Страница 12 из 23
Ситуацию разъяснил старенький добродушный математик Эрих Аристархович, который показал ему распечатанный скриншот анонимного письма, пришедшего на школьную почту, и которое каким-то неведомым образом оказалось растиражировано и попало в руки учителям. В письме черным по белому говорилось об аморальном поведении «любимого детьми педагога, который ставит под сомнение репутацию учебного заведения и порочит честное имя труженика школы – учителя, а также подает негативный пример подрастающему поколению, для которого преподаватель является авторитетом и моделью поведения в обществе». Еще там говорилось что-то о том, что подобного рода личностям не место рядом с детьми и призыв к тому, чтобы подвергнуть «господина Цветкова всеобщему осуждению и соответствующим порицаниям».
До конца этот пасквиль Арсений не дочитал, в глазах потемнело и в душе что-то оборвалось.
Из состояния невменяемости его вывел поскрипывающий, успокаивающий голосок Эриха Аристарховича:
- Яркий образчик информационного терроризма. Что вы глядите на меня так, Арсений Миронович? Я смотрю телевизор, понахватался словечек… Да. Вы не подумайте, я в эту чушь не верю, конечно. Однако наши с вами коллеги, увы, по своей сердечной скупости и нездоровой тяге к перемыванию чужих костей, более подвержены верить во всякого рода ересь, особенно если она направлена против честных и добропорядочных людей. Чтобы у вас в жизни не случилось, голубчик, уверен, что произошло это не из-за ваших злых намерений, а исключительно по стечению обстоятельств или по злой иронии судьбы. Желаю вам справиться со всем. Я на вашей стороне. И возвращайтесь скорее. Без вас в учительской и поговорить-то толком не с кем.
Математик крепко пожал Цветкову руку и удалился, пошаркивая галошами по линолеуму – зимой он всегда ходил в валенках с резиновыми галошами, поскольку в другой обуви его отмороженные в детстве ноги постоянно мёрзли.
5.
Еве он ничего, разумеется, не сказал. Только этого ей вдобавок ко всему и не хватало.
Зато поделился с Ладой. Арсений разогревал принесенный ею бульон, а она курила в форточку. Ее чуткая женская интуиция уловила произошедшие изменения в настроении Цветкова.
- Колись, давай, чем душа тревожиться.
Арсений, почти не колеблясь, выложил ей все как на духу. Ему просто надо было выговориться, вымести из себя накопившийся мусор.
Выслушав его, Лада прочитала измятую бумажку со скриншотом, которую он зачем-то прихватил с собой, смачно выматерилась и достала из сумки бутылку коньяка.
- У нас гости в субботу, муж просил прикупить к столу, - пояснила она, откупоривая крышку и наливая напиток прямо в чайные кружки, - От двух глотков не обедняет. Давай жахнем, Макаренко, чтобы полегчало.
Арсений одним махом проглотил налитое, сморщился.
- Давай еще!
Лада плеснула по второй порции. Цветков заел ее маминым позапрошлогодним смородиновым вареньем, антрацитово чернеющимся в вазочке на столе.
- Слушай, может, тебе с Богдановым по-мужски поговорить? Или хотя бы по-человечески?
- И что я ему скажу?
Ладка покатала коньяк по стенкам кружки и зависла:
- …Может, попробуешь усовестить?
- Как ты себе это представляешь?
- Вообще-то слабо. Трудно взывать к совести человека, у которого ее нет и в помине. Тогда просто начисти морду.
- Не пойдет. Не думаю, что насилие – это выход.
- Даже когда твою женщину унижают, а тебя самого метелят по почкам до кровавой мочи?
Арсений трижды сплюнул и постучал столу:
- Кровавой мочи не было… И все равно это не метод.
-Мужики, б…ь! – досадливо фыркнула Ладка и раздавила в пепельнице окурок с таким усилием и нажимом, что будь на его месте человеческая голова, она бы хрустнула пополам как спелый арбуз, - Даже самые лучшие из вас все равно в чем-нибудь да ущербные!
Из уст Ладки оскорбление по половому признаку прозвучало почти как комплимент лично ему, поэтому Цветков не стал затевать дискуссию о врожденном несовершенстве человека и субъективности восприятия одним индивидом другого.
Незаметно пьянея, они приговорили три четверти бутылки.
Легче не стало, но хотя бы отпустило напряжение.
Передав окосевшую Ладу с рук на руки ее мужу Мосику, очкастому тюфячку, похожему на хомячка, Арсений завалился на диван и по-страусиному засунул голову под подушку.
В темноте помелькала немного и укуталась туманцем сна странная парочка: крепкая и мосластая как скаковая лошадь Ладка и рыхлый, на полголовы ниже ее Мосик, бережно поддерживающий равновесие супруги за плечи.
6.
В сумбурном бреду, вызванным алкогольной интоксикацией, ему явилось видение.
На пустынном берегу бурлящей черно-ржавой реки дрожала под натиском ветра тонкая белая яблонька, насквозь прозрачная и невесомая. В море причудливых пенных цветов-волос она прятала маленькое крепкое розовое яблочко. Но ветер рвал волосы, выламывал веточки-руки, гнул и выдирал из почвы слабые корни… Чтобы яблоньку не унесло в шумную бурю, не опрокинул в реку, он прилепился к ней, вцепился руками в живую плоть. Его рубашку надуло парусом, волосы трепало волнами и круговым вьюнами, как поле колосьев. По лицу больно хлестали брызги, но он стоял и держал ее. И держался сам. Его пальцы, а затем ладони, вдруг погрубели, закоричневели, покрылись рытвинами глубоких древесных морщин. Он врастал и вживался, становился кожей тонкой яблоньки и ее защитой. Невесть откуда между ними и ветром появилась большой, мощный тигр. Угрожающе мотнув хвостом, он ощерился и зарычал. Ветер покуражился еще чуток и стих. Тигр зыркнул зеленым малахитовым глазом и растворился в воздухе. Белой яблони не стало, вместо нее на берегу цвело, прочно войдя в почву, обыкновенное здоровое и сильное дерево. А он был его корой.