ступенях, и раскрытые страницы остались желтеть на шершавом бетоне. Игорек подошел к крыльцу и заглянул в книгу.
«И тогда герой выхватил двуручный меч и воткнул острое лезвие в рану его; провернул два раза, удовлетворенно наблюдая, как лицо врага кривится мукой ужаснейшей боли, и потянул лезвие вверх, вспарывая кожу. И говорил герой ему: „Не тело твою убиваю, но душу. Запомни эти мгновения, с каждой каплей крови из тебя вытекает…“
Что-то липкое, соленое попало Игорю в рот. Он прикоснулся к губам пальцем: подушечка окрасилась в красный цвет. Кровь перестала течь совсем скоро, но к вечеру поднялась температура, которая держалась под сорок те же три дня, а потом спала. Полностью, однако, выздороветь Игорек не успел. На четвертую ночь кто-то запустил в его окно кирпичом. Стекло разбилось, засыпав колючими осколками одеяло, а кирпич попал прямиком в дедушкины шахматы. Коробка треснула; откололась щепка, на которой держалась водоросль, и улетела под шкаф.
Проснувшись, Игорек тут же забылся в бреду. Несколько дней он пролежал в больнице, находясь на грани между жизнью и смертью, а доктора не могли взять в толк, в чем дело.
Расспрашивали мать.
Что-то стало проясняться.
Необычный случай, говорили врачи и созывали консилиумы — один за другим. Приезжал крупный специалист из столицы; глядя на Игоря, он качал головой и что-то объяснял его матери.
— Моя болезнь ненастоящая? — спрашивал дрожащим голосом Игорек. Двигаться он не мог. Тело не хотело служить ему. Тело, казалось, распороли двуручным мечом.
Рядом на тумбочке лежала коробка из-под шахмат и книжка Крапивина, которую принесла мать и которую Игорек все равно не читал. Травинка на коробке была на месте, потому что мать прилепила ее на место суперклеем.
— Съехали злыдни… — вместо ответа сказала мама, поглаживая горячую руку сына. — И правильно… ублюдок этот, етить его налево, кирпич запустил; гаденыш маленький, сразу все выяснилось…
— Моя болезнь ненастоящая?!
Мать испугалась отчего-то и замолчала. Мельком взглянула на плакат «Мойте руки перед едой», что висел над кроватью сына; быстро и незаметно перекрестилась, склонив голову. Стала тихонько молиться на перекрестье вилки и ложки; «мойте руки» было написано над ним, над перекрестьем этим.
Игорю стало хуже, и он уснул.
На следующее утро мальчишке полегчало, температура спала, и мать, успокоившись, уехала — для нее настал момент «поисков работы». Момент случался примерно два раза в месяц; остальное же время она зарабатывала набором текста на стареньком персональном компьютере. Когда мама была не в состоянии добраться до клавиатуры, работу за нее выполнял Игорь.
На обед Игорек не пошел. Встал, разминая ослабевшие ноги и потягиваясь — суставы скрипели, как несмазанные петли. Голова была тяжелая; мысли, глупые и ненужные, путались. Пахло медицинским спиртом и лекарствами; соседние койки пустовали. От крайней кровати у стены сладковато несло гноем, хотя постельное белье сменили совсем недавно.
Выйдя в больничный коридор, Игорь протопал к длинному дивану, на котором уже сидели два старичка. Они смотрели телевизор; шепотом обсуждали новости, в том ключе, что раньше было плохо, а сейчас еще хуже.