Страница 45 из 87
Меня немного знобит, но дело не в простуде, – да я и не помню, когда болела в последний раз. Надо бы зажечь лампу, но все брожу по комнате, наступая на бледные прямоугольники фонарного света, который льется в окно. На лэптопе только что зажглась заставка – звездное небо.
Чувствую себя загнанной в угол. Что бы ни делала – это не выход. Я как муха, которая чем сильнее старается выбраться, тем больше запутывается в паутине. Но как же не пытаться?
Полтора часа до полуночи...
Этого времени мне бы хватило, чтобы дойти до Графа пешком. Но я не пойду. Пора привыкать к мысли, что больше я его не увижу.
Мне больно.
Когда я в последний раз чувствовала такую сильную душевную боль? Восемь месяцев назад, обнаружив, что происходит с отцом.
С ним всегда невероятно просто и невероятно сложно. Просто – потому что он любит меня. Сложно – потому что ради моего счастья он может засадить меня в клетку. Образно выражаясь. Хотя... Нет, все-таки, образно.
Он никогда не верил в компромиссы – и уж точно не верит сейчас. Раньше меня это устраивало – как одна из черт характера близкого человека. Я с радостью следовала тому направлению, которое он указывал. Помню первый день, когда я перешагнула порог его дома уже в роли приемной дочери. Опустим, на какие ухищрения для этого пришлось пойти ему – судимому, официально безработному, не женатому мужчине. Не удивлюсь, если по предоставленным документам он числился законопослушным, женатым, высокооплачиваемым менеджером.
Да, мой папа оказался вовсе не таким простым человеком, как я думала, глядя на него через стекло кафе. Он и в самом деле окончил педагогический университет и некоторое время преподавал физику в старших классах, но потом получил судимость – и это поставило крест на его карьере. Долгое время папа почти нищенствовал, перебиваясь нелегальным репетиторством. Но это вовсе не означало, что он не был способен перевернуть мир.
Итак, первое, что сделал папа, когда я переступила порог его дома, – постриг меня налысо – вши к тому времени еще не вывелись. Вот так, с сияющей головой – из-за отсутствия волос, и сияющим лицом – из-за улыбки до ушей, мы отправились на первый в моей жизни шопинг.
В ту ночь я засыпала в своей комнате, в своей кровати, на постельном белье, которое выбрала себе сама. Выбор, кстати, оказался не из легких. Сначала я остановилась на сдержанном серо-голубом комплекте – как взрослая. А потом… «К черту!» – решила я. Насмотрелась за свою жизнь на казенное постельное белье. И насобирала ассорти из разных комплектов.
Наволочка – в крупную клетку от бледно-розового до бордового. Простыня – цвета морковного сока. И апофеоз: светло-лимонный пододеяльник с принтом в виде бежевых мишек в голубых штанишках и платьицах. Пижама тоже нашлась подходящая: темно-синие шорты до середины бедра и майка на бретелях вишневого цвета с ярко-желтым жирафом. А на смену – голубая, в белые овечки. Думала, вдруг папе не понравится, а он, когда увидел, аж цокнул языком от удовольствия. Наверное, этим поступком я снова напомнила ему ту женщину.
Только заснуть мне во всей этой красоте не получилось. Меня переполняли ощущения, эмоции, мысли, мечты – я чувствовала себя надутым до предела воздушным шариком. Завернулась в новенькое, еще пахнущее магазином, одеяло и протопала на кухню.
Папа сидел на длинном широком подоконнике, положив под спину подушку, в темноте. Увидел меня – и подвинулся на середину, предлагая сесть рядом, спина к спине.
Сидели, молчали. Тишина была вовсе не напряженная, а спокойно-счастливая.
Время от времени дул ветер, ему подвывала наша овчарка. По моей пижаме – прямо по сонному жирафу – ползали тени от яблоневых веток. Иногда ветки тихонько скреблись в окно.
Мне казалось, что я уснула, – и попала в добрую-предобрую сказку. А еще мне казалось, будто через подушку между нашими спинами перетекали теплые целебные токи. Так, наверное, мы становились семьей.
…Сорок минут до полуночи.
Если выйти прямо сейчас, я бы успела добраться до Графа на автобусе.
Не стоит мне смотреть на часы.
Замечаю в зеркале свое отражение – и изумленно останавливаюсь.
Я долго привыкала к такому же выражению лица моего отца, которое всегда возникало неожиданно, цепляясь за неизвестную мне деталь. Словно он заглядывает в пропасть. Все гадала, что же такое могло произойти, чтобы даже через годы так разъедало душу. У меня и плохое, и хорошее не то, чтобы забывалось, но откладывалось в какой-то дальний отсек памяти и извлекалось только по мере необходимости. А он – думал, думал, думал об этом... Сначала мне было жаль, что ему так плохо. Потом, спустя годы, я поняла, что ему надо завидовать – умеет так глубоко чувствовать. Это же дар! А теперь я понимаю, что верной все-таки была первая догадка.
Иногда встреча с человеком откладывает отпечаток на всю жизнь. И тогда ты становишься похож на купюру, которую просматривают на свет: вроде все, как обычно, но при правильном ракурсе замечаешь: потускнел взгляд, появились ранние морщинки, невесть откуда взялся седой волос. Зачем нам дано такое испытывать?
Прошло целых десять лет, прежде чем папа рассказал мне о Ксении – единственном прототипе в моей истории, кому я не поменяла имя. Интересно, понравилось бы моему папе имя Глеб? Вчера я смотрела на него и думала, что это имя идет ему больше, чем настоящее.
…Двадцать минут.
Сердце колотится. За это время до Графа можно добраться лишь на такси. А я – в домашней одежде, с растрепанными волосами, без макияжа.
Хотя какая теперь разница?
Все дело именно в нем – моем приемном отце.
А, точнее, в его умении добиваться своего. Сегодня утром я спросила, чего же он добивается на этот раз. Отец ответил: «Только одного – твоего счастья». Но я слишком хорошо помню, что такое – быть счастливой. Это совсем не то, что я чувствую сейчас.