Страница 46 из 193
«Что говорить, если б у меня был здоровый брат, всё вообще было бы по-другому… Такое чувство, что силам небесным вообще не угодно было, чтобы у отца моего был наследник…»
- Но ведь можно же и не только родственников… Ведь Миреле же подходит кровь Анны…
- Да, но это риск…
- Всё равно, я согласен рискнуть.
Ицхак вернулся к кровати, присел перед Алексеем, отобрав баюкаемую ладонь, принялся аккуратно обтирать бинтом, смоченным перекисью, не касаясь самой раны.
- Главное, чтобы Аполлон Аристархович согласился рискнуть… Тут придётся выбирать, и этот выбор очень тяжёлый, потому что происходит совершенно вслепую…
- Всё равно, если ты согласен рискнуть, то и я согласен.
Ицхак улыбнулся.
- У некоторых народов бытует представление, что люди, обменявшиеся кровью, считаются братьями. Если не чураешься брата-еврея…
- Нет, не чураюсь.
Ицхак поднял нож и провёл им по своей ладони, потом прижал её к ладони Алексея.
- Согласится ли Аполлон Аристархович, этого мы ещё не знаем, но братья мы теперь в любом случае.
Аполлон Аристархович, уступив решимости обоих мальчиков, возросшей для них самих неожиданно в процессе спора, на эксперимент решился. Алексей, чувствовавший, по мере того, как игла входила в вену, как ползла по трубочке алая жидкость, вполне понятный страх, думал о том, что конечно, он мог бы думать, что не боится смерти… Он мог бы её не бояться. В конце концов, смерть столько ходила за ним по пятам, однажды это всё равно случится, и если случится сейчас, когда доктор решился на рискованный, но, возможно, единственно действенный способ ему помочь - что ж… Конечно, его смерть принесла бы горе близким, любимым им людям, но она же их освободила бы. Горе переживается, забывается однажды. И если совсем уж честно, как ни кощунственна эта мысль, ему следовало бы умереть ещё давным-давно, пока мама и папа, сестрёнки и все прочие не успели ещё достаточно сильно привязаться к нему… Но именно сейчас умирать ему нельзя. Даже думать об этом. В какое другое время, но только не сейчас. Потому что при эксперименте присутствуют несколько коллег Аполлона Аристарховича, при том минимум двое из них, кажется, настроены к идее более чем скептически. И если он потеряет сознание, тем более если умрёт - это бросит огромную тень на Аполлона Аристарховича. Что там, это может загубить ему всё дело, которое и так стоит ему таких небывалых трудов… Плюс к тому, один из них имеет явное предубеждение против евреев, и это даст ему основание на каждом углу вопить, что кровь евреев вредна, что она убивает, или во всяком случае, что евреи уж точно совершенно не равны европейцам, что они по своей природе совершенно другие, а это может принести много вреда…
Ицхак говорит, что главное не волноваться. Наверное, конечно, сейчас-то мало что зависит от его веры, кровь либо подходит, либо нет, но может быть, если он будет держать себя в руках, настраиваться на хорошее, он по крайней мере умрёт не сразу, не на их глазах? Нет, нет, об этом вовсе нельзя думать. Не думать вовсе об итогах, пусть будет, как рассудит Господь, а он ведь благ, разве он пожалеет для него маленького чуда? Тем более, не только для него - и для Ицхака, который тоже ведь переживает за него, и для Аполлона Аристарховича, и для мамы, папы, Ольги, Тани, Маши, Анечки, которые где-то далеко, не зная ничего ни о его судьбе, ни о судьбах друг друга, быть может, в эту самую минуту молятся о нём, самом младшем, самом уязвимом… Бедная матушка, которая сидит сейчас у постели душевнобольного мальчика, заменяющего его, думает о своём настоящем сыне… Если б ангелы божьи могли ей сейчас передать, что у него всё хорошо, что скоро хотя бы ненадолго ему станет легче… Это только временная мера, да, способа полностью излечить его болезнь пока не существует. Но ведь это вносит глубокий смысл во всю их жизнь, сродняя их между собой… Если Ицхак говорит, что вера и спокойствие помогают, то нужно постараться хотя бы ради этих слов… Если он всегда будет помнить, что каждый приступ, как бы долго он у него ни был, однажды проходил, то меньше будет его отчаянье, и меньше его душевных сил поглотит, больше их пойдёт на выздоровление…
- Думаю, на этом достаточно, - изрёк Аполлон Аристархович. Анна отсоединила иглу сперва от руки Ицхака, прижала к месту прокола ватку со спиртом, Ицхак, согнув руку в локте, сел на кушетке, повернувшись в сторону Алексея, глядя в его лицо жадно, с нетерпением. Анна подошла ко второй кушетке, осторожно вынула иглу, прижимая ватку к локтевому сгибу.
- Пока лежи. Ицхак, ты бы тоже лёг, может закружиться голова.
- Я привычный, - проворчал Ицхак, однако покорился.
- Как ты себя чувствуешь, Антон? - над ним склонился один из врачей, темноволосый мужчина средних лет в очках.
- Как будто нормально…
- Последствия не всегда проявляются сразу, - возразил кто-то из его коллег.
- Да, но первые из них могут проявляться в первые минуты…
Анна принесла Ицхаку сладкий чай, он с жадностью выпил его. Его щёки понемногу розовели. Алексею трогали лоб, щупали пульс, не доверяя ощущениям пальцев на запястье, слушали сердце…
- Двадцать минут прошло. Никаких негативных реакций.
- Подождём до получаса.
- Хорошо, подождём, - Алексей, наверное, один только понимал, что сейчас к Аполлону Аристарховичу вернулась способность нормально дышать, насколько сильным было его нервное напряжение все эти бесконечно долгие минуты.
- Процедура была успешной, несомненно.
- Кто бы мог подумать… невероятно! Поздравляю, коллега! - пробормотал один из антагонистов, видимо, уже готовивший в мыслях разгромную статью.
- Благодарю вас, - Аполлон Аристархович с благодушнейшей улыбкой кивнул, - это, однако, не означает, конечно, что мы вправе беспечно наслаждаться успехом, напротив, это означает, что мы должны с ещё большим вниманием изучать свойства крови… Я обязуюсь присылать уважаемой комиссии ежедневные отчёты о состоянии мальчика…
- Это невозможно! - воскликнул второй антагонист, - в вашем эксперименте есть какой-то подлог! Этот мальчик, несомненно, тоже еврей… По крайней мере, еврей наполовину! Или хотя бы на четверть!
Как ни слаб был ещё Алексей, он не выдержал и расхохотался.
В тот день под утро Алексею снился странный сон. Ему снилось, что приехал Никольский, что спрашивал о нём, но Лилия Богумиловна ответила, что он ещё спит, и Никольский ответил: «Что ж, пусть спит, не будем его будить». Слышались ещё чьи-то, незнакомые голоса, Алексей не мог разобрать, о чём они говорят. Он знал, что в это утро Аполлон Аристархович и Анна собрались сопроводить Леви, Ицхака и Миреле то ли в синагогу, то ли на какое-то еврейское собрание, поэтому не удивился, проснувшись в тишине, не слыша их голосов. Однако кто-то дома всё же был, судя по тихим шорохам-стукам-брякам с кухни. Алексей поднялся, радуясь тому, что сегодня чувствовал себя весьма сносно - да что там, великолепно, это само по себе уже праздник, а ведь этот праздник длится в его жизни уже скоро месяц… Оделся, выглянул в окно, щурясь ещё не до конца проснувшимися глазами на играющее в понемногу желтеющей листве солнце и скачущих по веткам почти невидимым птичкам - только по вздрагивающим веточкам и мелькающим там-сям хвостам они угадывались - и отправился умываться. Проспал он сегодня дольше обычного, и за это было немного неловко - что поделаешь, некому было его разбудить, раз дома оставалась только Лилия Богумиловна, она принципиально не любила кого-то будить, полагая, что сон - лучшее лекарство, и делала это только в тех случаях, когда её специально просили об этом. Сделав два шага по коридору, он замер. В квартире определённо был кто-то ещё. Женский голос, отвечавший что-то Лилии Богумиловне, был незнакомым. У них гости? Или может быть, новые жильцы? Маловероятно, чтоб это имело отношение к нему, чтоб это был кто-то с вестями от…
Услышав, вероятно, его шаги, старушка сама вышла из кухни.