Страница 39 из 69
Ночью над городом пронесся ветер. Стук ветвей по стеклу и жестяному подоконнику разбудил месье Морана. Миновали июль и август, лето уходило, осыпая провинцию созревшими плодами и дождями - шумными и быстрыми, урчавшими в водосточных трубах и бурными потоками извергавшимися из разинутых пастей медных драконов. Изнемогавший от жары город с нетерпением дожидался прихода осени, праздников виноградного сбора, начала нового театрального сезона и поры деревенских свадеб.
Франсуа Моран лежал в темноте, укутавшись в атласное одеяло. Безучастно следя, как серые прямоугольники окон в обрамлении гардин наливаются призрачно-белой матовостью близящегося рассвета. Из темноты проступали отдельные предметы обстановки - угол шифоньера, изящный завиток на подлокотнике кресла, очертания стола. Теперь эти покои принадлежали ему, а он - он всецело принадлежал монсеньору де Лансальяку.
Актер прекрасно сознавал продажность своего ремесла. Месье Моран не раз видел, как заключались сделки и чем оплачивались выгодные роли - но впервые ему довелось пройти через это самому. Никакие ванны с ароматическими порошками не могли смыть незримой грязи с его тела. Грязи, въевшейся и разъедающей душу исподволь, как ржавчина грызет железо. Долгими бессонными ночами Франсуа блуждал в запутанном и зловонном лабиринте собственной души, беспомощно пытаясь осознать - как же так вышло? Как из веселого, открытого, искренне влюбленного в жизнь и ее радости юнца он превратился в утонченно-замкнутое создание? Раньше актер вскакивал с первыми лучами солнца, теперь - подолгу валялся в постели. Отдых не приносил облегчения. Он ощущал себя разбитым, уставшим и вялым, слегка оживляясь только к вечеру, ожидая, когда за ним пришлют от монсеньора. Франсуа не хотелось читать - хотя в его распоряжении была огромная и со вкусом подобранная библиотека. Не хотелось писать - все, что выходило в эти месяцы из-под его пера, было преисполнено скучливой тоски.
В первые дни пребывания в архиепископском дворце он вынашивал планы побега - пока не обнаружил, что за ним ненавязчиво, но пристально следят. Он хотел умереть, покончив с собой - но тут вмешалось здравомыслие. Упрямо и назойливо доказывая: не будь же глупцом, Франсуа! Кому из твоих знакомцев хотя бы раз в жизни подворачивался такой великолепный шанс? У тебя есть все, о чем может мечтать человек твоего происхождения и твоего ремесла! Ты хотел отыскать покровителя - ты его нашел, да еще какого! Тебе даровали крышу над головой, роскошный стол, наряды от дорогих портных и бездонный кошелек, откуда можно черпать полной горстью! Какого ляда ты жалуешься и скулишь?
За любое покровительство необходимо платить, ибо никто не творит добро просто так, по склонности душевной. Франсуа расплачивался за роскошное проживание, еженощно потакая изобретательности его эминенции. Перезнакомившись со всеми образчиками обширной эротической коллекции монсеньора и привычно обнаруживая по утрам засохшие капли крови на изнанке шелкового нижнего белья. Повторить свой подвиг и самолично поиметь любимчика де Лансальяку удалось всего единожды, но преподобный показал себя требовательным и искушенным зрителем.
Любимым представлением его высокопреосвященства была сценка с зеркалами. Актеру надлежало встать перед позолоченным трельяжем в рост человека, дотошно повторяющим всякое его движение, и постепенно разоблачаться. Когда на Франсуа оставались лишь чулки и сорочка, монсеньор заботливо подсовывал ему одну из своих игрушек. Обычно это был отлитый из бронзы и тщательно отшлифованный фаллос античной работы, которым месье Морану и надлежало удовлетворить себя. С надлежащей страстью и прилежанием, стонами и выразительными телодвижениями, дабы на сияющей зеркальной глади остались мутноватые разводы выплеснувшегося семени. Иногда преподобный язвительно интересовался, о ком мечтает в эти трогательные моменты его падший ангел - может, об отце Антуане? Так викарий в отъезде. Но когда-нибудь он непременно вернется в Тулузу. Ему будет приятно взглянуть на успехи бывшего подопечного. Только не забивай себе голову мечтами о любви, Франсуа. Это была всего лишь сделка. Оказавшаяся для тебя, сын мой, очень выгодной.
Франсуа и сам не знал, как ему теперь относиться к Шарлю д'Арнье. Его тело помнило долгие, безумные ночи и беспечно-счастливые дни, прикосновения опытных рук и нежных губ. Его душа стремилась воссоединиться с первым мужчиной в жизни бродячего актера - показавшим ему, какой сладкой и головокружительной может быть любовь. Но рассудок упрямился. Рассудок напоминал: в злосчастный вечер д'Арнье не вымолвил ни слова протеста. Не попытался силой увести Франсуа из дворца, не выступил против своего патрона. Шарлю д'Арнье, как и месье Морану, нужно было делать карьеру и добиваться места под солнцем. Молодой викарий не стал портить хорошие отношения с высокопоставленным покровителем ради потрепанной чести какого-то фигляра погорелого театра. Д'Арнье склонил свою гордо посаженную голову, покорившись воле преосвященного - и уехал. А месье Моран остался, просыпаясь от чувства горькой утраты и бесконечного одиночества, машинально вытягивая руку - и находя на широкой постели лишь пустоту.
Д'Арнье больше не было рядом. Был только монсеньор де Лансальяк с его неутолимой старческой похотью. Волей-неволей Франсуа пришлось вынужден признать, что вмешательство его эминенции изменило судьбу юного лицедея к лучшему. Он честно старался исполнять свои обязанности, не жаловался во время ночных игрищ, учась искусству изображать подлинную страсть и боль, умению доставлять удовольствие партнеру и поддерживать игривую беседу. Сознавая, что его шлифуют и гранят, словно найденный в рудных копях драгоценный камень, отсекая лишнее. Осмеливаясь роптать лишь когда его эминенция слишком уж усердствовал со своей живой забавой, забывая, что перед ним человек из плоти и крови. Порой дело доходило до оплеух - и Франсуа потом приходилось долго вымаливать прощение. Однажды монсеньор посулил высечь болтуна за неумеренное злоязычие - и выполнил свою угрозу, да так, что Франсуа потом несколько дней отлеживался кверху задницей, шипя сквозь зубы и изощряясь в проклятиях по адресу его эминенции.
Театра тоже больше не было. После премьеры «Сердца тирана» де Лансальяк щедро расплатился с нанятыми актерами и распустил собранную труппу. Франсуа не знал, что сталось с ними - кокетливой белокурой Терезой и задумчиво-серьезной мадемуазель Годен. С исполнителем роли Британника, чернявым и лохматым Мари-Раймоном, любившим позубоскалить и в своем увлечении театральными страстями иногда производившим впечатление человека не от мира сего. С мадам Бассерив и месье Мэзоном, старшим над легионерами. Франсуа хотел вновь встретиться с этими людьми, которые помогли воплотить в жизнь его невероятный замысел. Надеялся опять выйти с ними на сцену - но монсеньор мягко воспрепятствовал любым намерениям месье Морана побывать в городе. Де Лансальяк совершенно не желал, чтобы его подопечный шатался по улицам и водил неподобающие знакомства. Он хотел, чтобы Франсуа всегда был у него под рукой. Составляя его преосвященству компанию за завтраками и обедами, развлекая беседами о высоком и самим фактом своего присутствия. Де Лансальяку нравилось мимоходом трепать Франсуа по щеке, запускать пальцы в его вьющиеся локоны, наблюдать за ним - даже когда Франсуа просто сидел за книгой, рассеянно перелистывая страницы, или печально созерцал сквозь окно бурление жизни на городской площади.
Вот и сегодня, приглашенный к обеду, Франсуа безучастно вертел в пальцах чашечку тонкого фарфора с золотым ободком, не уделяя никакого внимания выставленному на стол обильному угощению. Облака разошлись, над Тулузой сияло безупречно-голубое осеннее небо. Франсуа видел скопление крыш и башен, темные купы зелени с пятнами первой желтизны. Стаю голубей, кружащих над подернутым благородной зеленоватой патиной куполом кафедрального собора Сен-Серпена.
- По какому поводу месье Моран изволит нынче быть не в духе? - де Лансальяк был чрезвычайно доволен своим приобретением. Покладистость и обучаемость Франсуа превосходили все ожидания, и его эминенция не стыдился поставить лишнюю свечку за здравие своего протеже. Ибо, в отличие от своих легкомысленных духовных детей, преподобный был куда более крепок в вере. - Кстати, у меня для тебя сюрприз. Вот только не знаю, сможешь ли ты оценить его по достоинству.
- Вы очень добры, но еще одного сюрприза длиной в пятнадцать дюймов, пусть даже украшенного чистой воды рубинами, я могу и не вынести, - с трагической сдержанностью в голосе откликнулся Франсуа, не отрывая взгляда от нежно-кремовых разводов пены в чашке. - Искушенность вашего преосвященства способна даже ангела повергнуть в трепет.
Подобные беседы входили в курс игры-обучения: Франсуа надлежало дать достаточно изящный и язвительный ответ, не переходя границ приличия. Преосвященный считал, что месье Моран не слишком в этом преуспевает, давая выход врожденной желчности в ущерб подлинному остроумию.
- Тебе ли судить об искушенности ангелов, дитя мое? Впрочем, если ты не желаешь встречи с отцом Антуаном, то я велю передать ему на словах - ты сыт, одет и счастлив. И просишь впредь тебя не беспокоить, - с деланным безразличием пожал крутыми плечами монсеньор.
«Шарль вернулся?! Шарль в Тулузе?!» - Франсуа едва не подпрыгнул на стуле, непроизвольно устремившись прочь из гостиной - но преосвященный слишком часто подстраивал ему подобные утонченные ловушки, дабы потом долго и занудливо попрекать в излишней горячности или несдержанности. Месье Моран аккуратно, не звякнув, поставил чашку на блюдце, и только потом невозмутимо отозвался:
- Не стану лгать, я рад его возвращению. Но, полагаю, его ждет уйма дел и исполнение обязанностей. Вряд ли он отыщет время для встреч со мной. Ведь это было - и прошло. Выше преосвященство слишком мудры, чтобы понапрасну ворошить прошлое. Конечно, если вы пожелаете и дадите свое разрешение, то я с удовольствием повидаюсь с… отцом Антуаном, - он выдержал паузу. - Но если вам это не угодно, рыдать ночами в подушку я не стану.
- С каждым днем ты становишься все умнее и умнее, - ободрительно покивал его эминенция. - Нет, я ничуть не против вашей встречи. Антуан хороший мальчик… правда, немного вздорный и колючий.
- Холодный, бездушный и расчетливый, - припечатал Франсуа, мысленно извинившись перед д’Арнье за столь нелестную характеристику. Он и хотел вновь увидеть Шарля, и боялся. Слишком нелепо, скомканно и болезненно оборвались связующие их нити. Слишком глубоко отпечатались в памяти признания Шарля в любви - признания, в истинности которых Франсуа теперь изрядно сомневался. Д'Арнье хотелось развеяться и уложить в свою постель красивого юнца. Ну, а пара ласковых слов только поспособствовала скорой победе над неискушенным месье Мораном.
- Не будь таким злюкой, - укорил де Лансальяк. - Так позвать его? Он в приемной, топочет между моими китайскими вазами. Того и гляди, от моей драгоценной коллекции останутся одни черепки.
Убедившись в лояльности и преданности Франсуа, месье Роже мог позволить себе некоторое сочувствие к Антуану д'Арнье. Его старания избавили де Лансальяка от наиболее утомительной и раздражающей части сделки: убеждения месье Морана в том, что пребывание в постели старого больного человека в обмен на кругленькую сумму является делом весьма выгодным и почти богоугодным. Вспомнить хотя бы царя Давида с его юными наложницами.
- Как вам будет угодно, - благовоспитанно отозвался Франсуа. Чувствуя, как сердце проваливается куда-то в пятки.
За время их разлуки Шарль д'Арнье почти не изменился. Разве что несколько осунулся, а под глазами залегли синеватые тени. Впервые Франсуа увидел любовника в облачении, подобающем его сану - плотный шелк сутаны слегка блестел и матово переливался, делая отца Антуана похожим на ожившую статую черного мрамора. Такую же холодную и бесстрастную, к которой боязно прикоснуться.
Но и молодой человек за столом больше не походил на восторженного и слегка наивного юношу, которого д'Арнье встретил на тулузском Фестивале Цветов. Дикую лилию у лесного ручья углядел опытный садовник и перенес в оранжерею, где она расцвела - не беспечной и светлой, но темной, таинственно-призрачной красотой недосказанности. Опущенные ресницы, утекающий взгляд, ничего, кроме ровного и спокойного: «Здравствуйте, отец Антуан, с возвращением». Молодой человек из хорошей семьи, о котором никогда не подумаешь ничего дурного. Золотая лилия и мраморный лев. Фальшь и холод, куда подевалось то обжигающее тепло, которое разливалось по телу, стоило мельком соприкоснуться руками? Невесть отчего д'Арнье вспомнились давние времена и старший брат, навещавший его в колледже. Они с Камиллом сидели вот так же, разделенные креслом наставника. Два мальчика, судорожно сцепивших руки на коленях и в нетерпении косившихся на часы в ожидании, когда истечет время встречи. Что, собственно, он ожидал увидеть? Монсеньор никогда не снисходил до того, чтобы обижать своих любимчиков понапрасну - не хочешь, пошел вон, уступив место следующему. Франсуа оказался благоразумен, о чем свидетельствовал румянец на нежно-смуглых щеках, алансонское кружево на манжетах и чулки со стрелками. Свиненочек отыскал себе сытную кормушку и довольно похрюкивал. Можно ли упрекать его за это? Разве не он сам внушил Франсуа Морану мысль о том, что все покупается и продается? Что ж, опыт торговли собой оказался весьма успешным.
Франсуа было до чертиков стыдно и неловко, он старался как можно реже подавать голос, уткнувшись в чашку с кофе и страдая. Обличать Шарля в его отсутствие было куда проще и легче, чем когда он сидел рядом, только руку протяни. Но нельзя, нельзя выказывать свои истинные чувства, пусть преосвященный лишний раз убедится - чувственное наваждение сгинуло, его игрушка верна и безупречна. Нет, Франсуа не мог вычеркнуть из памяти все, что было между ним и д'Арнье, скомкать память о прошлом и выбросить в огонь, точно листок с неудавшимся сонетом, но был вынужден дать понять - он перешел в другие руки. И ему невыносимо сохранять ровный тон и поддерживать светскую беседу. Особенно под насмешливо-понимающим взглядом его эминенции и устало-снисходительным взором синих очей Шарля. Испытание оказалось Франсуа не по силам.
Актер как раз собирался с духом, чтобы испросить у де Лансальяка позволения удалиться, когда за дверями гостиной что-то грохнуло и послышался жалобно-протестующий голос лакея. Позолоченные створки распахнулись настежь, под отчетливо-звонкое:
- Именем короля Франции!
Троица за столом несколько оторопела. Монсеньор от удивления, кажется, даже выронил золотую ложечку, которой только что собирался добавить в свой утренний шоколад порцию корицы.
В гостиную не вошел, но влетел, упруго чеканя шаг и терзая каблуками паркет, худощавый молодой человек, затянутый в черный с белым кантом и золотыми пуговицами мундир королевской полиции. Ростом и сложением незваный гость несколько уступал д'Арнье, держался с достоинством истинного аристократа, пребывающего к тому же при исполнении службы. Оглядев присутствующих цепкими, ясными глазами, он не спеша снял с головы шляпу - качнулись белые перья на тулье - и направился прямо к его высокопреосвященству. На черных и гладких волосах без следов пудры играли алые солнечные блики.
- Приказ его величества, - коротким, отточенным жестом визитер протянул монсеньору Тулузскому грамоту, перевитую лентой с большой сургучной печатью. - Де Ла Карваль, прокурор Шатле. Командирован королем для расследования уголовного преступления в Тулузе.
Молодой прокурор стоял перед донельзя изумленным архиепископом спокойно, как тот, кто намерен исполнить свой долг, невзирая ни на какие препоны, и обвинить, невзирая на сан, титул, громкую фамилию и высокую должность при дворе.
- Дело не подлежит огласке, монсеньор. Но так как подозреваемые, предположительно, входят в круг ваших приближенных, вам придется терпеть мое безотлучное общество. Надеюсь, недолго.
Ла Карваль позволил себе мимолетную улыбку, подчеркнув слово «безотлучное». Он не отступил и не отвел глаз, когда разгневанный архипастырь ожег его угрожающим взглядом.
- Расследование находится под личным контролем его величества и его высочества князя де Сомбрей, имеющего счастье доводиться вам племянником. Я и мои люди расположились во флигеле вашего дворца, так что позвольте вас поблагодарить за внимание к нуждам королевских слуг.
Происходящее изрядно смахивало на любимые месье Мораном комедии нравов, если бы не упоминание Жоржа- Габриэля де Сомбрей, с которым д'Арнье был знаком и знал о его стойкой неприязни к дядюшке. Подвизавшемуся при дворе молодого короля де Сомбрею был чрезвычайно не по душе тот факт, что дядюшка-прелат с необыкновенной легкостью транжирит его наследство, прошу прощения, свое имущество. Князь с величайшим нетерпением ожидал, когда же преосвященный де Лансальяк наконец испустит дух. Судя по всему, нынче его терпение лопнуло.
Приняв верительную грамоту, монсеньор привычным жестом сунул ее в руки Шарлю - мол, ознакомься. В последнее время у Шарля было много поводов к размышлениям о долге, любви, преданности и одиночестве, но бросать монсеньора в столь трудной жизненной ситуации на произвол судьбы было недостойно. Сломав печати, д'Арнье пробежал глазами по тексту. Скверные предчувствия его не обманули - на всесильного архиепископа Тулузы были вот-вот готовы обрушиться крупные неприятности.
Д'Арнье аккуратно свернул похрустывающий лист дорогой бумаги. На свет Божий вновь всплыла грязная история с доморощенными поклонниками Люцифера. Лет десять тому в Тулузе по этому поводу вспыхнуло несколько небольших, но жарких скандалов. Двух знатных девиц упекли в монастырь, служившего черную мессу каноника потихоньку спихнули в Гвиану, проповедовать неграм на плантациях. Одного молодого человека из хорошей семьи выловили безнадежно мертвым из волн Гаронны, а четверо респектабельных горожан сгинули невесть куда. Засим инцидент был исчерпан, и поминать его в разговоре считалось дурным тоном. Репутация де Лансальяка тогда не пострадала, хотя преподобному было сделано несколько деликатных внушений из Парижа и Рима с призывом строже блюсти порядок во вверенной ему провинции.
- Дело о человеческих жертвоприношениях, ваше преосвященство, и о поклонении дьяволу, - прокомментировал он содержание столичного послания, спокойно глядя в агатово-черные глаза королевского прокурора. Тот едва ли не землю рыл в предвкушении громкого расследования, что увенчает его лаврами и принесет вечную благодарность де Сомбрея.
Давая подчиненному архиепископа время ознакомиться с приказом короля, а самому святому отцу - придти в себя, Ла Карваль отступил назад, остановившись возле глубокого кресла и облокотившись на спинку. Сесть его не пригласили. Он - навязчивый и незваный гость в доме его преосвященства. Но вести себя с монсеньором, как с главным кандидатом в подозреваемые, прокурор пока что не хотел. Пусть пребывает в неведении, пока не обнаружит необдуманным поступком свою черную сущность. Ведь арест столь знатной персоны возможен только при наличии неоспоримых улик и показаний надежных свидетелей… Так, свидетели. Они же домочадцы.
Ла Карваль еще раз пристально взглянул на присутствующих в гостиной. Молодой аббат мужественной наружности, более приличествующей капитану гвардии, нежели смиренному священнослужителю, и годами почти ровесник прокурору. Юнец лет двадцати, хорошенький, как Рафаэлев ангел, и нарядный, как куколка. Видимо, из сонма грешных херувимчиков, которыми обожает окружать себя его стареющее преосвященство. Молодой прокурор незаметно скривился, припомнив сведения, которыми его снабдила полиция Тулузы.
- Ваше высокопреосвященство, - обратился он к духовному отцу славного города Тулузы, - как я понимаю, мое внезапное появление оторвало вас от трудов на благо общины. Может быть, вы представите мне ваших собеседников?
- Разумеется, - де Лансальяк горестно-раздраженно покачал головой, как бы говоря: «За что мне ниспосланы эти мучения?» - Отец Антуан д'Арнье, мой викарий. Месье Франсуа Моран, мой… воспитанник.
Шарль благосклонно осенил месье Ла Карваля крестным знамением:
- Мир вам, сын мой.
- Благодарю, отец мой, - прокурор едва не расхохотался. Обращение к ровеснику «сын мой» покоробило его столичный слух. Меж равными по возрасту было принято обращение «брат мой» или «сестра моя», светские же люди обращались к священнослужителям «ваше преподобие». Впрочем, где сейчас та столица? Он в провинции, а тут свои нравы и свои порядки.
- Месье Моран, - обернулся Ла Карваль к испуганно притихшему юнцу, - позвольте справиться о вашем возрасте.
- Мне двадцать три, месье прокурор, - не поднимая глаз, отозвался «воспитанник». Столичный высокий чиновник казался ему человеком опасным... и себе на уме. Лучше держаться от него подальше. Впрочем, когда беседа закончится, де Лансальяк распорядится насчет дальнейшей участи своего подопечного. Франсуа с некоторым облегчением подумал: может, его переселят куда-нибудь другое место, чтобы глаза не мозолил? Теперь преподобному станет куда сложнее потакать своим тайным склонностям.
Известие о том, что его преосвященство замешан в деле о дьяволопоклонничестве, Франсуа Морана не удивило и не слишком поразило. С этими черными мессами во славу сатаны в последнее время все словно с ума посходили. Старшие товарищи мсье Морана в ответ на подобные сплетни презрительно кривились и уверяли, мол, благородное сословие с жиру бесится. Чего им в жизни не хватает, чтобы черта выкликать и под хвостом ему вылизывать? Если и де Лансальяк окажется из таких... Будет очень неприятно. Главное, не оказаться бы замешанным - архиепископ Тулузский в любом случае выкрутится и откупится, а вот пригретому им по доброте душевной «воспитаннику» может и нагореть. Так, на всякий случай. Должен же кто-то оказаться виновным.
- Смею вас заверить, месье де Ла Карваль, что окажу вашему следствию всяческое содействие. Однако уверен, что факты, сообщенные его величеству князем де Сомбрей, являются в значительной мере преувеличенными и искаженными, - де Лансальяк тем временем, близоруко щурясь, детально знакомился с документом, переданным Шарлем. - Последний вопиющий случай имел место около десяти лет назад. Я могу поручиться за чистоту моей паствы.
- Его величество тоже надеется на это, святой отец, - слегка поклонился преподобному Ла Карваль. - Однако десять лет назад расследование завершено не было, а сейчас королю донесли о новых фактах человеческих жертвоприношений в городе... Государь обеспокоен, нерасторопность прошлого следствия может подорвать авторитет и светских и церковных властей. Князь де Сомбрей в своем докладе его величеству подчеркнул недопустимость замалчивания сего дела, пусть даже виновными окажутся люди, принадлежащие к сливкам общества.
Прокурор говорил спокойно, почти доверительным тоном, щекоча нервы архиепископа показным расположением и дружелюбием. Ему было интересно разобраться, что представляет собой месье де Лансальяк. Ла Карваль пытался найти в лице его эминенции хоть что-то, указывающее на кровожадные склонности, но не находил. Перед ним сидел старый, обрюзгший бонвиван, сильно испуганный, но ушлый - такого голыми руками не возьмешь. Впрочем, как не единожды говаривал собаку съевших в этих делах мэтр Тарнюлье, внешность обманчива. Самый благообразный человек может оказаться дьяволом во плоти! Тем более, что одним из великосветских пороков его высокопреосвященство страдал уж слишком явно. Нелепая попытка выставить великовозрастного любовника «воспитанником» была первой оплошностью монсеньора Тулузского, которой молодой прокурор не замедлил воспользоваться:
- Месье Моран, - Ла Карваль вновь повернулся к вздрогнувшему «воспитаннику», - стало быть, вы совершеннолетний... Чем зарабатываете на жизнь, если не секрет?
Шарль чуть склонил голову, наблюдая за реакцией Франсуа. Королевский прокурор обнаружил слабое место, и теперь будет неумолимо раз за разом бить в него, пока не получит результата. Главное для маленького месье Морана теперь убедительно сыграть роль «мы бедные, но честные».
«Изображаю подстилку!» - мысленно огрызнулся Франсуа, в поисках поддержки скосившись на д'Арнье - но тот опять напустил на себя холодность. Да и чем бы Шарль мог ему помочь - подсказать нужный ответ? Соврать? Несложно, да только врать нужно с умом и зная здешние хитросплетения, не то потом сам запутаешься в собственной лжи. Ответить честно, назвав вещи своими именами? У столичного прокурора есть множество способов выяснить истинное положение дел. Похоже, тот и сам все прекрасно понимает, в черных глазах блестит брезгливое ехидство. Его преосвященство совсем голову потерял от безнаказанности, а кому расплачиваться за чужие грехи, спрашивается?
Нет, лучше уж сказать правду и посрамить дьявола.
- Я актер, - коротко и безупречно вежливо ответил Франсуа.
- Судя по вашему интересу к личности месье Морана, он и есть на сегодняшний момент ваш главный подозреваемый, месье Карваль? - скупо улыбнулся Шарль, нарочито игнорируя аристократическое «де Ла Карваль». Прокурор отмолчался, мысленно одобрив месье Морана. Голосок дрогнул, но под сутану покровителю юнец не полез. Храбрится, молодец.
- Это хорошо, месье Моран, - улыбнулся уголками губ Ла Карваль, - не сомневаюсь, что его высокопреосвященство с удовольствием принимает ваши услуги в качестве чтеца и декламатора. Уверяю, только в лучших домах Парижа сии обязанности исполняют профессиональные актеры...
Послышался облегченный вздох. Преосвященный аж руку к сердцу приложил, счастливо отдуваясь: залетный прокурор отчего-то сам помог ему выкрутиться из некрасивой ситуации. А Ла Карвалю просто стало жаль мальчишку, всего лишь… Прокурор на минуту поддался состраданию и теперь укорял себя за это. Впрочем, он не любил быть беспощадным с теми, кто не мог достойно парировать его удар. А тут - всего лишь бессловесная живая игрушка богатого вельможи. Однако к месье Морану тоже стОит приглядеться - в тихом омуте черти водятся. Даже он может оказаться не тем, чем представляется с первого взгляда.
Его эминенция испытал облегчение, Франсуа - нарастающее беспокойство. Он совершенно не хотел оказаться в числе подозреваемых невесть в чем, понимая - это только начало. Прокурор Шатле наверняка пожелает с ним побеседовать об обстановке в доме архиепископа и о его покровителе де Лансальяке. Добиваясь тех ответов, которые ему нужны. Но ведь подобное абсурдное обвинение не может быть правдой? Месье Роже не лишен недостатков, но не до такой же степени, чтобы рисовать ночами в подвале пентаграммы кровью невинноубиенных младенцев и своеручно резать черных козлов серебряным ножом.
Франсуа стало не по себе. В попытке разрядить обстановку он подумал, что было бы неплохо проявить гостеприимство. Актер протянул руку к серебряному колокольчику, вопросительно глянул на де Лансальяка. Монсеньор поколебался, кивнул. Звонок, появившийся на столе лишний прибор, важного гостя пригласили к столу. Франсуа поневоле украдкой улыбнулся ситуации: подозреваемые угощают своего будущего дознавателя. Как символично.
Преосвященный, меж тем, изрядно нервничал. В епархии давно все шло по принципу: «Живи сам и давай жить другим». Такое положение всех устраивало. Любезный и светский архиепископ Тулузский нравился людям гораздо больше какого-нибудь замшелого римского мракобеса. Он был достаточно красноречив, исправно выполнял пастырские обязанности, а если и спал с мальчиками, то выбирал не моложе восемнадцати, никого не принуждал и не насиловал. К слабостям его эминенции в Тулузе относились как к своеобразному праву феодала - кому-то охота портить чужих невест в брачную ночь, а кому-то - женихов... И вот снегом на голову объявился этот Ла Карваль. Наверняка не столько для того, чтобы бороться с ересью, сколько для того, чтобы скомпрометировать его с ног до головы!
Хозяин дворца вкушал пищу в полном молчании, погрузившись в невеселые думы. Его секретарь и... декламатор тоже не поднимали глаз от своих тарелок. Ла Карваль прокручивал в голове сведения, которые представил ему о примечательной троице полицейский департамент провинции. Шеф департамента, правда, прислал поначалу столь умилительно-выспреннее досье на монсеньора де Лансальяка, что прокурор, хмыкнув, поинтересовался: не произведен ли месье Роже в сан святого великомученика уже при жизни?
Пришлось упомянуть имя князя де Сомбрей. Спасовав перед столичным прокурором, местная полиция вылила на Ла Карваля целый ушат помоев о веселом и легкомысленном пастыре Тулузской епархии, и подробностях его смиренной жизни. Викарий отец Антуан, он же шевалье Шарль д'Арнье, играл в ней отнюдь не последнюю роль, в чем прокурор уже наглядно убедился. Заносчивый аристократ смотрел на прокурора волком и, казалось, считал каждый кусок хлеба, съеденный гостем за этим столом. Кто он? Сводник? Поставщик малолетних жертв? Темная личность. Откровенно пренебрегает уставами Церкви, носит светскую одежду, знает в Тулузе всех и каждого, исполняет подозрительные поручения своего патрона…
- Позвольте осведомиться, монсеньор, - обратился Ла Карваль к архиепископу, - не будете ли вы столь любезны попросить отца Антуана показать мне город и его окрестности? Конечно, с таким поручением мог бы справиться любой из ваших людей, но я доверяю мудрости и проницательности святых отцов более, чем кому бы то ни было, даже полицейским. Миссия моя может оказаться небезопасной, мне бы не хотелось подвергать превратностям судьбы ваших слуг. Отец же Антуан обладает выправкой настоящего военного и, я уверен, ловко владеет шпагой... Конечно, если он не будет против.
- Отец Антуан с удовольствием примет участие в ваших изысканиях, - заверил прокурора де Лансальяк, не обременяя себя тем, чтобы поинтересоваться мнением самого д’Арнье. - Несмотря на свой сан, отец Антуан весьма энергичный молодой человек и будет вам достойным спутником. Не так ли, сын мой?
- Счастлив представлять вашу особу в ходе следствия, монсеньор, - церемонно откликнулся Шарль, тонко проведя разницу между представителем архиепископа и обычным участником охоты на ведьм. - С чего вы планируете начать, месье Ла Карваль?
«С вашего допроса», - едва не выпалил молодой прокурор, но вовремя прикусил язык.
- Завтра утром мы наведаемся туда, где, по имеющимся сведениям, была убита последняя жертва идолопоклонников, - сдержанно ответил он. - Нас будут сопровождать жандармы.
О присутствии в гостиной месье Морана, кажется, все позабыли. Оно и к лучшему. Франсуа тихонько сидел, внимая разговорам и пытаясь сообразить: клевета или правда то, что он только что услышал о монсеньоре? В Париже обвинения сочли достаточно весомыми, чтобы прислать аж прокурора Шатле. Может, здесь, в Тулузе, и в самом деле происходит нечто из ряда вон выходящее? Только он все равно ничего не знает и не может разузнать. Ведь ему теперь вообще запретят высовываться даже за пределы его апартаментов...
Или разрешат? Архиепископу позарез нужно подчеркнуть, что его отношения с месье Мораном чисты, как снег, и совершенно лишены порочной подоплеки. Стало быть, он не будет удерживать Франсуа под замком! Есть шанс вырваться на свободу!
- Отец д’Арнье, можно мне с вами? - осторожно заикнулся Франсуа.
Выражение лица Шарля сделалось донельзя кротким и благочестивым:
- Прежде всего, месье Моран, вам следовало обратиться с этой просьбой не ко мне, а к месье прокурору. Который, если я правильно понимаю, несет личную ответственность за ход и результаты следствия. Кроме того, я не уверен, что вашей чувствительной, тонкой натуре человека искусства стоит сталкиваться с возможными малоприятными картинами.
«Гад язвительный, отомстил, да-а?!» - Франсуа чуть не сорвался, имея целью выпалить в безупречно очерченную физиономию Шарля д’Арнье все, что «чувствительная и тонкая натура» думает о нем. Причем желательно так, чтобы до святого отца дошел весь глубинный смысл, плавность, богатство и образность истинно простонародной речи. Однако актер сдержался:
- Как подобает человеку искусства, я должен видеть и знать жизнь во всех ее проявлениях, включая не только изысканные и приятные взору, но и обыденные. Полагаю, та картина, что ожидает нас, не будет уж настолько малоприятной и отталкивающей, чтобы я не сумел ее пережить, - он оторвал взгляд от чистой тарелки и серебряных приборов, взглянув на столичного визитера и машинально поразившись тому, какие темные и яркие у Ла Карваля глаза. - Вы ведь не возражаете, господин прокурор? Обещаю не мешать и не встревать.
- Месье Моран не ребенок, - холодно проговорил Ла Карваль, - да и окровавленных младенцев мы там не найдем. Если его высокопреосвященство не займет месье Морана исполнением его обязанностей, он может ехать с нами.
Шарль вскинул руки в оборонительном жесте:
- Господа, я всего лишь попытался озвучить голос рассудка. Который должен был бы подсказать вам, месье Ла Карваль, что нет смысла собираться на место преступления, как на пикник, приглашая всех желающих по принципу «чем больше, тем веселее». Но, возможно, нам следует сменить тему беседы на что-нибудь, более приличествующее трапезе. Вы впервые в Тулузе, месье Ла Карваль?
Шарль старательно игнорировал Франсуа, надеясь, что это хоть немного защитит его от любопытства дознавателя.
- Святой отец, - Ла Карваль был сама любезность, - уверен, монсеньор архиепископ понимает, что ежели прокурор парижского Шатле зовет кого-то на прогулку, то это лишь ради экономии времени на опрос незначительных свидетелей. Я всякую минуту пребываю при исполнении обязанностей, возложенных на меня его величеством.
Не дожидаясь ответа надутого аристократа д’Арнье, прокурор встал, поклонился хозяину дворца и покинул гостиную, сославшись на крайнюю занятость.
Его эминенция со звоном швырнул вилку и нож на блюдо с едва початым куском мясного пирога - присутствие Ла Карваля напрочь отбило ему аппетит:
- Это неслыханно! На сей раз Габриэль перешел все границы в стремлении мне насолить!
Едва за грозным блюстителем правосудия захлопнулась дверь, а преподобный высказал свое сугубое неудовольствие обрушившейся на него бедой, месье Моран чуть приподнялся со своего места:
- Полагаю, мне тоже будет лучше удалиться, ваше высокопреосвященство. Возможно, здесь прозвучит что-то, о чем мне лучше не знать. Мне бы вообще не хотелось оказаться замешанным в подобной истории...
«…разгребайте ее сами!» - яснее ясного читалось в устремленном на преподобного сердитом и встревоженном взгляде актера. Франсуа не слишком сочувствовал патрону, полагая того достаточно богатым и влиятельным человеком, чтобы единым мановением пальца одолеть всех врагов и интриганов.
- Полагаю, Франсуа, тебе лучше посидеть и послушать, - холодно проговорил Шарль, взглядом пригвождая вознамерившегося ускользнуть актера к месту. - Хотя бы из чувства признательности к монсеньору.
Лансальяк слабо улыбнулся ему:
- Я всегда знал, что ты хороший мальчик, Антуан.
- От меня в данном случае мало толку, но раз вы настаиваете, - Франсуа опустился обратно на стул. - Моя признательность монсеньору беспредельна, но выражается несколько в иных формах, нежели тесное общение со столичными прокурорами. Я верю в способность его высокопреосвященства справиться без моей помощи. И в то, что возводимые на него обвинения есть не более чем клевета завистников, не способная долго продержаться. Но я остаюсь и слушаю.
- Видишь ли, мой ангел, - болезненно поморщился архиепископ, - это не совсем клевета… Боже, что я несу. Антуан, объясни ему.
- Я думаю, ты не сомневаешься в том, что монсеньор никоим образом не причастен к ритуальным убийствам, и это - чистой воды гнусные измышления, - медленно и отчетливо выговорил д'Арнье. - Однако десять лет тому в Тулузе действительно служили черную мессу. Возможно, служат и сейчас, хотя монсеньор всеми силами старался искоренить эту мерзость.
- Ого! - Франсуа поперхнулся воздухом, искренне изумившись услышанному. - Воистину, дыма без огня не бывает. При всем том, что город фактически принадлежит вашему преосвященству, вы и городская жандармерия не в силах отыскать виновных? Или кто-то не желает, чтобы их нашли? - актер заметил ледяные взгляды преосвященного и Шарля, но стоял на своем: - Я часто слышал о том, якобы такое развлечение под силу лишь богатым и знатным людям. Место, жертва, обстановка, секретность - это требует больших денег, связей и возможностей. Бедняки редко просят что-то у неба или ада, так что... - он пожал плечами.
- Так что де Сомбрей решил это использовать в своих интересах, - Шарль рассеянно поигрывал серебряной ложечкой. - И на наши головы свалился бравый месье Ла Карваль, преисполненный рвения и азарта. Очень возможно, что он, как добрый католик и слуга его величества, на самом деле хочет раскрыть преступление. Но существуют почти равные шансы на то, что деятельного прокурора купили с потрохами и сказали «ату!»
- Но преступление-то действительно существует или его выдумали в Париже? - желал знать Франсуа. Не получив ответа, досадливо скривился: - Послушайте, господа, я ведь хотел уйти. Вы сами потребовали, чтобы я остался. Так теперь раскрывайте тайны, ибо нельзя быть посвященным во что-то наполовину. Чего вы опасаетесь, месье Роже? - он повернулся к приунывшему и явно павшему духом архиепископу. - Что прокурор Ла Карваль раскроет - вернее, состряпает, как ему и поручено - никогда не существующее преступление, обвинив вас или кого-то из ваших близких в соучастии? Тогда почему бы вам не обскакать его, преподнеся преступника в Париж на блюдечке в обход прокурора? Вы знаете здесь всех и вся, все грехи и все тайны. Неужели вы не в силах изловить настоящих преступников, которые не дают вам покоя?
- Дитя мое, я рублю головы этой гидры на протяжении всего моего срока управления диоцезом, - преосвященный накрыл ладонь Франсуа своей, погладил, как другие гладят зверушку, чтобы успокоиться и сосредоточиться. - И каждый раз, когда мне кажется, что все закончено, что выполота с корнем последняя сорная трава, пропадает очередной ребенок, гибнет очередная невинная душа, и все начинается снова...
- Так может, остается в живых человек, который управляет этой катавасией? Или его ученики - последователи? Или просто людям кажется, что так легко выклянчить что-то в обмен на жертву? - Франсуа умолк, подумав, что сам тоже получает что-то в обмен на то, что жертвует своей честью и достоинством. Актер взглянул на де Лансальяка, спросив: - Что вы намерены делать? Д’Арнье поедет завтра на место преступления, это я понял... Прокурор заявил, что желает видеть меня - что мне ему сказать, правду? Я ведь со всех сторон вызываю подозрения…
- Не имею представления, - де Лансальяк вздохнул, - возможен любой из предложенных тобой вариантов. Дело в том, что я никогда не сообщал об этом выше, не желая, чтобы сюда понаехали дознаватели и пыточники. Я не любил ни одну женщину, а ее - люблю, мою Тулузу... Как можно отдать ее на допрос с пристрастием?
- Никак нельзя, - без размышлений согласился Франсуа. - Если дело обстоит настолько скверно, даму нужно спасать. Но как? Каким образом?
- Добрый месье Ла Карваль спасет Тулузу, - не без яда отозвался Шарль, - а кто позаботится о вас, монсеньор?
Он оставил в покое ложечку и откинулся на спинку стула:
- Что касается Франсуа, то многим еще памятен Цветочный фестиваль этого лета и его второе место. Нет ничего странного в том, что вы взяли юное дарование под свое крыло. Думаю, эта версия вполне устроит месье прокурора.
- Что касается самого его высокопреосвященства, он всегда и повсюду на виду, и его не в чем упрекнуть, - подхватил Франсуа. - Что ж, будем придерживаться этого... а все остальное, похоже, нынче в руке Божьей… Кто такой этот де Сомбрей, если не секрет?
- Неблагодарная гадина! - с неожиданной энергией рявкнул де Лансальяк. - Смерти моей хочет! Вот ему, а не наследство! - архиепископ продемонстрировал крайне непристойный жест.
- Жорж-Габриэль де Сомбрей - сын младшей сестры монсеньора. Весьма влиятельное лицо при дворе, - перевел д'Арнье.
- А-а, - понятливо закивал Франсуа. - Денежка-денежка, как ты нам дорога. Когда умрет богатый дядя, мы спляшем на его могиле и славно заживем. Что ж, влиятельное лицо и впрямь может себе позволить клеветнические измышления, которые нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть.
Де Лансальяк замахал на актера руками: мол, не трави душу, изощряясь в предположениях, и удрученно распорядился:
- Поди куда-нибудь. Будь умницей, не шатайся без нужды по коридорам. Антуан, останься, ты мне нужен. Как прошла твоя поездка?..
Беседа святых отцов затянулась до позднего вечера, когда за окнами сгустились сумерки и на небе робко замерцали первые звезды. Ноги сами принесли д'Арнье сюда, к запертой двери с золотыми арабесками: соблазн, приправленный насущной необходимостью объясниться, взял верх.
- Франсуа, открой. Нам надо поговорить.
С той стороны донеслось невнятное «пшелтыкчерту». Шарль настойчивее дернул дверь, пригрозив:
- Если не откроешь, я влезу через окно.
Угроза возымела действие: месье Моран повернул задвижку, впустив д'Арнье в свою цитадель и напряженно косясь в сторону незваного гостя. Шарль прекрасно знал эти покои, в свое время он тоже занимал их, и тогда обстановка соответствовала его характеру - роскошно-элегантная, немного вычурная. Теперь здесь все полностью переменилось, интерьер был подобран под месье Морана - небрежно-светлый и изящный.
- И что вам теперь угодно, отец Антуан?
Франсуа не успел договорить, ибо оказался в его объятиях быстрее, чем сам д'Арнье сообразил, что делает. Жажда, беспощадно снедавшая его все время разлуки, требовала немедленного утоления. Он почти не слышал возмущенных протестов Франсуа, донельзя изумленный осознанием того, насколько истосковался по актеру. По аромату его волос и тела, по его гибкости и упрямству, даже по его яростному и бесполезному сопротивлению, которое д'Арнье ничего не стоило сломить - но Шарль предпочел с болезненной гримасой разжать руки. От неожиданности Франсуа шарахнулся назад, отпрыгнув за внушительного вида кресло-качалку, обитую светлым шелком в цветочек, и оттуда выкрикнув едва ли не в голос:
- Чего тебе от меня надо? Я же сказал - не хочу видеть тебя!
- Для начала я бы хотел, чтобы ты перестал орать… - невесть отчего д'Арнье тешил себя ложными надеждами, что прием будет иным.
- Я не ору! - до Франсуа дошло: он противоречит сам себе. Актер чуть понизил голос. - И я бы не орал, если бы ты сюда не вломился! Ты… ты оставил меня, сам растолковал, что так будет лучше - ну так вот тебе итоги твоих разумных слов! - истерическое возбуждение накатило и схлынуло, заставив Франсуа чувствовать себя опустошенным и обиженным. К чему теперь эти объятия? Шарль передал его в другие руки, как ненужную вещицу, а теперь снова пытается предъявить на него права? Да, им было хорошо, им было очень хорошо вместе - но обстоятельства изменились, и месье Моран теперь является чужой собственностью - Шарль, я пытаюсь не злиться на тебя, но ты показал мне, какой может быть обеспеченная жизнь, и я… я не устоял. Таков был мой первый шаг к падению, второй и третий дались уже значительно легче… - он сгорбился, словно пытаясь стать меньше и незаметнее.
Д'Арнье одним движением руки отодвинул тяжелую качалку в сторону - полозья скрипнули по ворсу ковра.
- Франсуа. Моя Лилия. Я не умоляю о прощении - но, пожалуйста, постарайся понять и меня. Я ведь бросил тебя не в темному лесу с разбойниками, и без единого су в кармане, а…
- Да я уже давно все понял, - устало вздохнул актер. - У тебя есть свои оковы и свои границы, за которые опасно переступать. Тебе тоже дорог свой кусок хлеба и крыша над головой. Ты желал мне добра и не мог ссориться со своим покровителем. Все получилось так, как оно получилось. Некого винить. Просто мне… мне было очень горько. И одиноко.
Он не стал вырываться, когда д'Арнье сделал вторую попытку обнять его - на этот раз очень бережно и осторожно - но и не отвечал. Просто стоял с безвольно опущенными вниз руками и допустив единственную вольность - уткнувшись лбом под изгиб ключицы Шарля. Вновь ощутив такое знакомое тепло кожи под тонкой тканью рубашки и невесть почему задрожав, хотя в гостиной было отнюдь не холодно. Этот жест был исполнен усталости и безмолвной мольбы о пощаде, и д'Арнье, неплохо изучивший язык тела, понял без слов: не дразни меня, не обещай того, что я никогда не получу…
Со вздохом Шарль обхватил актера обеими руками, прижал к груди, привычно спрятал лицо в каштановой гривке, вдыхая аромат Франсуа, аромат лилий, таинственный и неподдельный, пробивающийся сквозь душный букет чужих духов, дорогого мыла и кофе с пряностями. Хорошо было даже просто так, молча стоять посреди комнаты.
- У меня все хорошо, - как заклинание повторил Франсуа. - Все хорошо, просто я устал... Не понимаю, отчего. У меня все хорошо. Монсеньор добр ко мне, насколько он способен проявлять доброту, и я никогда прежде не жил так роскошно, как сейчас - но порой я устаю быть безупречно вежливым и любезным... - он наконец пошевелился, обнимая Шарля за талию, чувствуя его горячее дыхание, ерошившее локоны. - Свезло, да? Свезло так, что дальше просто некуда, - он прижался к Шарлю сильнее, не в силах справиться с разом нахлынувшими воспоминаниями, от которых перехватило горло. Разноцветные искры фейерверка, дождем осыпающиеся в темную речную воду, и раскинувшийся в ночи огромный город. Кружевная тень каштановой листвы, теплая земля под босыми ногами. Признания в любви - вроде бы в шутку, вроде бы всерьез… Неужели Шарль до сих пор желает его - после всего, что было? Франсуа по-прежнему любил этого человека, так неожиданно возникшего в его жизни, любил как умел, не в силах отказаться от своей любви.
- Шарль. Отнеси меня в постель, пожалуйста.
Д'Арнье бережно подхватил его руки, опустил на стеганое атласное одеяло, присел в ногах.
- Это пройдет, Франсуа. Это бывает - пройдет.
- Конечно, пройдет, - печально и понимающе согласился Франсуа. Перекатился набок, лукаво блеснул глазами: - Останешься? Без шумных игр и страстей, просто... просто разделенная постель. Иди сюда, - он приглашающе похлопал ладонью рядом с собой. - Забирайся. Пусть хоть вечер закончится хорошо, потому что завтра нас точно ждет нервотрепка.
Шарль не заставил себя просить дважды - разулся, распустил завязки на сутане, растекшейся по ковру лужицей черного лунного света, улегся рядом. Нащупал руку Франсуа, прижал ее к губам:
- Я не представлял, что все так обернется. Веришь?
- Стараюсь, - Франсуа приподнялся на локте, перегнувшись через лежащего Шарля, задул лампу и скользнул обратно. Он не отобрал руку, наоборот, придвинулся ближе, ероша другой ладонью львиную гриву д'Арнье.
- Ну что ты вытворяешь, - с мягкой укоризной промолвил Шарль, будто громадный котище замурлыкал от удовольствия. - Не искушай меня без нужды - у нас еще будет время. А сегодня давай просто уснем вместе.
- Угу. Как скажешь, - согласился Франсуа, оставляя свои поползновения и со вздохом вытягиваясь рядом. - Спокойной ночи. Прости, если что было сегодня не так. Спокойной ночи, Шарль.