Страница 37 из 69
Жутковатое очарование спектакля постепенно рассеивалось. Покинувшие театральный зал гости монсеньора вновь становились из потрясенных зрителей высшим обществом Тулузы, приученным в любой ситуации держать себя в руках и знающих, какие слова подобает произносить в каких случаях. Со всех сторон на актеров сыпались похвалы их искусству и вычурные комплименты сочинителю пьесы. Какая-то из дам с изумлением признала в месье Моране второго из лауреатов Фестиваля Цветов - что вызвало новый всплеск восторга публики и шутливые порицания его эминенции: ах, монсеньор де Лансальяк опять оказался предусмотрительнее и дальновиднее всех, призвав юный талант к себе на службу! Какой восхитительный и трогательный спектакль, будет ли он поставлен еще раз? Сколь неожиданная трактовка, не имеющая ничего общего с традиционным взглядом историков на те далекие времена - и как изящно удалось перенести ее на подмостки! Месье Моран откликался на попытки втянуть его в разговор короткими «да», «нет», «спасибо», «благодарю, вы очень любезны», ища глазами Шарля - и с досадой обнаружив, что д'Арнье украдкой исчез из большой приемной залы. Актрисы их маленькой труппы блистали, пожиная урожай галантных комплиментов и многозначительных намеков - и Франсуа мысленно пожелал дамам успеха. После нынешнего представления им отбою не будет от восхищенных поклонников с тугими кошельками. Что ж, они это заслужили. Сегодня даже высоконравственная мадемуазель Годен сменит гнев на милость и прислушается к тому сладкому яду, что вливают ей в уши.
Франсуа не позволили сменить вычурный псевдоримский наряд на обычную одежду - ему даже отлучиться по собственной надобности не дали. Монсеньор де Лансальяк взял героя вечера под свою ненавязчивую опеку, расхваливая его так, будто он лично отыскал, взрастил и подготовил Франсуа Морана, наконец-то получив возможность представить своего выученика восхищенным глазам зрителей. Его эминенция отвел актера к накрытым столам, подкладывал лакомые кусочки на его тарелку - и, дай ему волю, принялся бы подкармливать свою талантливую живую игрушку с рук. Франсуа больше пил, чем ел, быстро и жадно глотая местное вино. Роль и сцена все еще не отпускали его, душа наслаждалась законной гордостью маленького триумфа. Он сумел, он достиг задуманного. Он поразил его преосвященство, объединил труппу своим замыслом и увидел свою пьесу на сцене - ибо сейчас Франсуа с полным на то основанием полагал «Сердце тирана» своим и только своим. Он, приехавший в Тулузу всего лишь с робким намерением подзаработать деньжат и подыскать место в дешевом уличном балагане! Шарль был прав, не там его место, отнюдь не там. А здесь, на гладком паркете, среди благоухающей дорогими духами публики, среди шелеста вееров и иронично-двусмысленных комплиментов.
С небес на землю Франсуа вернул преподобный, рассыпавшийся перед гостями в извинениях и во всеуслышание заявлявший, что временно похищает месье Морана от его поклонников и поклонниц. Дабы выразить ему свое всецелое восхищение и обсудить кое-какие вопросы.
Франсуа помнил, как встал из-за стола, скомкано извинившись перед собеседниками. Как негромко, обреченно стукнули, затворившись, двери приемной залы, отрезав гул возбужденных голосов и приглушенной музыки. Стало темно и тихо - он следовал за его эминенцией по неосвещенной галерее, застекленной с одной стороны. За высокими окнами струилась летняя ночь. Франсуа покорно шагал, ни о чем не думая - пока решительно вышагивавший впереди де Лансальяк неожиданно не остановился, круто оборачиваясь и сгребая актера за плечи. Хватка у его высокопреосвященства была не слабее, чем у д'Арнье, не наделенному большой физической силой Франсуа этого вполне хватило, чтобы приложиться спиной о стену и испуганно вякнуть. Архиепископ зажал ему рот глубоким, жадным поцелуем - чувствовалось, что его эминенции давно уже не терпелось это сделать, и оттого было не столько противно, но и страшно. Франсуа невольно вскинул руки, чтобы оттолкнуть навалившееся грузное тело, но вовремя опомнился. Так и замер, словно застигнутый на месте преступления воришка. Преподобный с приглушенным стоном прижался к теплой впадинке между напряженной шеей и неловко вздернутым плечом Франсуа:
- Не надо бояться… Разве я хоть раз обижал тебя? Ты получишь свое вознаграждение, как я и обещал - да еще и небольшой подарок. Ты непременно оценишь его по достоинству.
- Я не боюсь, - вполголоса выговорил Франсуа, подавив сильнейшее желание отвернуться и сплюнуть, чтобы избавиться от приторно-сладкого вкуса во рту. - Я доверяю вам, разве может быть иначе?..
Наслаждавшийся своей вседозволенностью де Лансальяк, больше не сдерживаясь и довольно урча, тискал и мял его в полутьме, задирая просторные одеяния и проникая ладонями под них. Оглаживая спину и задик, целуя Франсуа снова и снова, вталкивая настойчивый язык в приоткрытый рот, пока актер не начал задыхаться.
За миг до того, как Франсуа сделалось по-настоящему дурно, преподобный решил, что покамест с него хватит. Сгреб Франсуа за запястье и буквально потащил дальше за собой, вглубь особняка. У ставших давно знакомыми дверей апартаментов преосвященный заговорщицки подмигнул Морану и широким жестом распахнул створки.
Гостиную щедро украсили свечами, едва ли не как кафедральный собор в пасхальную ночь. Пол и давешнюю кушетку ковром укрывали розы, белые, алые и бледно-розовые. Целый ворох благоухающих роз с влажными листьями и стеблями, с которых никто не потрудился срезать шипы. Сотни роз, мечта удачливого премьера и капризной примадонны, чуть шелестящая, источающая дурманный аромат и осыпающаяся вихрем лепестков.
И Шарль. Обнаженный, с разметанными по плечам темно-рыжими локонами, он стоял на коленях в изножье кушетки, похожий на самого Люцифера за миг перед падением на землю. Франсуа не сразу понял, что руки у д'Арнье связаны за спиной витым золотым шнуром.
- Правда, красиво? - с нетерпением жаждущего одобрения творца поинтересовался де Лансальяк.
- О-очень... - от неожиданности и яркости представшего ему зрелища Франсуа поперхнулся воздухом и в растерянности заморгал. Он угодил на продолжение завершившегося спектакля - но продолжение, оформленное куда более богато, роскошно и красочно, чем осыпающиеся холсты декораций. Франсуа не мог отвести взгляда от коленопреклоненной фигуры, постоянно возвращаясь к ней глазами - и пытаясь понять, есть ли в гостиной еще кто-то, помимо них троих. Но свечей было слишком много и горели они слишком ярко, чтобы он мог преодолеть взглядом темноту за пределами оранжевого круга и угадать, чьи еще глаза смотрят на них. Кто еще участвовал в сотворении живой фривольной картинки, иллюстрации падения римских нравов, населив ее персонажами, живыми игрушками, дабы без помех полюбоваться на их забавы? - Н-никогда не видел ничего подобного...
Актер поймал себя на страстном желании подойти и дотронуться до Шарля. До его тяжелой львиной гривы и светлой кожи, вдохнуть запах, ощутить тепло... Но преподобный удерживал его за руку, и Франсуа, малость опамятовавшись, покосился на де Лансальяка в ожидании приказания или распоряжения.
Преподобный обхватил Франсуа сзади за талию, прижимая к своему внушительному брюху, и продолжал, щекоча своим дыханием его затылок:
- Всякий из нас то взлетает, то падает по воле Господней - а иногда и человеческой. Сегодня тебе можно все, а ему - ничего. Более того, если с этих губ слетит хотя бы слово протеста, мне придется вспомнить, что отец Антуан давно не занимался самобичеванием. Оно изрядно усмиряет гордыню и разгоняет дурную кровь. Иди, - де Лансальяк слегка пнул коленом вожделенный задик своего Нерона.
Напутствовав таким образом Франсуа, его эминенция опустился в глубокое мягкое кресло и приготовился вкушать восхитительное зрелище.
Правда, созерцать ему было особо нечего. Даже в самых своих страшных и распутных снах Франсуа не представлял, что ему предложат пользовать по своему усмотрению связанного человека - к которому месье Моран, вдобавок, был искренне привязан. Больше всего актер хотел расплатиться, забрать пьесу и уйти. Но де Лансальяк и невидимые зрители жаждали своего спектакля - и, собравшись с духом, Франсуа шагнул вперед, войдя в очерченный разбросанными покрывалами и цветами магический круг. С ужасом прикинув, как же они смогут устроиться на этом чертовом ложе, усыпанном цветами с колючими стеблями, и не изодраться в кровь.
Примерившись, Франсуа осторожно отодвинул часть цветов, освободив себе уголок кушетки и боком присев на него. Протянул руку, отведя с лица Шарля поблескивающую медью прядь, приподнял за подбородок склоненную голову. Заглянул в синие глаза, испугавшись их непривычного выражения - рассеянного, отсутствующего, словно д'Арнье перед началом представления опоили.
- Что мне делать? - шепотом спросил актер, привычным движением пальцев перебирая волосы д’Арнье, поглаживая напряженные плечи - должно быть, стоять вот так было не слишком-то удобно. - Не оставляй меня, ты обещал, помнишь?..
- Играй ненависть, - едва слышно прошелестели губы Шарля, прижавшиеся к скользящей по его плечу ладони Франсуа. - Заставь меня лечь.
Преосвященный, между тем, сложил ладони домиком и водрузил на них оба подбородка. Замешательство актера входило в задумку маленького спектакля и де Лансальяк дал ему несколько минут, чтобы собраться с мыслями. Мысленно хохотнув: у месье Морана был столь растерянный и обескураженный вид, как у ребенка, просившего на Рождество деревянную лошадку, а получившего арабского скакуна.
«Ненависть? Даже пребывая в образе, я никогда не умел правдоподобно изобразить это чувство… Лечь? Господи, там же полно колючек!» - Франсуа передернуло, словно торчащие зеленые шипы разом впились в его собственную плоть.
Подсказка д'Арнье помогла смекнуть, чего ожидают зрители. Для начала - запретить отвлекаться и сочувствовать. Это просто представление. Он не может достойно сыграть ненависть, но в силах изобразить игривую кошачью жесткость. Пусть получат свое и успокоятся. И все же - есть там кто в темноте или никого нет?
Франсуа сгреб густые локоны Шарля в горсть, потянул, сперва вынудив его откинуть голову назад, открыв беззащитное горло. Наклонился, слегка укусив солоноватую кожу. И резко дернул шелковистые пряди вверх, вставая и вынуждая д'Арнье тоже подняться на ноги - что далось тому не слишком ловко и быстро. Бедра и икры у него успели затечь, а со связанными руками с колен быстро не поднимешься.
- Прости, - выдохнул свою краткую мольбу Франсуа за миг до того, как толчком ладони опрокинуть не сопротивлявшегося Шарля навзничь, спиной на ворох роз. Послышался шелест и нечто вроде низкого, сдавленного стона - Франсуа невольно зажмурился, вновь как наяву ощутив остроту вонзающихся колючек и жестких листьев. Де Лансальяк чуть подался вперед, надеясь уловить взглядом то самое мгновение, когда шипы вопьются в мраморную кожу и капельки крови оросят пышное ложе, нараспев провозгласив:
- Гордыня предшествует падению, сын мой, и падать бывает очень, очень больно. Земля не устелена перинами, иногда приходится и грудью на тернии...
Шарль осторожно, сквозь зубы вздохнул, будто опасался придавить смятые, но такие ароматные и опасные цветы, и полуприкрыл глаза, собираясь с духом. Бедная Лилия, мелькнуло в голове, ему куда больнее, чем мне.
- Вот так и лежи, - не своим, вкрадчиво мурлыкающим голосом произнес Франсуа. Живая картина получилась довольно живописной. Темная зелень, светлая кожа, все-таки появившиеся царапины и медно-рыжие волосы, в которых запутались темно-алые лепестки. Шарлю пришлось сильно изогнуться в пояснице, Франсуа словно бы в рассеянной задумчивости водил пальцами по его груди - быстрое, частое дыхание и ощутимый ладонью стук сердца о ребра под кожей, мгновенно ставшей влажной на ощупь. Пальцы вычерчивали круги и петли, острые ногти порой оставляли расплывающиеся алые следы. Свободной рукой Франсуа, повозившись, расстегнул массивную пряжку римского одеяния на плече, предоставив ткани сползать вниз под собственной тяжестью и от его движений.
Со стороны кресла послышалось одобрительное пыхтение преосвященного. Монсеньору в который раз подумалось, что такому понятливому юному дарованию вовсе незачем шляться по грязным большакам в компании фигляров, подставляя ротик и задик то цензорам, то меценатам, а то и полицейским приставам, чтобы получить возможность сносного существования… Де Лансальяк впился ногтями в подлокотники, боясь уверовать в невозможное. В то, что отец Антуан, сам того не подозревая, преподнес ему ценнейший из подарков.
Покровы ниспадали с тихим шелестом, живописно-кокетливо пядь за пядью открывая гибкое, нежно-смуглое тело. Когда Франсуа привстал, собравшееся в складки одеяние скользнуло вниз, оставшись лежать живописным ворохом пурпурной, белой и золотой ткани. Он поневоле затаил дыхание, как перед прыжком в холодную воду, ставя колени на колючий розовый ворох.
Боль воображаемая оказалась сильнее реальной, ее вполне можно было терпеть, главное - не смотреть на лицо д'Арнье, не задумываться, забыть о частом сопении возбужденного зверя над ухом. Франсуа неспешно раздвинул Шарлю колени - догадываясь, как ноют до отказа натянутые мускулы в попытках удержать тело в неустойчивой и неловкой позе. Было странно ожидать от находящегося в таком положении человека проявлений страсти - но все же Франсуа, наклонившись, провел языком по расслабленному члену любовника, неожиданно сильно и расчетливо укусив мягкую головку в попытке вынудить Шарля вскрикнуть от подлой выходки. Получилось - д'Арнье инстинктивно дернулся, честно раздирая спину в кровь на радость преосвященному, более того, вполне отчетливо чертыхнулся.
И, сам не желая того, разрушил начавшую возникать ауру порочной чувственности. Стоило Франсуа представить все происходящее со стороны, как его начинал разбирать истерический смех. Мистерия сгинула, остался балаганный фарс, в котором он не мог принимать участия - а если и мог, то не самым лучшим образом. Одна мысль о том, что он сейчас попытается овладеть Шарлем, казалась Франсуа бредом полоумного. Он чувствовал себя обессилевшим и отупевшим, игрушкой в чужих неловких руках. Все, что он пытался сейчас делать, получалось либо скверно, либо смешно. Актер уже начинал подумывать о том, что было бы куда проще, вздумай преподобный просто поставить его на четвереньки и вынудить ублажить свою дряхлеющую плоть.
Шарль следил за Франсуа, понимая, что тот уже на грани и вот-вот сорвется в панику. А, черт, неужели старый боров не видит, что требует выступления в совершенно несвойственном для месье Морана амплуа? Если бы у преосвященного достало ума не совмещать приятное с полезным и не превращать любовный акт в показательную экзекуцию, призванную поставить на место надменного отца Антуана, его эминенция мог бы получить незабываемое зрелище.
- Я хочу тебя поцеловать, - шепнул он Франсуа. - Давай, не бойся, ложись на меня...
- Я не боюсь, я... я не хочу! - у Франсуа достало смелости выпалить эту фразу, бросив ее за пределы светового круга. Он спрыгнул с кушетки, выпрямившись во весь свой невеликий рост, и удрученно взглянув на Шарля: - Прости меня. Я не могу. Я согласен выполнить свою часть уговора, но ты - ты не эта часть. Я не могу и не желаю, чтобы ему было плохо, - это было брошено уже в лицо начавшему закипать де Лансальяку. - Вы желали получить меня? Хорошо, получите. Прямо здесь и сейчас, как вам будет угодно. И все. Не более того.
- Франсуа, не надо... - болезненно поморщился Шарль, но слово было сказано, правила игры нарушены, и милейший месье Роже был настроен уже далеко не так благодушно, хотя все еще сдерживался.
- Да ты вдруг вздумал быть добреньким? - пальцы Лансальяка забегали по пуговкам сутаны, неловко выворачивая их из петель. - Похвально. Надеюсь, ты хорошо подумал, и Антуану приятно будет знать, что ты делаешь это ради него, а не ради пьесы... На колени. Рот открыл! - не дожидаясь, пока Франсуа самостоятельно опустится перед ним на пол, преосвященный больно рванул его вниз за плечо.
Одним из недостатков характера Франсуа Морана была и оставалась привычка сперва делать или говорить, следуя подсказкам не разума, но слишком порывистого сердца - а затем горько сожалеть о сделанном. Сейчас у него и времени на сожаления не оставалось: преосвященный сгреб его за плечо с такой силой, что Франсуа скривился и вскрикнул от боли - а спустя миг вскрикнул еще раз, ударившись коленями о паркетные плашки, едва не потеряв равновесия и взмахнув руками. С этой точки зрения монсеньор де Лансальяк возвышался над ним живой горой, затянутой в шелк сутаны. Франсуа даже не понял толком, что произошло - его швырнули вниз, сгребли за волосы на затылке и ткнули лицом невесть куда, в смешение запаха духов и стареющего человеческого тела, в складки ткани и плоти, среди которых было невозможно тут же отыскать достоинство преосвященного. Голова и плечи Франсуа скрылись под подолом сутаны и колышущимся брюхом преосвященного, руки молодого актера беспомощно, вслепую, шарили по нему, то ли пытаясь откинуть плотный шелк, то ли намереваясь отыскать скромное достоинство прелата. Что бы там не твердил о своей решимости Франсуа, д'Арнье понимал, что актер фактически совершает насилие сам над собой, пытаясь переступить через брезгливость и гордость... Шарль скатился с кушетки, проклиная все на свете в таких выражениях, что смутился бы и каторжник, сел на полу, отчаянно дергая путы и осознавая, что это совершенно бесполезно.
К этому моменту Франсуа уже плохо осознавал происходящее, насмерть перепугавшись, одурев от бьющих в нос запахов духов и острого, звериного пота, оказавшись в темноте под накрывшим голову шелковым подолом. Может, если бы монсеньор де Лансальяк проявил к нему чуть больше внимания, постепенно проведя через всю процедуру, он сумел бы справиться с собой. Но сейчас он просто не понимал, что от него требуется, нелепо тычась головой и лицом невесть куда и слыша звучащий где-то далеко встревоженный крик Шарля. Он смутно помнил, что Шарль обещал позаботиться о нем, не покидать на произвол судьбы - но, похоже, на помощь д’Арнье можно было смело не рассчитывать.
Скорее по случайности, чем специально Франсуа наткнулся на предмет былой гордости тулузского преосвященного - во всяком случае, ощутил под слоем ткани некую возвышенность.
-Я вам говорил! - рявкнул Шарль. - Я же вас предупреждал - не торопите, не вмешивайтесь, а вы сами все испортили!
Де Лансальяк не без удивления взглянул на него - мирные переговоры при таких обстоятельствах были не в манере отца Антуана. От него можно было ожидать горделивого молчания или попытки разорвать глотку оппоненту.
- Оставьте нас ненадолго наедине, монсеньор, - немного тише предложил д'Арнье, - он неопытен, он не понимает, дайте ему еще шанс!
- У него было достаточно времени, чтобы понять, что от него требуется. А у тебя - чтобы растолковать ему все от и до! - огрызнулся монсеньор де Лансальяк, сделав полшага назад и ухватив за волосы наполовину сомлевший предмет разговора. - Только глянь, куда это годится?!
Преподобный был прав: голова Франсуа бессильно болталась из стороны в сторону, глаза закатились, он явно из последних сил удерживал вертикальное положение, даже сидя на полу.
- Он казался таким понимающим, таким очаровательным, но сейчас ведет себя как полная бестолочь! Де Лансальяк слегка встряхнул обмякшее тело. - Бесполезное и никчемное создание! Час тебе на все про все, но через час он должен перестать выкобениваться и вести себя, как шелковый!
Он оттолкнул Франсуа, и тот, все-таки не удержавшись, растянулся на полу.
Шарль злобно оскалился в сторону преосвященного, но от комментариев воздержался, вместо этого заверив архиепископа почти со своими обычными снисходительно - вежливыми интонациями:
- Мы ждем вас после часового антракта, монсеньор.
Дождавшись, пока раздраженный де Лансальяк выйдет, Шарль мягко окликнул:
- Франсуа?
- А? - вяло отозвался актер, даже не стараясь оторвать голову от пола. - Он ушел? Все пропало, да? Господи, что ж я за тряпка такая, никогда у меня ничего не получается... - он бесслезно хлюпнул носом, попытавшись сесть. Схватился за голову, раскачиваясь и причитая: - Все кончено, я пропал, ничего не получилооось...
- Для начала иди сюда и развяжи мне руки, чтобы я мог надавать тебе оплеух, - дернул окровавленными плечами Шарль. - Ну же, Франсуа, пошевеливайся, время идет!
- Время не имеет значения, - печально изрек Франсуа, подползая ближе и пытаясь развязать узел на золоченом шнуре. Шмыганье сменилось досадливым шипением: «Я ноготь сломааал!», «Оно не поддается!»
Шарль вполголоса выругался. Подействовало - Франсуа прекратил хныкать, задергал узелок сильнее и настойчивее, пока шнур не ослаб и не пополз вниз по запястьям д’Арнье. Кажется, маленький месье Моран воспринял его угрозу надавать оплеух всерьез - отшатнулся от получившего свободу Шарля, прикрывая лицо ладонями.
- Посмотри на меня, - потребовал Шарль. Поскольку Франсуа не торопился с этим, сам перехватил его за запястья и отвел руки прочь. - Прекрати хныкать. Отступать некуда, да и незачем - твоя пьеса почти у тебя в кармане. Думай о ней, а не обо мне! Что, я катался по колючкам исключительно ради того, чтобы потешить месье де Лансальяка?
- Я знаааю,- Франсуа даже нарочно не мог выбрать более неподходящего места и времени для того, чтобы удариться в панику и безнадежную истерику, - я знаю, что ты сделал это для меня, но я - я ничего не могуу, у меня не получииится... - убедившись, что бить его не станут, актер судорожно прижался к Шарлю, причитая: - Что, что мне теперь делать? Я думал, сумею довести дело до конца, но у меня не получается! Я боюсь, меня трясет об одной мысли о том, что он ко мне прикоснется! Шарль, что я наделал, что я натворил?..
Шарль обреченно вздохнул - очевидно, расхлебывать последствия своих необдуманных соглашений Франсуа великодушно предоставлял ему, как знатоку вкусов монсеньора.
- «Не могу, не получится»? Ты актер или хвост собачий?! - отец д’Арнье отцепил от себя Франсуа и требовательно заглянул ему в лицо. - Играй, Франсуа! Ты убедил сегодня себя и зал в том, что ты император, а теперь просто новая роль, только и всего!
- Я устал! - Франсуа обреченно закатил глаза. - Да, я актер, но я еще и живой человек вдобавок! Есть же огромная разница между тем, что происходит на сцене, и тем, что творится в обыденной жизни! Я могу сколько угодно быть императором в жестяной короне для зрителей, но здесь - здесь я никто и звать никак... - он задрожал, отводя взгляд. Шарль попытался сказать еще что-то, но Франсуа резко махнул в его сторону ладонью.
Ему понадобилось около десятков ударов сердца, чтобы собрать паникующие мысли и чувства в кучку. Д’Арнье очень вовремя напомнил ему о том, что ремесло превыше всего.
- Ладно. Хорошо, - уже более твердым голосом произнес месье Моран. - Рыдать бессмысленно, надо выкручиваться. Что... что мы можем сделать?
- Здесь есть несколько вариантов. Ты - меня, я - тебя, мы оба с преосвященным - что вызывает у тебя наименьшее сопротивление? - Шарль говорил почти деловито, будто речь шла о строительном подряде или закупке материалов для декораций будущего представления. Франсуа крепко зажмурился, пытаясь сообразить - что он окажется в силах вынести, не запаниковав в последний миг, не подведя д'Арнье и добившись того, ради чего он рискнул сунуться в смердящую откровенным безумием авантюру.
- Я тебя не смогу, - честно признался актер. - Лучше уж ты меня. И преподобный наверняка тоже желает получить лакомый кусочек моей задницы - хотя мне показалось, у него там давно все отсохло и в панталоны провалилось, - он нервно хихикнул.
- Возможно, он уповает на то, что ты сможешь заставить его вялый стручок цвести и плодоносить, - чуть улыбнулся Шарль и уже мягче продолжал: - Воздержись от резких движений и громких фраз, хорошо? Доверься мне. А преосвященный... пусть смотрит.
- Пусть смотрит, - эхом повторил Франсуа, пообещав: - Я не стану дергаться, вырваться и скандалить. Буду сидеть... или лежать, тихо, как мышь под метлой. Я буду слушаться, честно-честно, - он вздохнул, протянув руку и проведя ладонью по плечу Шарля. На пальцах остались размазанные следы крови, Франсуа машинально слизнул их, сочувственно спросив: - Больно? Может, скинуть к черту все колючки на пол, а?
- Пусть лежат, монсеньору нравится, а мы ведь делаем все, чтобы он был счастлив и доволен, - хмыкнул Шарль, - просто старайся так страстно метаться по постели, чтобы они свалились сами. И как только он войдет, извинись. Лучше на коленях и с поцелуем башмака.
- Ни за что! - мгновенно вспылил Франсуа. Вспомнив о данном миг назад обещании, зажал себе рот ладонью, глядя на Шарля несчастными и полными возмущения глазами. - Может, хватит с него, что я постою на коленях, умиленно на него взирая снизу вверх, а? Целовать чужие башмаки для меня как-то немножко чересчур... А тебе что, приходилось и это делать? Завидую твоей выдержке... - он потянулся, обнимая Шарля за шею, нежно и тихо пробормотав на ухо: - Спасибо, что не бросил меня. Признаю, я перетрусил и испугался. Что ж, вторая попытка, начинаем все заново...
- Башмак, Франсуа. Как Папе Римскому. В идеале - если ты не просто чмокнешь и шарахнешься прочь, но почтительно поцелуешь, а после с самым благодарным видом припадешь к нему щекой, будто это рака с мощами, - настойчиво повторил Шарль, обнимая его. - Знаешь что? Сыграй для него любимого песика, который не знает, как и благодарить хозяина за то, что тот надел на него ошейник.
- Я ведь не домашний четвероногий любимчик, - удрученно простонал Франсуа, зарываясь лицом в волосы Шарля, и почти искренне взмолившись: - О Боже, помоги мне. Хоть разочек, в виде большого-пребольшого одолжения. Я исправлюсь. Брошу пить и тискать девок, стану честным и праведным. Никогда в жизни больше не напишу ни строчки похабени. Потаскаю на себе ошейник, будь оно все неладно... Ох, давай начинать, что ли, а то я опять перепугаюсь.
Шарль чуть отстранил его от себя - ровно настолько, чтобы можно было пройтись губами по огорченной мордочке, от подбородка к скуле.
- Будешь, будешь. Возможно, эта похабень тебя прославит, так что не тревожь Господа по пустякам.
- У него и без меня полно хлопот, я понимаю, - Франсуа непроизвольно попытался продлить поцелуй, но д'Арнье решительно отодвинул его в сторону. В сердце опять шевельнулась холодная игла, но на сей раз Франсуа намеревался твердо держать себя в руках.
«Это представление. Это не я».
Он поднялся на ноги, присев на край кушетки - живая аллегория раскаяния и печали, понурившая голову под тяжестью осознания своих проступков. Подобрал розочку, покрутил в руках, невесело поинтересовался у Шарля:
- Так хорошо смотрится?
- Очень. Можно даже немножко поплакать, - отозвался Шарль в обычной язвительной манере, но потом сжалился, придвинулся по полу поближе, бережно погладил колени Франсуа. - Знаешь, что мы сделаем утром? Завалимся спать до самого обеда. Обнимемся и заснем, - он заглянул в несчастные глаза любовника. - А обед будет из трех десертов. И все они будут твои. М?
- Я не доживу до завтрашнего дня, - горестно вздохнул Франсуа. - Из четырех. Но без пирожных. Будем валяться в постели до самого вечера, а потом - любить друг друга, так долгооо-долгооо, ведь правда? - он понимал, что выдает мечты за действительность, но от подобных разговоров становилось легче на душе. - Все в порядке, Шарль. Со мной все в порядке. Если ты считаешь, что будет нелишним заплакать - хорошо, - он зажмурился, сморщил носик - и на длинных ресницах действительно повисли едва заметные мелкие капельки слез. - Зови священное чудовище, пусть получит свое представление.
Бегло чмокнув его в висок, Шарль ободряюще улыбнулся и вышел, чтобы через минуту вернуться снова с монсеньором Тулузским, оскорбленным в лучших намерениях и задетым в самых нежных чувствах.
- Ну? - вопросил разобиженный де Лансальяк. - Что скажете, месье Моран?
- Пожалуйста, простите меня, - интонации вышли именно такими, как надо - умоляюще-трепещущими, способными разжалобить самое каменное и черствое сердце. - Вы наделили меня своим доверием, а я оказался неспособен оправдать его. Пожалуйста, позвольте мне искупить свою вину. Пожалуйста, простите меня...
Франсуа соскользнул с кушетки, опустившись на пол. У него не хватило духу последовать совету Шарля и приложиться к башмаку преосвященного - но шелковый подол сутаны Франсуа облобызал с достаточным благоговением и почтением. И остался стоять, не решаясь поднять голову, съежившись в ожидании решения монсеньора Лансальяка.
Преосвященный сосредоточенно сопел несколько минут, показавшихся обоим молодым людям нестерпимо долгими, а потом махнул рукой:
- Ну как можно на вас, паршивцев, сердиться... Правда, он - прелесть, Антуан?
- Несомненно, - светски согласился д'Арнье. - Скажи «спасибо» его высокопреосвященству, Франсуа, будь вежлив.
- Спасибо, - проникновенно выдохнула «прелесть», подняв разлохмаченную голову и явив трогательно мерцающую на кончиках ресниц слезную капель. Стараясь не задумываться о грядущих муках совести и осознания того, какая милая и покладистая игрушка из него получилась. - Спасибо вам, мсье Роже. Я... я в вашем полном распоряжении.
Лансальяк притянул его к себе и крепко обнял пониже талии, вынудив Франсуа самым непристойным образом прижаться к своему паху. Актер прерывисто вздохнул: его обхватили слишком сильно и вдобавок настойчиво тискали за ягодицы. Франсуа упустил момент, когда Шарль вдруг оказался позади него, и испуганно встрепенулся, оказавшись зажатым между этими двумя внушительными господами. Ладони Шарля легли на плечи Франсуа, успокаивающе погладили:
- А сейчас Франсуа поможет вам, ваше преосвященство...
Де Лансальяк не стал возражать, когда Шарль взялся за узел атласного пояса на его сутане, лишь посетовал на уходящую молодость и резвость.
Сейчас, когда его ни к чему не принуждали, актер слегка успокоился и почти смирился с предстоящим. Кроме того, Шарль находился рядом, можно было дотронуться до него, получив в ответ молчаливый кивок, уверяющий в том, что бояться не стоит. Д'Арнье хорошо изучил нрав и требования своего покровителя, и Франсуа оставалось только следовать за ним, держась рядом и помогая по мере сил. Самым сложным было - не захихикать, глядя на разоблачающегося преосвященного, потому что единственный смешок окончательно бы все испортил, и никакие мольбы не смогли бы ничего исправить. Он старался, подставляясь под небрежно поглаживавшую руку с злосчастным аметистовым перстнем на пальце, отвечая на поцелуи - и облегченно переводя дух, когда его целовал Шарль, а не его покровитель.
В четыре руки они избавили Лансальяка от одежды - нагим архиепископ выглядел не так уж омерзительно, как опасался Франсуа. Руки - ноги у него были довольно крепкие, и, если бы не дряблый, обвисший, как у бабищи, живот, под которым почти не видать было небольшого члена, можно было бы сказать, что месье Роже недурно сохранился для своего почтенного возраста.
Правда, Франсуа никак не мог избавиться от мыслей о том, что это физически невозможно - попытаться вступить в плотскую связь с этим человеком. Дело было не в его сане, без штанов даже сам Папа Римский неотличим от простого смертного - но в дряблых складках обвисшей плоти, колышущемся брюхе и тяжелом, нездоровом дыхании. Если по сравнению с Шарлем д'Арнье Франсуа выглядел сущим подростком, но рядом с преосвященным он казался вылитым ребенком, способным сломаться от одного грубого прикосновения. Он поневоле старался держаться подальше от монсеньора де Лансальяка - хотя и понимал, что допускает ошибку, что будет лучше как можно чаще соприкасаться с ним и позволять ему дотрагиваться до себя. Его эминенции явно нравилось тискать свою добычу - юную, упругую, отчаянно старавшуюся скрыть смущение и сохранять на лице подобие нежной улыбки.
В какой-то миг де Лансальяк отстранил их обоих, повелительным жестом указав в сторону кушетки с розами, и грузно рухнул в жалобно пискнувшее кресло.
Шарль потянул Франсуа за собой, вполголоса произнеся:
- Помни, о чем мы говорили. Ложись, не бойся, по этим розам уже достаточно повалялись, чтобы они не слишком кололись.
Франсуа обреченно закатил глаза. Делать было нечего, и Шарль довольно-таки аккуратно уложил его спиной на цветы - влажные, смятые и словно бы вырезанные из жести. Сам д'Арнье прилег рядом на бок, приподнялся на локте - картинно обозначились мышцы под исчерченной кровавыми полосками кожей. Выудил из цветочной охапки розу, почти не пострадавшую от их возни, роскошную, махровую, и осторожно провел цветком от груди к паху Франсуа.
- С нее капает, она холодная! - возмущенным, но едва слышным шепотом пожаловался Франсуа, невольно ежась. Впрочем, когда он немного свыкся, прикосновение бархатисто-влажных лепестков показалось ему даже в чем-то приятным. Во всяком случае, неожиданным и неизведанным - так что он забросил руки за голову и осторожно выгнулся, показывая себя преосвященному. Соприкасаясь с человеческой кожей, роза то и дело теряла лепестки, прилипавшие то здесь, то там к телу Франсуа - а Шарль все продолжал свою неспешно-изысканную забаву... Франсуа догадался вскинуть и вытянуть ногу, когда цветок совершил долгое путешествие от его бедра до пальцев и вернулся обратно, задержавшись в междуножье и накрыв смирно лежавшее достоинство.
- Щекотно, - тихонько сообщил Франсуа. Сейчас ему удалось полностью расслабиться, забыв о колючих цветах под спиной и смирившись с тем, что де Лансальяк пожирает его плотоядным взглядом, ловя всякое движение, всякий вздох, всякое натяжение мышц под смуглой кожей. Д'Арнье едва сдержал вздох облегчения - Франсуа все же смог отрешиться от своих страхов и сосредоточиться на удовольствиях. Актер удивленно приподнял бровь, когда Шарль покачал перед его носом извлеченной из-под изголовья кушетки ниткой крупных перламутровых бус, которые небогатые мещанки любят выдавать за жемчуг.
- Зачем это? - покосившись в сторону преосвященного, Франсуа решил, что больше нет никакой необходимости разговаривать шепотом. Представление идет своим чередом, значит, зрители должны слышать реплики актеров. Он пальцем качнул связку, светло-розовые и серо-голубые шарики стукнулись друг о друга. - Всего лишь фальшивый жемчуг... - природа наделила месье Морана достаточным воображением, глаза Франсуа невольно расширились и потемнели. - Ой-ей... Шарль, она служит для того, для чего я подумал? Ее что... туда?
- Не угадал, - Шарль чмокнул его в кончик носа, немного потешаясь над смущением любовника, - те, что вкладывают «туда» - крупнее и реже нанизаны, не больше пяти штук. А пока ты будешь думать... - он сдвинулся к изножью, наклонился над ним и бережно, мимолетно касаясь губами и языком, принялся смахивать прилипшие к коже Франсуа бордовые лепестки.
- Ну я не знааю, скажи! - несколько нервно хихикнув, потребовал Франсуа. Верно истолковав намерения д'Арнье, и активно ерзая в попытках увернуться от щекочущих поцелуев, актер удачно столкнул на пол почти половину раздавленных и переломанных роз и вздохнул с облегчением: теперь кушетка стала куда более удобна для игр. Устроитель игрищ, его эминенция де Лансальяк, тоже вроде выглядел довольным - низко и глухо сопел, подавшись вперед и стараясь не упустить ни единой пикантной подробности. - Шарль, ну не мучай. Зачем эта штука?
Шарль ухмыльнулся.
- Помнишь, куда я собирался привесить тебе сережку? - полюбопытствовал он и, очевидно, на случай, если Франсуа не помнит, погладил нужное место кончиком пальца, одновременно позволяя жемчужной нитке соскользнуть ему в пах. - Ну-ка примерь.
Пригоршня гладких и холодных шариков скатилась по разгоряченной коже вниз, Франсуа замер - приподнявшись на локтях, приоткрыв рот, втягивая воздух быстрыми, частыми глотками. Моргая и неотрывно следя за тем, как пальцы Шарля приподнимают низку фальшивых жемчужин и начинают вить из нее спираль - спираль вокруг его наполовину приподнявшегося достоинства. Парочку последних жемчужин д'Арнье втиснул меж складками плоти вокруг головки, проделав это столь быстро и ловко, что Франсуа не успел почувствовать боли и испугаться, но испытав безграничное удивление и пробуждающееся сладкое, горячее томление под сердцем и в самом низу живота. Бусины чуть слышно соударялись, когда актер дышал или вздрагивал.
Шарль с явным удовлетворением полюбовался содеянным, рассеянно потираясь щекой о согнутое колено Франсуа, а потом принялся томительно-нежно покусывать его за внутреннюю сторону бедра. Лансальяк засопел, как кузнечный мех, подлокотники кресла отчетливо захрустели в его пальцах - очевидно, преосвященный боролся с соблазном вмешаться.
Франсуа бросило сперва в холод - ощутимый, такой, что даже онемели кончики пальцев на руках и ногах - сменившийся удушающим жаром и полнейшим нежеланием шевелиться. Он не упал, но неловко шлепнулся на спину, запрокинув голову и проводя языком по пересохшим губам. Жемчужины едва заметно перекатывались под кожей, терлись круглыми, неуловимо шероховатыми бочками об нее изнутри, в том нежном и почти недоступном местечке, куда прежде не попадали ни человеческие пальцы, ни какие-либо вещи. Это оказалось даже не восхитительно - это было безумно, Франсуа боялся шелохнуться или вздохнуть лишний раз, лишь бы не утратить это ощущение своей полной оторванности от мира, это возбуждение и обжигающе-нежные следы поцелуев-укусов д'Арнье. Он и не знал, что его можно довести до такого состояния - не всепожирающей похоти, как после пирожных со своеобразной начинкой, но полнейшей расслабленности всех чувств и мышц. Ощущения сосредоточились только в кончике поднявшегося столбиком достоинства и там, где кожи касались губы Шарля.
Д’Арнье этого показалось недостаточно. Он ногтем втолкнул под напряженные складки плоти еще один шарик. Затянул низку, заставив ее упруго обвить живую колонну и чуть погрузиться в плоть, и потянул - туда-сюда.
Франсуа взвыл. Не от боли, от яркой вспышки неизведанного удовольствия. Шарль трогал его языком между витками мерцающих бусин, коротко, вопросительно - что будет, если я сделаю так? Или вот так? Достоинство д’Арнье уже пришло в состояние готовности, напоминая о своих нуждах, когда Шарль невольно терся о складки свисающего с постели покрывала.
Сохранять неподвижность и далее оказалось невозможно. Франсуа заметался, перекатывая голову по хрустящему вороху роз, не обращая внимания на запутавшиеся в волосах листья и лепестки, и судорожно вскрикивая, точно подстреленная влет птица. Нитка бусин то натягивалась так, что врезалась в кожу и из глаз брызгали невольные слезы, то неощутимо обмякала, вызывая приливы крови, от которых шумело в ушах. Усталость больше не имела значения, Шарль довел его до состояния легкой невменяемости, и Франсуа вертелся на скользком и влажном шелке, царапая его ногтями, поскуливая и то вжимаясь спиной и задиком в мягкость кушетки, то рывком приподнимаясь навстречу так горячо мучившему его языку д'Арнье. Когда он прогнулся в очередной раз, то был пойман - широкие ладони Шарля подхватили его под ягодицы, не позволяя опуститься обратно на кушетку. Пальцы раскрыли расселину между ягодицами, нащупывая заветную дырочку, и Шарль стал ласкать его языком уже там, удерживая трепещущее тело на весу.
У Франсуа достало сдержанности, чтобы не заверещать в голос, но ограничиться судорожным, долгим и прерывистым стоном. Он замер в неудобном положении, дрожа от сдвоенного наслаждения - доставляемого языком Шарля и непристойно-нежным перекатыванием бусинок жемчуга под кожей, изнемогая и тая, чувствуя, как растекается лужицей сахарного сиропа. Шарль подталкивал его то вверх, то вниз, всякий раз вонзаясь в ноющую дырочку языком и насаживая его на себя, царя над его беспомощностью и желаниями. Франсуа был уверен, что сладостная пытка длилась долго, очень долго - пока он не начал сбивчиво и жалобно умолять о передышке, о крохотной передышке с возможностью перевести дух - но ему этого не позволили. Шарль сгреб его в охапку, без труда переворачивая и ставя на четвереньки посреди разворошенного ложа. Вталкивая в увлажненное слюной отверстие нечто твердое, холодно-каменное и ребристое.
- Мне... дай мне! - восхищенный, сдавленный шепот исходил из уст монсеньора Тулузского, у которого не хватало ни терпения, ни дыхания на то, чтобы высказаться более внятно. И то сказать, его пожелание было немудрено понять - преосвященный желал лично орудовать игрушкой, заполнившей сладкую дырочку падшего ангела, раз жесткая природа отказывала ему в удовольствии воткнуть туда его собственное орудие.
Франсуа смутно осознавал, что вокруг него происходит некое перемещение, что ласкающая рука, властно распоряжавшаяся так мучительно и глубоко погрузившейся в его тело твердо-холодным предметом, сменилась. Толчки стали более сильными и настойчивыми, обдирая и безжалостно терзая нежную кожицу внутри, вынуждая вертеть бедрами и вскрикивать. Ладони гладили его по лицу и плечам, успокаивая, безмолвно убеждая расслабиться и потерпеть, и задыхающийся, хриплый голос над головой велел:
- Шарль, дай ему... Давай-давай, у него ведь такой сладкий ротик, верно?..
Сильные пальцы провели по лицу Франсуа, оттянули нижнюю губу, чуть надавили под челюстью, вынуждая открыть рот. Штуковина между ягодиц безостановочно ходила туда-сюда, как взбивающий масло поршень, Франсуа чувствовал трущуюся о его задик горячую плоть - обильную, тяжело колыхавшуюся и податливо-мягкую. Лежавшая на затылке ладонь чуть надавила, меж приоткрытых, воспаленных губ протиснулось внушительных размеров навершие живого копья. Франсуа подавился и закашлялся, невольно языком пытаясь вытолкнуть чужеродный предмет, но пригибавшая его голову ладонь не позволяла отстраниться.
Лансальяк, расчувствовавшись, принялся целовать мокрую от испарины спину Франсуа - что за маленькое сокровище этот месье Моран! - и одновременно продолжал безостановочно насаживать его на искусственный член, упиваясь видом растянутого отверстия и выпяченной попки, вилявшей в тщетных попытках сорваться с внушительной штуковины, а если чуть вытянуть шею и податься вперед, то можно даже рассмотреть, как достоинство Шарля входит в припухшие губы юноши, такого невинного, несмотря на два фаллоса, живой и каменный, заполнявшие его с двух сторон.
При всем желании Франсуа не смог бы сейчас сделать для Шарля что-либо толковое, но от него этого и не требовалось - достаточно было лишь приподнимать и опускать голову, давясь, задыхаясь и демонстрируя преосвященному, что его повеление старательно исполняется. Шарль и сам незаметно удерживал его от попыток взять поглубже, придерживая за подбородок и порой чуть отодвигая в сторону. От перемешавшихся и слившихся воедино возбуждения, беспомощности и боли у Франсуа опять потекли слезы - не поддельные, являвшиеся силой упражнений, но настоящие, безостановочно катившиеся по щекам. Иногда Шарль вытирал их, но они катились снова и снова.
Франсуа казалось, что его задница превратилась в ободранное и ошкуренное мясо, кровоточащее каждой жилкой.. Де Лансальяку это показалось недостаточным: Франсуа рывком раздвинули ноги, аж до хруста в копчике, и, не особо церемонясь, раздвинули половинки ягодиц, точно разломили спелый плод.
Если бы месье Моран знал, что у архиепископа Тулузы последний раз естественным образом вставало лет пятнадцать тому, он был бы даже польщен. Но Франсуа не испытал ничего, кроме мгновенного облегчения, когда из его многострадальной задницы вынули холодную каменную игрушку, и дичайшего разочарования, когда на ее место принялись заталкивать мужскую снасть - спасибо, хоть живую и теплую. Франсуа бросил снизу вверх умоляющий взгляд на Шарля, безмолвно жалуясь на такое обращение - ну хоть ты меня пожалей! - и д'Арнье нежно погладил его по щеке, подался назад, освобождая его рот от своего присутствия, пока преосвященный вдохновенно копошился, не замечая ничего вокруг. Франсуа воспользовался передышкой, чтобы со всхлипом втянуть воздух - де Лансальяк куда увереннее действовал игрушкой, сейчас же ритм стал рваным, и оттого было еще неприятнее.
Преосвященный дергал молодого человека туда-сюда, порой с силой прижимая к колыхавшемуся чреву и впиваясь пальцами в бедра с такой яростью, что к завтрашнему утру Франсуа ожидала целая россыпь синяков и мелких царапин. Он пытался уступать навязанному ритму, следовать ему, всхлипывая, подвывая и постанывая - и молча благодаря Шарля за милосердие и поддержку, за то, что тот продолжал удерживать его, смягчая толчки, не позволяя проехаться лицом по чудом уцелевшим розам. Лансальяк урчал, одышливо пыхтел, поддавая тяжелым и обширным задом, вбиваясь в покоренную расщелину и явно намереваясь получить от явленного ему чуда все возможное удовольствие. Ободряюще похлопывая Франсуа по ягодицам и спине, преподобный все подгонял и подгонял своего конька - пока наконец с низким, горловым урчанием не излился в него, совершив напоследок несколько могучих, судорожных рывков. От которых Франсуа окончательно потерял равновесие и упал, ткнувшись головой в колени Шарля, мелко и часто вздрагивая.
Несколько мгновений де Лансальяк все еще нависал над ним в нелепой позе, и на лице его было написано такое блаженство, такой неподдельный восторг, будто он только что не совершил акт содомии, а получил известие об отмене Судного Дня.
- Мальчик мой, - дрожащим голосом промямлил его эминенция, - мальчик... мой... чудо...
- Восхвалим Господа, - едко отозвался Шарль, - а теперь слезьте с него, не видите - ему худо!
Словно в подтверждение его слов Франсуа нелепо дернулся, надсадно перхая и словно пытаясь вытолкнуть что-то, застрявшее в горле - и едва успел свеситься с края кушетки, расставшись со своим скудным ужином и выплеснув его прямо на груду одежды. Судя по темно-алому цвету измаранного шелка - на сутану его преосвященства.
Впрочем, де Лансальяк наверняка простил бы сейчас юному актеру даже попытку облегчиться по-малому прямо в туфли преподобного.
Шарль осуждающе покачал головой, глядя на расплывающуюся в совершенно идиотской улыбке физиономию преосвященного:
- Не пойти ли вам отдохнуть, святой отец? Кажется, на сегодня достаточно - и вам, и ему.
«Мне так точно достаточно», - Франсуа остался лежать неподвижно, подсунув кулак под голову и безучастно глядя куда-то перед собой. Во рту расплывался прогоркло-медный вкус, в заднице при малейшем движении словно проворачивали острый штырь - и поддерживало его только соображение о том, что сделка выполнена и договор исполнен. Пьеса принадлежит ему.
- Позаботься о нем, - распорядился архиепископ, не находя в себе сил оторвать взгляд от совершившего невозможное юноши. Нет, нет и нет, месье Моран больше не будет паясничать на сцене и побираться по благотворителям, теперь монсеньор Тулузский окончательно укрепился в своем желании заполучить его в свое личное и безраздельное пользование. Но, если для того, чтобы добиться послушания Франсуа Морана, достаточно всего лишь пары пощечин, то с Антуаном д'Арнье так просто не сладить. Великодушная мысль о том, что духовное дитя и преданный викарий тоже причастен к сегодняшнему великому событию, истаяла, как снег на солнце. - Помоги ему… одеться. Гости ждут.
- Вы намерены вернуться к гостям? - не поверил услышанному д'Арнье. - В таком… в таком состоянии?
- А что необычного в моем состоянии? - преподобный дернул шнур, вызывая прислугу. Привычную ко всему, знающую свое дело, вышколенную и не задающую лишних вопросов. - И, если на то пошло, в состоянии месье Морана? Твоими стараниями оно стало для него донельзя привычным - что ж, я благодарен тебе за это, сын мой. Ты отлично знаешь, что бриллианты для огранки сперва доверяют подмастерью - и лишь затем за них берется мастер. Признаю, ты был хорошим наставником, но… - де Лансальяк неопределенно повел рукой. - Если хочешь оказать месье Морану последнюю услугу, помоги ему привести себя в порядок и сопроводи в приемный зал. Там вроде бы затевались танцы, думаю, ему захочется принять участие в этой грешной забаве. И он будет просто счастлив, когда ты объявишь о том, что авторство столь понравившейся моим друзьям пьесы принадлежало не мне, а месье Морану. Ну же, Антуан. Не стой столбом, - монсеньор на удивление проворно для столь грузного человека нырнул в приготовленную для него свежую сутану. - Или ты оглох?
- Позволю себе заметить, что я не совсем уловил… смысл намерений вашей эминенции, - д'Арнье непроизвольно напрягся, чувствуя, что теряет опору под ногами. Франсуа приподнялся с осыпанной цветами кушетки, тяжело поворачивая голову туда-сюда, не понимая, что происходит.
- А тебе это и необязательно, - выцветшие серые глаза бестрепетно взглянули в разъяренные синие. - Я полагаю, сын мой, что ты засиделся в Тулузе, и оттого изрядно утратил в умственной живости. Завтра с утра ты отправляешься в Бордо - в тамошних монастырях давно нужно навести порядок, они совсем распустились. Присваивают вклады новообращенных, переписывают на себя завещания, забывают делиться доходами с епархией. Разберись и пресеки. И, кстати, если быстро управишься, можешь наведаться в родные края. Тебе там наверняка будут рады. И, Антуан… - преосвященный с неподдельной горестью вздохнул, - прежде чем открыть рот, подумай - стоит ли оно того? Мне будет невыразимо жаль расстаться с тобой. Сознавать, что твоя многообещающая карьера закончится в глухой горной деревушке, где всего населения - девять стариков, одна дряхлая старуха, две коровы и кошка. А все из-за какого-то мальчишки, - де Лансальяк развернулся в сторону Франсуа: - Никак вы умираете, месье Моран? У меня есть надежное средство вернуть вас к жизни. Пятьсот ливров ежемесячно - не в руки, иначе вы мгновенно их растратите, но на счет в солидном банке, с листом на предъявителя. И вдобавок - сколько угодно мелочи на ежедневные расходы. Стол, кров, пристойная одежда, библиотека, экипаж, возможность сочинять. Что, передумали отправляться на тот свет?
Ошарашенный Франсуа взглянул на Шарля. Предложение было по-королевски щедрым. Но…
«Девка, задирающая юбки в подворотне за два су - шлюха. Дама, берущая пятьсот ливров за визит - известная и уважаемая куртизанка... Кто ты, Франсуа Моран? Что ты такое?»
Актер не знал, что ответить. Он надеялся на подсказку, но Шарль д'Арнье молча стоял, по-бычьи склонив голову и тяжело дыша.
«Шарль, ты ведь купил меня. Мимоходом, ради забавы. Провести со случайным знакомым единственную ночь, утолить похоть и наутро выкинуть меня из головы. Но я что-то зацепил в тебе, а ты - во мне. Я люблю тебя, Шарль, но… Ты священник, я актер, между нами не может быть ничего общего, кроме разделенной постели. Ты научил меня, как преодолевать самого себя - и мне нужно жить дальше. Господи, как же я ненавижу себя самого».
- Месье Моран! - чуть повысил голос архиепископ. - Довольно изображать спящую красавицу на ложе из роз. Мои гости желают видеть вас. Я желаю получить ответ - и отец Антуан тоже желает, скоро все зубы сотрет до десен, скрипя ими.
«Какие острые шипы у моих роз… Вонзающиеся прямо в сердце».