Страница 40 из 193
Она-то всё устроила. Отправила Настю вместе с Мартой, которую она так и не выпускала из рук, в посёлок, к отцу Киприану, всё оформила, организовала похороны… Предложила ей вообще перебраться в посёлок, уж поди, найдётся, кому приютить, даже и не один вариант, опять же, и к работе ближе. Настя согласилась пожить по крайней мере некоторое время, пока привыкнет к мысли, что деда не стало - всё же бросать на произвол судьбы его дом, который и она сама полюбила любовью какой-то щемящей, глубинной, для неё самой неожиданной, ей не хотелось, но и быть там сейчас она не могла. Благо, здесь и провалиться в печаль и апатию не получилось бы - работа, действительно, стала ближе, при чём как в том смысле, что до бывшего докторского дома, где была обустроена школа временно, пока весной-летом не построят для неё отдельное здание, только улицу перейти и свернуть в проулок, так и в том, что ученики прибегали к учительнице на дом, тормошили её, приносили нехитрый гостинец к чаю, тащили после занятий на свежеизготовленную горку. Заливисто и сердито лаяла Марта, не понимая, почему это она проваливается в пушистый снег по самое брюхо - прежде, в городе, так не бывало, безобразие… Жизнь понемногу налаживалась. Когда стихли снегопады и метели и заново проторены были дороги, приехали к ним и доктор, даже и не один, с медсестрой, Настя только грустно вздохнула на этот счёт, приехал ещё человек из исполкома, привёз драгоценный груз - газеты и книги, привезли вести с фронта - неутешительные, увы.
- Белые перешли в наступление. Сдаётся, Пермь нам не отстоять… Сейчас они подошли к Сылве, и…
- И сюда дойдут? - ахнула Настя.
- Сюда им, полагаю, незачем, - хмыкнула Роза, - они, поди, и места-то такого не знают. Эх, если б было у нас тут какое-то оружие, кроме топоров и рогатин, мы б им могли какой-никакой, а сюрприз организовать.
Гость покачал головой.
- Сколько вас тут ни есть, боеспособного народа, это капля против их моря. Разве только как деморализация, но их, пожалуй, так запросто не деморализуешь… А если они прорвутся к Вятке, будет совсем плохо - тогда они двинутся на соединение с Миллером, идущим с севера…
- Как до Китая пешком им пока до соединения с Миллером. Каппель тоже много чего думал летом, но и с Казани, и с Симбирска его выбили. И этих выбьют. Это здесь они могли идти семимильными шагами, проглатывая городишки в полторы-две тысячи человек… Там они захлебнутся. Хотя признаю, с ними это будет посложнее, их много и поддержкой они заручились хорошей. Но может быть, Пермь они и возьмут, может, и дальше пройдут, но Волгу им не перейти.
Как ни храбрилась Роза, мысли её читались по её лицу очень хорошо. Если самые мрачные прогнозы сбудутся - это будет значить, что очень скоро им будет не получить никакой помощи, на которую они так надеялись. Белая стена отрежет их от всего мира - мёртвая враждебность снегов неоглядных нежилых вёрст, живая враждебность подступающей белой армии…
========== Август 1918, Алексей ==========
Впервые Алексею предстояло встретить свой день рождения не дома, не в окружении родных людей. Аполлон Аристархович предупредил всех домочадцев за неделю:
- Точный день рождения Антоши, увы, известен одному Богу. Но без дня рождения человеку нельзя, и думаю, хорошей идеей будет сделать этим днём 12 августа. Почему? Потому что родиться летом вообще очень хорошо и славно, я сам, например, так и поступил, и потому, что как раз 11го я получаю небольшой дивиденд за одну мою оказавшуюся неожиданно перспективной совместную работу… А значит, у нас будут и праздничный стол, и подарки.
Алексей при этих словах смутился, опуская глаза. На самом деле уже то, что он живет в этом доме, где принят был с таким непостижимым и несомненным искренним радушием - это при том, что ведь один только Аполлон Аристархович знал, кто он на самом деле таков, а если тебя принимают, не зная имени и звания, как человека простого - вот так, то действительно принимают - было для него лучшим и светлейшим, что вообще могло быть в такие печальные времена. И если думать о будущем - а думать было сложно, потому что сейчас совершенно не представлялось вообще никакого будущего, слишком крутым был слом жизни, приведший не к незнакомой дороге даже, бездорожью - он хотел бы, пожалуй, чтоб всё оставалось так. Тепло их маленькой компании, объединённой общей проблемой - прежде в его жизни никогда не бывало такого. Были люди, которые любили его и которых так же беззаветно и горячо любил он, были люди, внимательные и предупредительные к нему и много хорошего внёсшие в его жизнь. Но не было прежде людей, которые понимали бы его жизнь в том, что до сих пор составляло его одиночество. Да, многое он мог представить, когда предавался фантазиям, которые, заведомо знал, не сбудутся, но не мог представить такого, чтоб встретиться, и рядом жить, с кем-то, кто страдает тем же недугом. И при том не умножать скорбь друг в друге, а чувствовать радость и душевный подъём от взаимопомощи, от успехов своих и товарища. И это было столь невероятным подарком, что о других каких-то ему просто не думалось.
- Это того не стоит… Вы для меня уже столько сделали, что я даже не знаю, как благодарить…
- Ну, молодой человек, если вы решили обеспокоиться моими тратами, - с мягкой улыбкой произнес Аполлон Аристархович, - то не буду, конечно, отрицать, что жизнь нынче весомо бьёт по карману, но неужели по-вашему, я разорюсь от именинного пирога и коробки-другой сластей, к которым, признаюсь, я сам питаю слабость, хоть мои зубы мне этого и не прощают? И уж тем более - лишить Лилию Богумиловну возможности щегольнуть своим коронным рецептом? Этого я категорически не допускаю. А благодарить меня можешь хорошим настроением и самочувствием и разумной осторожностью, что ты, надо сказать, с похвальной регулярностью делаешь.
Алексей хотел сказать ещё кое-что, но вовремя сумел себя остановить. И вроде бы, с одной стороны, радовался тому, а с другой - сразу же пожалел об этом, сам не в силах понять, которое чувство сильнее, только разозлился на себя, и нечаянно прикусил губу, хорошо, что не до крови - и вместо привкуса крови только привкус досады чувствовал, у него бы, наверное, и смелости-то не хватило попросить о таком, не говоря уже о том, что вдруг его желание исполнится.
Он бросил взгляд на Ицхака, который казался весь погружённым в свою кропотливую, довольно утомительную не физически, а именно для нервов работу, так что иногда даже забывал жевать (Лилии Богумиловне так и не удавалось отучать его таскать вне полагающихся приёмов пищи). Миреле сидела с ним рядом и быстро-быстро что-то говорила ему полушёпотом, изредка прислушиваясь к окружающему миру.
Бывший цесаревич не мог не сознаться, что восхищается ею. Лишённым зрения физического Господь даёт развитое зрение духовное, чуткость к тому, что скрыто на сердце и стороннему взгляду может быть недоступно - скорбь ли, радость или затаённая обида. И своим пониманием и состраданием, даже не высказываемым, она облегчает этот груз, будучи сродни в этом ангелам небесным, а живя жизнью земной, телесной, и телесные, хорошо известные ему неся страдания, даёт пример терпения и мужества тем более ценный, что будучи женщиной, бремя несёт тяжелее мужского. Об этом напоминал себе Алексей, когда думал, что нет ничего тяжелее и обидней, чем физическая слабость, не позволяющая быть мужчиной в полной мере - иметь здоровую, крепкую семью, трудиться, снискать славу воинскую. Трагедии и триумфы мужские заметнее, горя же женского часто не видит никто. Несбывшаяся жизнь увядает среди стен, у окна, за которым живут, любят, ненавидят, страдают, достигают вершин и преодолевают испытания. Женщине изначально меньше дано, так что может быть ужаснее, чем когда отнимается последнее? Но именно Миреле говорила о любви к жизни, о несомненном счастье и смысле жить. Он общался с ней меньше, чем с Ицхаком и Леви, несколько робея перед нею, однако знал, что может не сомневаться в её дружеском расположении так же, как в расположении братьев, и это-то грело больше всего - принятие, как равного, такими же, как он, их единство, столь разных между собой, но сроднённых общей бедой. Maman и papa всегда всеми силами стремились обеспечить ему живое и приятное общение в меру возможностей, это верно, однако же в большей мере они берегли его, и дистанция между ним и миром всех остальных, здоровых людей всегда была. Скорее ведь, не допуская мыслей выпустить его во внешний мир, грозящий ему таким количеством опасностей, они небольшие кусочки этого мира привносили в его, грустный, ограниченный и однообразный, стараясь, понятное дело, чтоб эти кусочки были таковы, чтоб никак не могли его ранить… А после и сам он привык к тому, что за редкими соприкосновениями с этим миром здоровых людей и свойственных им возможностей как правило следует расплата… Начал понимать, что многое ему просто не дано, никогда не будет дано, а такое взросление радовать не может никак… Здесь же, где в тесном бурлящем мире их маленькой компании без труда взаимодействовали здоровые с больными, мужчины с женщинами, люди разной национальности и веры, он с удивлением обнаружил, что от жизни больше не отделён. Да, пускай она не даётся ему вся сразу - допуск к каким-то хозяйственным делам или тем более прогулке даётся по состоянию самочувствия, и тревога о настоящем и будущем не ушла никуда - но он видит жизнь, движение вокруг себя и является его частью. Он радуется за Аполлона Аристарховича, вычитавшего что-то очень ценное в переводном труде древнего арабского врача, за Леви, которого перестали мучить так долго досаждавшие боли в суставах, за Миреле, разучивающую новый этюд, за Ицхака, уступившего брату покраску новой поделки, за Лилию Богумиловну, у которой щеглы начали строить гнездо (они, правда, уже принимались как-то это делать, но чего-то бросили, но она не теряет надежды), а они радуются за него, снова твёрдо стоящего на ногах. И его вечный страх, который внушало ему собственное своенравное больное тело, никуда, конечно, не ушёл, но он стал меньше, потому что он видел, как преодолевают кризисы его товарищи, и знал, что так же преодолеет, пусть и не навсегда, на какое-то время, но такова жизнь, чтоб состоять из череды побед и поражений. Да, было б трудно найти слова, чтоб объяснить маменьке, что вот это-то самый лучший, настоящий путь помочь ему, но он попытался бы…