Dual

 

Тип в костюме на меня смотрит. Он совершенно точно на меня смотрит — стоит на углу магазинчика, говорит с кем-то по мобильнику, а сам провожает меня взглядом. Ни разу медсестры не видел, что ли? И что он в своем черном костюме забыл в этой части Бруклина? Следит за мной, не иначе. Может, говорит с тем белобрысым парнем из джипа, докладывает, что засек меня.

Я вжимаю голову в плечи и прибавляю ходу. От холода зуб на зуб не попадает. Руки держу в карманах, но пальцы все равно ледяные — медформа совсем легкая, не для осенних прогулок. Мимо пиццерии пробегаю особенно быстро, потому что хочется есть. Не отказалась бы сейчас от пиццы или горячего бургера с картошкой фри.

И еще я бы не отказалась от жвачки. От пережитого меня до сих пор трясет, и я скриплю зубами; еще немного и сотру их до десен. Постоянно ловлю себя на этом, но поделать ничего не могу. Похоже, это у меня такая дурацкая привычка: жевать жвачку, когда нервничаю.

Осторожно кошусь через плечо. Мужчина в костюме остался позади; все так же болтает по телефону, стоя спиной ко мне.

Сколько уже иду, а по-прежнему ничего не узнаю. Все улицы и авеню похожи друг на друга, как две капли воды: сетка малоэтажных зданий с красными кирпичными стенами и шпаной на ступенях, минимаркеты, одинаковые машины, запаркованные у обочины. И снова поворот, снова красные кирпичные стены и шпана на ступенях. У одного топорщится майка над штанами, похоже, под ней спрятана пушка. Будто почуяв мой взгляд, он оборачивается и подзывает меня: «кис-кис». Я ускоряю шаг. Сердце колотится в такт, отбивая ритм.

Солнце прячется за дома. В сумерках улицы становятся совсем недружелюбными. Мимо с воем мчится полицейская машина, и я даже дышать перестаю. Провожаю копов взглядом, но те скрываются за углом.

Интересно, меня уже ищут? Наверняка, и не только копы. Снова вспоминается блондин из джипа. Лицо белое, гладко выбритое и по-своему красивое — тонкое, как у аристократов из Европы. И смотрел он настороженно, внимательно, как гончая, почуявшая след. Он искал именно меня. Как-то заметил за листвой и толстым больничным стеклом. Чего он хотел?

Судя по последним событиям, ничего хорошего.

Наконец я выхожу к нужному дому. Кремовый, трехэтажный, с ломбардом и маникюрным салоном. Из машины, припаркованной у лестницы, грохает хип-хоп. В подъезде пахнет сыростью, по стенам тянутся черные граффити и трещины в штукатурке. Милое местечко, ничего не скажешь.

На каждом этаже по шесть квартир. Дверь той, где жила я, помята снаружи, причем, кажется, совсем недавно. Следы такие, словно по дереву кулаком молотили. И тонкие темные разводы, похожие на засохшую кровь. Сюда кто-то ломился? Кто же там, внутри? Мне страшно представить…

Но на мой неуверенный стук открывает роскошная рыжая дива. Высокая, с длинными загорелыми ногами, в шелковом халатике, стянутом поясом на осиной талии. При виде меня ее лицо вытягивается, а красивые глаза округляются. Она пытается закрыть дверь, но я сую ботинок в щель.

— Пожалуйста, впусти, — прошу девушку, и та нехотя отпускает ручку. Я захожу в небольшую квартирку. Рядом, у выхода, журчит вода в приоткрытой ванне. Чуть дальше в коридоре три двери, за ними видны кровати, по одной в каждой комнате, какая-то одежда, большие коробки стоят в углу. Негромко играет музыка.

Я закрываю за собой дверь. Мнусь на месте, не зная, что сказать.

— Тебе стало легче? И почему ты в больничной одежде? — спрашивает девица. В голосе сочувствие, но взглядом она со мной не встречается.

Ага, она меня знала. Я цепляюсь за это, как за соломинку.

— Скажи, я здесь жила? И кто ты? Откуда меня знаешь?

Девушка бледнеет, отступает назад, и я сбавляю обороты.

— Успокойся, — говорю с нажимом. — Я ничего тебе не сделаю. Просто ничего не помню, даже как тебя зовут.

— Правда?

Она моргает, ее лицо разглаживается, испуганное выражение уходит, остается только настороженность. Она неуверенно протягивает мне руку.

— Роуз. Мы снимали квартиру вместе.

Я пожимаю ее сухую ладонь, попутно отметив это «снимали». Либо я отсюда съехала, либо она сама заочно меня выселила.

— Ты не знаешь, что со мной произошло? — спрашиваю. — Может, что-то видела?

— Конечно видела! Это был ужас! — Роуз качает головой, на лице сочувствие. Она манит меня в одну из комнат, и я следую за ней. Едва не спотыкаюсь о коробки, пирамидой сложенные у входа. Роуз опускается за стол, на котором разложены журналы, лаки для ногтей и прочая косметика. Я придвигаю пластиковый стул, сажусь напротив.

— Позавчера ты вернулась часа в два ночи, разбудила меня. Колотила в дверь так, что чуть пальцы себе не сломала.

Я понимаю, что следы на входной двери действительно мои. Опускаю взгляд на свои кулаки — костяшки и правда ободраны.

— Ты вся была в крови.

— Ранена?

— Не похоже. Твердила, что вас нашли, что надо спасать какого-то Криса.

— От кого спасать? И кого это «нас»?

— Не знаю, — Роуз жмет плечами. Она совсем успокоилась. Откручивает колпачок одного из пузырьков и старательно размазывает алую каплю лака по длинному ногтю. Будто мы яичницу обсуждаем, а не мое заключение в психушку. — Потом заперлась в комнате, что-то рвала, раскидывала. Я вызвала «девять-один-один».

Спасибо тебе, Роуз. Теперь я знаю, благодаря кому очутилась в клинике.

Я стараюсь успокоиться. Не время для злости, нужно выяснить все, что она знает.

— Ты нашла этого Криса? Он приходил?

Роуз снова качает головой.