Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 37 из 46

Дома творилось что-то странное. Оля сидела на диване в гостиной и наблюдала за тем, как туда сюда чернее тучи сновали мама и старший брат. Один телефонный звонок за день до этого основательно изменил окружающую атмосферу. Казалось, что Костя был даже готов заплакать, настолько его глаза были покрасневшими. Девочка, чувствуя, что всем сейчас не до нее, сидела тихонько и не лезла ни к кому с расспросами и надоеданиями. Ей смутно вспоминалось что-то похожее, что уже случалось, но она никак не могла понять, что же это было. До того момента, как расстроенная мама не подошла к Оле и не присела рядом с ней, чуть приобняв и поцеловав в волосы. Девочка вспомнила, она была тогда еще слишком мала, но всё же вспомнила - так тяжело и тихо в доме было, когда умер папа. Воспоминание напугало, и Оля, ища какой-то поддержки, посмотрела на старшего брата, стоявшего недалеко и наблюдавшего за ними, пока мама собиралась с духом что-то сказать своей дочери.

- Оленька, случилось кое-что плохое. - Девочка упорно не смотрела на мать, пытаясь найти ответ в глазах Кости, но тот старательно отводил взгляд. Оля действительно испугалась. - Родная моя, послушай, Кирилл...

- Нет! - Девочка, воскликнув, вскочила с дивана и гневно посмотрела на брата и мать. - Нет! Нет! Нет!

- Оль, стой. - Костя, назвав сестру по имени вместо обычного обращения "мелкая", попытался удержать ее за плечо, но она вырвалась и побежала в свою комнату, закрывшись там на замок. Брат остановился за дверью, прислонившись к ней лбом и тихо позвал: - Оль, пожалуйста, послушай. Это непросто сказать...

- Уходи! - Девочка забралась на кровать с ногами и, уткнувшись лицом в коленки, закрыла руками уши, не желая слышать ничего, что ей пытались объяснить. Было страшно, как никогда до этого. На диване в гостиной мама, решившая не идти за детьми, немного нервными движениями смахнула сорвавшиеся с глаз слезы.

- Оль, Кирилла не стало. - Как не старалась девочка зажать уши посильнее, но всё равно услышала слова брата. Слезы обожгли глаза, захотелось плакать горько-горько.





- Неправда! - Упрямо отказывалась верить и швырнула в дверь подушку, лежавшую рядом. - Уходи! Иначе я всё расскажу Грому, он тебе устроит за такие слова! Уходи отсюда-а-а...

Девочка, не сдержавшись, расплакалась, упав на кровать и обняв себя руками, пытаясь защититься от навалившегося на ее хрупкое сердце несчастья. Брат, отдавший бы всё за нагоняй от друга за такую неудачную шутку, потер лицо руками и пошел за запасными ключами от комнаты сестры. Мама поднялась и подошла к двери, нашептывая дочери слова утешения, надеясь, что Оля сможет успокоиться. Костя вернулся и, отперев дверь, зашел в комнату, присев рядом с ней, попытавшейся увернуться от его рук, пытавшихся прижать сестру поближе к себе. Она, продолжая плакать, изворачивалась словно в ее горе был виноват брат, отсутствие которого, могло бы что-то изменить в этот момент, но Костя не сдался, и вскоре, устав сопротивляться, девочка присмирела и затихла, беззвучно содрогаясь в рыданиях. Брат молча гладил ее по голове, не пытаясь ее утешать, не зная, что могло бы помочь им: и сестре, и ему самому.


В день похорон было отвратительно солнечно и как-то слишком по-летнему беззаботно, что не вязалось со всем произошедшим. Оля держалась за руку брата и смотрела себе под ноги, стараясь избегать смотреть на закрытый гроб, который вызывал у нее больше сомнений, чем чувство тоски по тому, кто должен был там лежать. Точнее то, что от него осталось... Оле никто не рассказывал, детям такое не рассказывают, но она всё же услышала про то, как машина, в которой находился Кирилл, попала в аварию и загорелась, не оставив тем самым ни единого шанса находившемуся там другу. Его родители постарели в один миг, словно от них оторвали большую часть жизни, что была им отмеряна. Оля же так же быстро лишилась детства, которое хоронили в тот момент в той же могиле, что и Грома. Не было больше детских слез, не было причитаний о несправедливости и неправде, осталось лишь разбитое сердце, которое до этого обещало давать столько любви и жизни, сколько в нем самом больше не осталось, испарившись бесследно.