Безымянные

***

Лиза брела через сквер мимо остова давно сгоревшего здания. Остановилась, посмотрела, как пожилой господин сыплет голубям хлебные крошки.

Занятия давно закончились. Нюша, домашняя прислуга, не дождалась: забрала младшую сестру-приготовишку и ушла. Та, злыдня, наверняка уже рассказала все дома: и про то, что Лизу после уроков оставили, и про то, как она новую форму испортила. Мамочка теперь со свету из-за нее сживет. Она каждый день папу попрекает, что денег нет. А на платье пришлось потратиться.

Хорошо, хоть переодеться дали. Какое-то тряпье взамен.

И, конечно, сестра уж точно наябедничала, что классная дама просит родителей в гимназии появиться. Небывалый позор.

Ох, как домой идти страшно.

Лиза вышла из сквера на широкую центральную улицу. Приблизилась к кромке большой жирной лужи, стекавшей на мостовую. Заглянула в нее.

– Ненавижу! – сообщила вслух, но не грязной воде и даже не собственному тусклому отражению. Скорее – дню, который так не заладился, да противной хвастливой Надюше.

– А мне на именины папочка купил вот такую куклу – с меня ростом. Аж за триста рублей, – в очередной раз хвалилась она.

– Таких не бывает, – усомнилась Лиза.

Они с мамочкой и сестренками часто бродили по лавкам. Пока мама высматривала, где подешевле, Лиза с тоской заглядывалась на прекрасных фарфоровых барышень. Да, они были дороги, но ни одна даже близко не стоила столько.

– Да что ты понимаешь! Завидно, да? Тебе-то такую никогда не подарят, – возмутилась Надюша и тут же принялась обзываться. – Каторжанка! Бе-бе! А твой папа – убийца! Все так говорят. Мой папа сказал: «дал взятку и не пошел на каторгу».

– А что такое взятка? – спросила Любаша.

– Не знаю. Но это плохо. Почти как убийство, – объяснила Надюша, и снова вернулась к Лизе. – Каторжанка! Таким, как ты, место в овраге!

Вот они и подрались. Разбили настольную чернильницу – и Лиза вся перемазалась.

Ее сначала долго ругала воспитательница, потом и Марья Алексеевна – классная дама. А потом и сама директриса присоединилась.

Все стыдили и стыдили. И тоже, небось, пакости про папу думали.

Нет, домой точно идти невозможно.

Куда бы податься?

***

Бирюлев, молодой редактор не слишком крупной газеты, известный нетерпимостью к продажным чинам полиции, глубоко ушел в свои мысли. За обедом он лишь изредка делал пару глотков из высокого бокала и совсем ничего не ел.

Две барышни из благотворительного общества, приглашенные хозяйкой дома, не сводили с него глаз. Русые волнистые волосы, разделенные на пробор, бледное лицо с щегольски закрученными усами, полуприкрытые веки – вот он, настоящий «le héros romantique».

– Удивительно! Георгий Сергеевич ведь еще так молод, – в ответ на неразборчивую реплику полушепотом восхитилась первая.

– Да, но он успел превосходно зарекомендоваться. Как я слышала, прежний редактор скверно отзывался в газете о чиновных санах. Его оштрафовали – кажется, на пятьсот рублей, и после этого он сразу же и ушел. Верное решение в его положении, не находите? Так господин Бирюлев и получил место, – всезнающим тоном вполголоса объяснила вторая.

 – Как удачно. Тем более, что прежде, говорят, он находился в весьма затруднительном положении...

– Так и было. К счастью, покойный отец оставил ему солидное наследство в каком-то банке то ли в Азии, то ли в Африке...

Бирюлев слышал каждое слово, но не подавал виду. Такие разговоры велись каждый раз при его появлении. Чем меньше он в них участвовал – тем смелее делались предположения на его счет, и тем сильнее они играли на руку репутации.

Он и прежде пользовался успехом у дам, но новый образ опутывал их, как паутина. Они слетались и вязли в рассказах о внезапно разбогатевшем борце с несправедливостью. Оставалось только выбирать.

Первая, восторженная, была весьма недурна. Мимоходом отметив это, Бирюлев вернулся к своим мыслям. Сегодня его заботили вещи поважнее.

Он сам подстроил себе ловушку – и теперь не представлял, как из нее выбраться.

И кто тянул за язык?

Однажды, пару недель назад, Легкий пригласил остаться на ужин. Это уже потом Бирюлев догадался, что предложение в тот раз продиктовала вежливость – но, к сожалению, сразу не сообразил.

Он полагал, что разговор снова пойдет о делах в городской управе и думе, на которые у Легкого имелись виды. Думал, что за столом опять соберутся значимые персоны – многие из них, как выяснилось, не гнушались поздних визитов в овраг. Но нет – компанию им составили Безымянные.

В городе не было человека, который бы о них не знал, однако слухи разносило только «сарафанное радио». Бирюлев запрещал репортерам упоминать их. Той же практики – хотя и, надо полагать, по другим причинам – придерживались и другие газетчики. Особенно после того, как одна из редакций сгорела прямо среди бела дня. К чему лишние неприятности?

Они пришли вчетвером: Алекс, Колесо, Тощий и Сухарь.

В их обществе Легкий всегда сильно менялся – и в тот вечер тоже стал развязным, рассказывал вещи, о которых Бирюлев не хотел и догадываться. Не молчали и гости.

– Что за гребаный город нищих. Только на словах родичей ценят. Заслушаться просто. А как до дела доходит – все, сразу в кармане пусто. Ну, ты представь – сразу двух не выкупили, – посетовал Алекс.

– У последнего батька, так торговаться вздумал. Скинь, говорит, цену-то – дорого, а у меня еще трое таких же, – поддакнул скрюченный Колесо.