Страница 11 из 23
- Вас никто и не зовет, - отпарировал Арсений.
- Ты хоть знаешь какой ты у нее по счету?
- Послушайте, уважаемая… не знаю, как вас величать… я восемь лет работаю с пятиклашками в обычной общеобразовательной школе и меня до сих пор еще не отвезли в клинику неврозов. И знаете что?
- … что?
- А то, что у меня железобетонные нервы, и сколько бы вы меня не провоцировали, у вас не получиться вывести меня из себя. Так что воздержитесь от оскорблений, не сотрясайте зря воздух.
- Всё сказал?
- Нет, не всё. Передайте своему сыну, что если он решил посражаться с хрупкой беззащитной женщиной, то пусть знает, что сражаться ему придется с двумя: с нею и со мной. Если не боится обломать зубы, пусть продолжает в том же духе. Его угроз и имбецилов с арматурой я не боюсь. А лучше – пускай перестанет валять дурака и шантажировать Еву ребёнком! Это, в конце концов, отвратительная низость.
- Низость – это по мужикам шляться при живом муже! – гаркнула Шапокляк и проворно скользнула за ворота, захлопнув створку.
С досады Арсений со всей силы шваркнул кулаком по деревянной ограде. С участка послышалось надрывный лай собаки и предупреждение:
- А будете хулиганить, я вас засажу в кутузку!
На Еву смотреть было невозможно: ни капли жизни, ни света, ни сил. Беспомощная, униженная, раздавленная женщина.
Арсений очень четко представил, как сжимает руки сначала на шее ее мужа, а потом свекрови, и ему немного полегчало.
- Будьте вы здоровы… уважаемая, - прошипел он себе под нос.
3.
- Останови машину! Меня сейчас стошнит!
Арсений едва успел затормозить у обочины, как Ева выскочила наружу, распахнув дверь настежь, и упала коленями в снег. Он выбежал к ней и застал ее в судорогах: ее крутило и ломало, но не рвало. Он не сразу понял почему. Уже два дня она отказывалась принимать пищу, и ему с трудом, как в маленького непослушного ребенка, удалось впихнуть в нее только пару кружек чая. Ее бы, может, и вырвало бы, да нечем было…
- Это все неправда… У меня кроме тебя и… и мужа не было никого! Зачем, зачем она все это врёт? Зачем эту гадость всю говорить, а? Ты мне веришь?
- Я тебе верю, - ответил Арсений, пытаясь поднять любимую на ноги, - Вставай, родная, вставай. Стоя на коленях ничего не исправить. Ты же у меня сильная?
- Нет… Нет, я слабая… Слабая! Я думала, я сильная, а я оказалась слабая… Я даже сына своего вернуть не могу… Руки опускаются… И жить совсем не хочется…
- Я не понял, ты умирать собралась? Мне тебя оставить здесь?
- Нет, нет, это я так… - испугалась Ева, - Мне плохо.
Арсений обнял Еву и поцеловал ее в густой, вкусно пахнущий завиточек на виске:
- Ты моя дурища… Мы справимся, Дюймовочка. Мы справимся. Главное – не опускать руки и держаться вместе. И еще – плотно питаться, чтобы силы не оставляли. Вместе, Ева, встанем в строй: я бойцом, а ты сестрой.
На нехитрый юморок Ева чуть улыбнулась и даже немного зарозовела щёчками.
- Ты меня не бросишь?
- Даже и не думай об этом.
В салоне врубил печку на полную. Обсохнув и немного успокоившись, Ева чутко задремала.
Останавливаясь на светофорах, он смотрел на ее растрепанную начавшейся метелью, неприбранную головку, узкие изящные запястья в раструбах тоненького, не спасающего от мороза пальто, и сердце его сжималось от жалости.
4.
Почти две недели Ева провалялась с гриппом.
Теперь верной Ладке, исправно заходившей к ним каждые два дня, даже сочинять ничего не приходилось, болезнь была на лицо.
Несколько раз появлялась Евина мать, женщина строгая, в неизменном брючном костюме, с черными, лезвиеподобными стрелками по верхним векам. Они о чем-то долго разговаривали за закрытой дверью. Вера Владимировна не пыталась скрыть своего отношения к любовнику дочери и даже слова приветствия и прощания произносила через силу, сквозь зубы. После визитов матери Ева тайком плакала в подушку, думая, что он не слышит. А он все слышал и все понимал, но не знал, как нужно при всем при этом себя вести.
Пробовал посоветоваться с Лёшкой. Тот отбоярился разумно:
- Да если бы я знал чего этим бабам от нас, мужиков, надо, я бы до сих пор счастливо жил единственным браком!
А напоследок сверкнул недюжинной мудростью:
- Может, не лезть тебе пока во всё это? Мать и дочь сами меж собой разберутся. Ты там лишний со всех сторон будешь.
Целыми днями Ева спала, закутавшись в одеяло как в кокон, беспокойно вскрикивала от сумбурных температурных снов, которые на утро не могла вспомнить. Арсений проводил с нею сутки напролёт, благо с работой все худо-бедно удалось устроить.
Именно худо-бедно. При воспоминании о последней неделе в школе неприятно сосало под ложечкой.
Когда Еву свалила болезнь, Арсений запинаясь языком от смущения из-за того, что ставит школу в затруднительное положение, сообщил директрисе о том, что берет административный. Галина Аркадьевна, которая до этого всегда относилась к Цветкову с большой теплотой и, он смел надеяться, уважением, восприняла известие прохладно и несколько даже враждебно.
Он давно заметил, что в учительской на него косились, перешептываясь по углам, а после разговора с директрисой смутное беспокойство уступило место растерянности и непониманию. Он пытался отследить причину возникшей недружелюбия, но коллеги уходили от ответов, обжигая ехидными, осуждающими, а порой и откровенно сальными взглядами.
Напрямую никем и ничего оскорбительного высказано не было, но у Арсения осталось отчетливое ощущение проведенной экзекуции: словно его раздели и выпороли на глазах сотен людей, которые знали о нем что-то такое, какие-то ужасные грехи, которых он сам за собой не подозревал.