Сдвиг

– Зачем ты решила меня дразнить? – Я хотела ответить Купряшину какую-то совершеннейшую глупость, но все мысли вылетели из головы разом, как только с меня в одно мгновение слетел бюстгальтер, управляемый умелыми профессорскими руками, а сам он, всё так же стоя позади меня, впился губами в мою кожу на шее, словно оголодавший вампир.

– Я… не… – В голове был лишь шум взбудораженной и разгоряченной крови, ухавшей, закипавшей и мешавшей принимать какие-то последующие решения после последнего, в своем роде фатального.

– Содержательный ответ, одобряю. – Куратор левой рукой обхватил меня, аккуратно прижав мою грудь и вжав меня вплотную к себе, а правой рукой покончил с неприступностью моих джинс, которые сам и застегнул несколькими мгновениями раньше, пытаясь выпроводить меня из кабинета. На секунду мне стало страшно, обратного пути уже не было, когда обувь моя была сброшена, а вся моя одежда покоилась на полу, оставив меня лишь в одних кружевных трусиках, под которые тут же скользнула настойчивая рука Купряшина. От сильного напряжения, еще не отпустившего меня, мое дыхание сбилось, а ноги подкосились, пригрозив мне неминуемыми синяками, если бы только Гром не удержал меня в крепких объятиях. – Ну нет, Миронова, не надо тут, тебе придется собрать все свои силы в кулак и не прикидываться обессилевшей.

– В кулак? – Голос почти пропал, и мне пришлось прошептать еще более томно, чем я собиралась, в тот момент, когда завела свою руку за спину и опустила ее на ширинку профессорских брюк, готовых от натяжения ткани уже пойти по швам. Шумное и словно немного злое шипение раздалось над моим ухом, когда в отместку за моё самоуправство, Купряшин сжал мою грудь и чуть царапнул напряженный сосок.

– Не я тебя, Миронова, породил, но я-таки тебя прикончу. – Куратор отстранился от меня, не давая мне больше возможности действовать на своё усмотрение, а затем резко развернул к себе и впился в мои губы поцелуем, от которого голова, и без того тяжело соображающая, закружилась, а я не упала лишь придерживаемая сильными руками. – Пока ты не прикончила меня.

– Разве можно убить мертвого? – Я недовольно скривила губы, хотя сама в этот момент и думать ни о чем не могла кроме того, что сейчас этот взбудораженный и раскрученный до предела мужчина просто, и тогда я нарвусь на то, чего добивалась с таким упорством. Пока я витала невесомым облачком в своих жарких фантазиях, их главный герой огрел меня своей громадной пятерней по нежной коже, скрытой лишь тонкими кружевами, заставив меня вскрикнуть от неожиданности. – Эй! За что?

– Я знаю, что виноват, но не надо меня подкалывать на эту тему, да еще… в такой неподходящей обстановке. – Купряшин, снизив голос до сводящего с ума шепота, нежно провел по месту шлепка и пробрался пальцами под край ткани, единственной еще задержавшейся на мне. В помещении, казалось, было холодно, но я совершенно не чувствовала этого, разгоряченная в любимых руках, прижатая к такому желанному телу.

– Я… больше не буду... – В этот момент из меня можно было без труда вытащить даже признание в каком-нибудь зверском убийстве, не применяя пыток, я бы не заметила ничего происходящего вокруг.

– Вот и прекрасно. – Гром снова наклонился ко мне и, прильнув в поцелуе к моим губам, запустил вторую руку под кружево и, сжав мои ягодицы, подхватил меня под них и поднял так, что я обхватила его шею руками, а ноги скрестила у него за спиной. Чёрт, это всё происходило на самом деле. Со мной и действительно в кабинете куратора. Мама, твои надежды на благоразумие дочери не оправдались, что-то явно пошло не так.

– Только попытайся снова выпроводить меня из кабинета, тебе не поздоровится! – Мы переместились к профессорскому столу, и я, свалив что-то по пути и явно начав шуметь больше положенного, была уложена на столешницу и почти вжата в нее напористым Купряшиным, которому не понравилось, что я разрываю поцелуй, чтобы что-то сказать.

– Мир, умоляю, заткнись, - Гром это даже не сказал, а прорычал мне в приоткрытой рот, впившись в истерзанные губы с новой силой. Сильные руки сжимали меня, надавливая на талию и придвигая меня к нему плотнее, словно чтобы между нами не было ни миллиметра пространства. Несколько мучительно-сладких мгновений и Купряшин вдруг чуть отстранился от меня, расставив руки по бокам от меня, опираясь на стол, но без возможности отодвинуться дальше, потому как я продолжала крепко охватывать его ногами и совершенно не собиралась ослаблять хватку. Профессор обреченности застонал. – Мир, черт тебя подери, так нельзя, я не могу, это не подходящее место.

– Да будь ты проклят! – Я зло сощурилась, а потом, чуть оттолкнув Грома, решительно стянула с себя последнюю часть гардероба, неизвестно как столько времени продержавшуюся на мне в этом кабинете. Оставшись абсолютно нагой, я пристально посмотрела в непроницаемо-черные глаза, убийственный взгляд которых не сулил мне ничего хорошего, а затем, совершенно не представляя что творю, я провела кончиком языка по губам и томно прошептала: – Если ты сейчас ничего не предпримешь, я просто выйду в таком виде в переполненный студентами коридор, кто-нибудь меня да пригреет.

– Зараза. – Купряшин запустив руку мне в волосы и крепко их перехватив, притянул меня к себе, почти не прикладывая к этому сил – меня не нужно было упрашивать, и, начал целовать меня с каким-то остервенением, заставляя меня плавиться от одних лишь поцелуев. Я потянулась к ремню на брюках, но куратор отодвинулся от меня и буквально в два движения вытащил этот строптивый ремень полностью, после чего погрозил им мне и отбросил в сторону, совершенно не обратив никакого внимания на брякнувшую об пол металлическую пряжку, этим грохотом наверняка сумевшую бы собрать возле кабинета преподавателя половину университета. Да ну и к черту!

Гром щелкнул пуговицей, вернувшись ко мне вплотную, а я, обрадовавшаяся и немного смущенная тем, что свет в кабинете нигде не приглушен, была так крепко к прижата к профессорской груди и захвачена в новый поцелуй, что поняла, что зрелища сегодня никакого не будет. Но не долго мне пришлось печалиться, практически сразу я услышала приглушенный взвизг молнии и тут же почувствовала прикосновение пальцев, помогающих горячему нежному наступлению. Я перестала дышать, ощущая постепенное заполнение, от которого у меня, казалось, поднялось давление и так зашумело в ушах, что кроме стука собственного сердца, как-то почти объёмно пульсировавшего в моем сознании, я ничего не слышала. Гром же, видимо, потеряв какую-то выдержку и терпение, оставив слишком уж приторные нежности, резко вошел в меня так сильно, так глубоко, что, если бы не его поцелуй, перекрывавший доступ каким-либо звукам, что могли сорваться с моих, губ, я наверняка бы закричала. Не от боли, а от полноты ощущений собственного счастья, душившего меня в этот момент нашей близости. Рывок за рывком, толчок за толчком, Купряшин заставлял меня неистово биться под ним, как в агонии, впитывая каждое касание, каждую вибрацию наших тел, вытягивавшее все физические силы напряжение, охватившее нас каким-то общим спазмом. Мне казалось, что еще немного и я просто отключусь от переизбытка удовольствия, но Гром был неумолим и, не щадя меня, продолжал вбиваться в мое раскинувшееся перед ним на его собственном столе обнаженное, измученные лаской тело. Рывок, еще один, и тут меня накрыла с головой волна сметающего всё на своем пути наслаждения. Я запрокинула голову назад и прикусила собственную ладошку лишь бы не закричать, сдержаться. Только невнятное мычание давало знать, что я осталась в сознании, не отключилась, не улетела, осталась здесь совершенно живая. Оно и Купряшин, что вышел из меня почти на всю длину и вонзившийся с новой силой, решив, что никакие поблажки и перерывы мне не полагаются за моё плохое поведение. Я почти взвыла от этого внезапного движения, схватившись за воротник рубашки Грома притянув его к себе и почти до крови укусив его в каком-то сумасшедшем поцелуе, больше похожем на мольбу, мольбу о пощаде, о продолжении… Я забывала на какие-то мгновения дышать, я могла лишь впитывать в себя все ощущения, что мне дарились, всю нежность, что смешавшись с диким желанием плескалась в глазах, что не отводили от меня взгляда, прожигая насквозь. Хотелось раствориться в этом мгновении, остановить его и навсегда остаться в нем, отбросив всё ненужное и неважное кроме нас двоих. Купряшин ускорил темп, сжимая меня в своих объятиях, и, выбивая из меня рваное, хриплое дыхание, сам достиг пика наслаждения, вовремя успев выйти из меня. Тяжело дыша, совершенно мокрые от нашего сумасшедшего забега мы вцепились друг в друга крепкими объятиями, поцелуями, которые приходилось прерывать, чтобы восстановить дыхание, мы никак не могли отпустить друг друга, словно не насытились, словно даже не начали друг друга изучать.

Чуть придя в себя, Купряшин поправив свою одежду, что впервые не выглядела безупречно на нем, смятая в порыве нашей страсти, отошел от меня, нехотя выпуская из своих объятий, и поднял мою одежду, помогая мне всю её быстренько надеть, чтобы я не умудрилась простудиться в не сильно и отапливаемом помещении, что совершенно отошло на задний план в моей голове. Я уже почти полностью облачилась в костюм приличной студентки и сидела уже в одежде на столе, когда Гром опустился на колени, чтобы помочь мне с шнуровкой на обуви.

– Ну что, а теперь поедем знакомиться с матушкой? – Хитрый прищур и лукавая улыбка.

– Ну, Михаил Евгеньевич, если вы не боитесь гнева праведного и веника хлесткого. – Я улыбалась в ответ.

– А что же, расклад только такой? – Немного серьезной озабоченности во взгляде.

– Мой собственный профессор в ухажёрах окажется не столь шокирующим, как человек, на похоронах которого она держала свою дочь за руку. – Кривая дрогнувшая улыбка. Гром поднялся с колен и приблизился ко мне, нежно целуя меня и обнимая.

– Всё будет хорошо, Мир. Теперь у нас всё будет хорошо. Я позабочусь об этом.

– Я знаю. – Я верила каждому его слову, потому что чувствовала искренность его сердца в обход тех слов, что он произносил. Я знала, что у нас действительно всё будет хорошо. Я была счастлива.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец