Страница 41 из 417
– Наверное, наши жрецы не поверили бы в то, что Корианна действительно существует. На неё ведь должен был обрушиться гнев Всевышнего сразу за столько всего – отреклись от бога, от традиций, позволяют женщинам работать и даже руководить мужчинами, позволяют мужчине и женщине жить без брака… Да и не только – мужчине с мужчиной или женщине с женщиной… У нас о таком даже не говорят. Хотя может быть, именно это имели в виду, когда говорили, что в других мирах существуют такие ужасные грехи, что о них и говорить страшно?
– Ну, если так – не они первые пытаются изобразить, что у них такого быть не может, их природа особенная… Интересное дело – религиозные фанатики любят говорить о душе, но пекутся больше о теле. О том, какую оно одежду носит, какую пищу употребляет и с кем и как сношается.
– Ну, ведь тело – сосуд для души…
– Вот именно – сосуд. Разве не логично, что любят содержимое, душу, вне зависимости от того, в какой сосуд она облечена?
– Поэтому сосуд нужно содержать в чистоте, иначе и душа станет грязной.
– Да-да, я уже понял, что у вас душа становится грязной от позволенного себе удовольствия, а не от проявленной к ближнему подлости и злобы.
Снаружи послышались шаги, заскрипела, отворяясь, тяжёлая дверь. Вадим и Симунарьенне невольно заслонились – для глаз, привыкших к темноте, свет лампы показался нестерпимо ярким.
– Симунарьенне, дочь моя, ты здесь? – произнёс мужской голос по-лоркански.
– Отец? Ты здесь? Ты вернулся? Не стоило тебе приходить сюда…
– Идите, – обернулся он к двери, к незримым в темноте охранникам, – я могу побеседовать с ней, я имею право, я её отец.
Дверь закрылась за спиной вошедшего. Какое-то время все трое молчали, глаза арестантов привыкали к свету. Симунарьот оказался почти стариком – худым, измождённым, словно уже придавленным горем потери.
– Я уже всё знаю, Симунарьенне. Молчи, я знаю, что ты не сделала ничего плохого. И я знаю, что им на это плевать. Они хотели бы, конечно, убить очень многих в этом городе, но как трусы, нападают на тех, кто всего беззащитнее.
– Убить во имя бога – это очень просто, лёгкий путь к «праведности», – зло пробормотал Вадим, – гораздо легче, чем следить за собственными поступками.
Симунарьот повернулся к нему.
– Это так, землянин. Твоя дерзость, конечно, тебя погубила, но я не могу тебя осудить. Может быть, если будут находиться те, кто скажет им это – однажды они услышат…
– Я не землянин… хотя это не важно. Я не намерен сдаваться, господин Симунарьот. Скажите… вы ведь жрец. Вы можете принести нам ваши священные книги и лампу? Время у нас ещё есть, и я намерен потратить его на то, чтоб найти аргументы… Не может же быть, чтоб ваша религия была бесчеловечна настолько, чтоб содержала только то, что удобно им.
Лорканец горестно рассмеялся.
– Не думаешь же ты, что, если б такие аргументы были, я б не нашёл их? Увы, их нет. Богохульство и блуд – самые страшные обвинения, и для них ваша вина доказана. Они не будут вас слушать. И меня не будут. Я говорил с Фенноарстаном, он рассказал… Решение уже принято, суд нужен только чтобы торжественно озвучить его.
– Они убьют нас? – в голосе Симунарьенне даже ужаса не было, тихое отчаянье.
– Для того они и заперли вас вместе. Теперь порочность Симунарьенне для них несомненна – вы провели ночь в одной комнате, вдвоём, лучше и не придумаешь… Молчи, юноша, я знаю, ты потребовал этого, чтобы защищать её, ты ни в чём не виноват… Ты ничего не мог сделать, они всё повернули бы так, как им удобно. Будь ты лорканцем, ты ещё мог бы надеяться откупиться и потребовать позволения жениться, но для иноверца они на это не пойдут, богохульство – это уже приговор, вступить в связь с человеком иной веры – это грех двойной.
Ну, охать ли здесь и вытаращивать ли глаза. Разве не предполагалось что-то такое с самого начала? Разве эта жажда крови, жажда торжества традиций могла удовольствоваться каким-нибудь штрафом? Как ни бунтует разум против мысли, что всё закончится здесь, вот так нелепо и безумно, но в сущности, сильно ли это отличается от любой другой из тысяч смертей, что ждут нас на пути. Галактическая полиция существует не столь давно, чтоб рассуждать о шансах умереть своей смертью, сказал как-то Синкара.
– Вы хотите сказать, что шансов для нас нет?
– Только если сам Наисветлейший явится в судилище во всей славе своей – так сказал мне Фенноарстан.
– Что ж, – Вадим сглотнул, – могу я, по крайней мере… просить о гуманной смерти для нас? Хотя бы для неё, как для женщины?
Лорканец поставил лампу на пол и сел рядом, сложив тёмные натруженные руки на коленях.
– Об этом я и пришёл говорить. Фенноарстан обещал помочь мне – всё-таки, когда-то мы были братьями, и он не получил бы своего поста, не отрекись тогда от него я, уже за это я мог бы просить его о помощи. Как отец, я имею право убить вас своей рукой. За это мне простятся грехи, моя семья восстановит своё доброе имя…
– Отличное благодеяние отцу – смотрю, у вас любят изощрённо издеваться… Что ж… тогда… вы могли бы принести мне письменные принадлежности и обещать, что моё письмо отправят моим близким?
– То есть, как – уже казнили? Моего коллегу и эту девушку? Вы серьёзно? Кто? Когда? По какому праву? Без суда?
Рассветные лучи бледно подсвечивали кромку храмовой стены – мягкие, розовые, на кровь совсем не похожие. На мелкой, тонкой, как волос, травке, пробивающейся в стыки плит двора, покачивались сверкающие, как капельки росы, насекомые-однодневки. Из храма приглушённо доносилось заунывное пение жрецов, издали ему вторили вопли лорканских лошадей – звучали эти животные не менее жутко, чем выглядели… В приоткрытые ворота видно было проходящий мимо люд – лавочники спешили в свои лавки, работники, нагруженные сельхозорудиями, шли к своим полям. Совершенно нелепо в такое утро говорить такие слова.
– Отец имеет право, – невозмутимо ответил Эйонтасеннар, – если застанет свою дочь в грехе, убить её своей рукой вместе с тем, с кем она согрешила. Можете сами посмотреть в священной книге. Это закон.
Эркена ночью сказал, что кому как, а ему лорканский язык совсем не нравится. Тягучий, как патока, тяжеловесный, как бесчисленные ритуальные одежды, пресный, как физиономии жрецов. Дайенн тогда ответила, что он не слишком справедлив, но вот это слово – закон – ей действительно не нравится. Оно звучит как стук топора о плаху, оно царапает слух, как пыточное орудие. Неприятное слово, призванное пугать, подавлять, держать в вечном напряжении. Да, закон должен внушать страх, это верно. Но должен так же внушать и спокойствие, ощущение безопасности… Этого второго смысла лорканское слово определённо не имело. И сейчас, хотя Эйонтасеннар говорил на земном языке – говорил с явным лорканским акцентом, и не в плохой языковой практике было дело, это было вполне сознательно.
– Не верю… Вы точно это знаете? Он действительно сделал это? Он убил их, их обоих?
– Я не присутствовал при этом, ибо в этом нет ни нужды, ни смысла. Однако выходя после полуночного обхода светильников, я видел, как грузили тела. Истормахал и Ансурахил объяснили, что по состраданию к Симунарьоту, в той великой скорби, что его постигла, они вызвались помочь ему с погребением тел. Дальнейшее так же не было мне интересно, ведь богохульников и вероотступников не должно хоронить с соблюдением всех необходимых обрядов, их чёрные души Наисветлейший уже отверг, их тела просто сжигают, как сжигают павший скот…
Дайенн невидящим взглядом смотрела куда-то мимо собеседника. Услышанное усваивалось сознанием медленно, как медленно рассветные лучи заползали в уголки, ещё объятые ночной тенью.
– Это какой-то невозможный, чудовищный бред… Просто так, пришёл и убил, и вы ему позволили? Вы говорили о суде, вы вчера осудили горожан за готовность к произволу…
– Он имеет право, – всё так же безразлично повторил жрец, – таков высший, веками освящённый закон. Если б его не было в городе – то да, мы, наделённые от Наисветлейшего властью бдить за соблюдением закона его, поступили бы так, как должно. Но раз уж рука Наисветлейшего так удачно привела Симунарьота обратно на родину именно сейчас – какое право мы имели вставать у него на пути?