Страница 3 из 6
— Вот никто мне не верит! — искренне расстраивается Люба. Подросток смеется ещё громче. — А, ты, чё, всем про это рассказываешь?!
— Конечно. Я же не хочу, чтобы меня шлюхой считали.
Продолжая смеяться, Карлсон поднимает с пола джинсы. Из кармана выпадает гайка и катится по полу.
— Ты хоть кровь с неё смой, — говорит Люба. Карлсон подбирает гайку, вертит её в руке. — Точняк. Кровь ментовская осталась.
— Ой, научил Трофим метать тебя все, что ни попадя. Не кончится это добром.
Карлсон идет к раковине и отмывает гайку под струей воды. — Не надо ля-ля про Трофима! Может, я вырасту и буду как он когда-то — ножи в цирке метать.
— Не верю я, что он в цирке работал.
— Почему?
— В цирке клоуны, они — добрые.
— И чё?
— А, у Трофима взгляд, как у змея.
— Фигня какая-то. Он же не клоун.
Люба подбирает с пола блузку.
— Если б не Трофимова школа, — продолжает подросток, — я бы тебя сегодня не выручил. Скажешь, нет? — Женщина одевает блузку. — Выручил, кто же спорит. Выручил. — Люба подходит к сумке, стоящей на столе, роется в ней. — Тут сникерс где-то был. Специально тебе купила… — Женщина замечает упаковку презерватива, валяющуюся на полу. — Ой! Так и спалиться недолго! — Она подбирает упаковку и кладёт её в сумку.
Оперативники Сергеев и Нечай едут по дачному посёлку, там, где только что проехали бандиты. Сергееву — за сорок, Нечаю нет и тридцати, но на голове у него маленький островок седины, похожий на птичье перо.
… — Вот тогда-то я и попалился! — говорит Сергеев. — Хотя это и был пьяный трах и ничего более, она мне этого не простила. А ты знаешь, как обиженная баба достать может.
— Глядя на тебя — знаю.
— Не женись, Никита, — вздыхает Сергеев. — Попадётся как моя — всю печень проест…
— Когда развод?
— В следующую среду, всё — свободен: служба, дача, рыбалка.
— И никаких баб?
— Ну… это вопрос открытый. Без них сложно, при нашей-то нервной работе.
— А, я в убойный отдел перехожу. Уже документы отправил.
— И молчал, партизан?
— Чего говорить. Ты всё равно через полгода на пенсию. По любому расстанемся. Слушай, и что, дома сидеть будешь в сорок пять лет?
— Я слесарить люблю. Может, в какой авторемонт подамся.
— Видел, джип впереди вильнул?
— Видел. Может, на дороге что-то валяется? Сейчас же знаешь, какие люди — меня пронесло и — ладно, а что там с другими будет — по барабану.
Сергеев останавливает автомобиль, и они выходят. Слышно собачье поскуливание. Они идут к обочине. В кустах сидит пёс. На боку — кровь.
— Сбили тебя что ли, бедняга? — обращается Сергеев к псу.
— Они специально это сделали.
— Почему?
— Пёс лежит на правой обочине, и джип вильнул вправо. Значит, они не уходили от столкновения, а его пытались зацепить.
— Может ты и прав. Вот уроды!.. Ну и что нам, барбос, с тобой делать? А-а?
Пёс понимающе смотрит на оперативников и тихо скулит.
— Ошейника у него нет. Значит, бродяга местный.
— Может, на заднее сиденье его? Сейчас бросим на дачу удобрения, мангал. Потом сдадим нашим кинологам, пусть ветеринар посмотрит. А потом я его на дачу отцу отвезу. Собака как раз нужна.
— Тебе виднее, Петрович. Ты же у нас дачник-собачник, не я.
Сергеев наклоняется и осторожно берёт собаку на руки. Пёс скулит. — Тяжелый, блин!..
— Не тяпнет?
— Не-е. Меня собаки не кусают.
Сергеев кладёт собаку на заднее сиденье. Мимо проносится джип Бритвы, из кабины слышны глухие басы и ор шансона. Сергееву кажется, что он ловит презрительную усмешку водителя. — Сука! — ярится Сергеев. — Так бы догнал и ствол в рот запихал!.. Ничего, номерок я запомнил!..
Карлсон по водосточной трубе лезет на второй этаж. Его цель — окно, откуда доносится приглушенная фортепианная музыка и слышен женский голос. — …А теперь «плие»…
Он осторожно заглядывает в окно. В балетном классе у станка полуприседают девушки. Одна из них — Саша, в трико и короткой юбочке — сидит на лавке и растирает правую ногу.
Из мобильника Репы — долговязого восемнадцатилетнего шкета в бейсболке козырьком набок — орёт тюремный шансон, на земле у церковной ограды лежит одноногий калека Трофим, рядом валяется костыль. Его пинают три подростка. Репа в экзекуции не участвует. — …Ещё раз опоздаешь, — говорит он калеке, — вообще убьём!