Страница 38 из 193
Фамилия у деда была Малиновский - то ли по названию какой-нибудь деревни Малиново или Малиновки, то ли по фамилии господ Малиновых, хотя сам он никогда не говорил, чтоб был крепостным, разве только предки его были. При том как-то он говорил, что сродный брат его фамилию имел Выселков, так что всё тут было, опять же, очень темно и неоднозначно. В общем, поскольку был дед и так предметом домыслов и удивлений, появление у него внучки никого особо и не шокировало. При чём сразу нашлись те, кто утверждал, что жила внучка у деда всегда, вот такой ещё они её помнят, и были те, кто говорил, что покойный дедов сын перед отправкой на фронт привёз сюда жену и дочь, жена-то померла, вот там-то её могила и крест берёзовый ещё виден, а дочка вот осталась, так и прожила всю жизнь с дедом. Может быть, это Роза грамотно так народную фантазию направляла, Анастасии оставалось только диву даваться.
С сельскими, правда, по первости она общения никакого не имела - далековато до села, потом стали сюда прибегать ребятишки, вместе с ними она ходила за одичавшими малиной и смородиной, оставшимися на местах бывших огородов, за грибами в лес - дед из всего этого крутил на зиму заготовки, и на речку купаться. Речка называлась Чертовкой и была малым притоком Чусовой, в самом глубоком месте едва голову взрослому скрывала, зато имела в каком-то месте коварный омут - где именно, правда, так выяснить и не удалось, Насте он ни разу не встречался, хотя плавала она по той речке, вместе с деревенской ребятнёй, и вдоль и поперёк иногда целыми днями до посинения. Елисейка, признанный авторитет в их почти исключительно мальчишеской компании, говорил, что была тут раньше ещё речка, в пару этой, Бесовка, потом будто бы за небогоугодное имя и за то, что взаправду там нечисть водилась, проклял её поп, и речка заболотилась, а раньше там можно было увидеть старый мост, что с времён ещё дохристианских, и перед мостом идолы деревянные стояли для поклонения и видны были ещё останки жертвенника. С Елисейкой, Яшкой и Саввой - кто не побоялся, они ходили на то болото, посвятили исследованию целый день, ни моста, ни идолов не нашли - верно, утянуло их в болото, но нашли остатки какой-то древней постройки - Елисейка уверенно заявил, что это верхние венцы, может быть, даже избы, всё остальное в болотистую почву ушло, а что трубы не видать - так вероятно, топилось по-чёрному, и вдоволь наелись клюквы и голубики. По пожарищу бывшей деревни они тоже провели ей хорошую экскурсию, рассказывая, где что когда находили - где старую подкову, где обгорелый чугунок, а где даже вышитую тряпку - порядком истлевший обрывок, так что решительно не понять уже, что это такое когда-то было. Из старших мальчишек - теперь уже женатых парней - кто-то находил, помнится, здоровую кость и пытался утверждать, что человечья, но потом рядом нашли череп, человечьим, уж точно, не являющийся. В общем, деревенское пожарище было ими исследовано довольно уже неплохо, но интересности своей всё равно не теряло, и не лень же было бегать для этого такую даль. Настя, молодые деревца над буйными зарослями крапивы и кипрея видевшая каждый вечер из окна, часто размышляла о судьбе деревни, о том, какие люди жили здесь когда-то, жаль, доподлинно, наверное, и не узнаешь уже, что произошло…
С мальчишками она ходила и удить рыбу, при чём места шаговой доступности компанией Елисейки опять же решительно презирались, ходить следовало далеко, чтоб ещё затемно, что по болотистым лесам и овражистым полям не очень-то легко было, зато лещей, утверждали мальчишки, больше нигде таких нет, а то можно поймать и голавля. Было и специальное щучье место, за щуками Настя ходила два раза, один раз даже поймала - мелкую, но как сказали мальчишки, для первого раза совсем даже недурно. Рыбу дед Фёдор готовил мастерски, хоть уха у него была невероятная, хоть жареная, засолил и навялил на зиму тоже достаточно - Настя любовалась на развешанные на чердаке «рыбные бусы» и заранее слюнка текла, щучку они закоптили вместе и она потом разделила её с Елисейкой и Яшкой - оба дедовы рецепты ценили очень высоко.
Держал дед небольшой огород, на котором выращивал в основном картошку, ещё морковь, лук и капусту. Картошку Настя по осени помогала ему копать, потом развели костёр, Елисейка с Яшкой принесли свежепечёного хлеба, Савва - варёных яиц, а Аринка - вполне усолившихся огурцов, напекли картошки, пир вышел славный. Из хозяйства дед держал кобылу и жеребёнка, на кобыле ездил сам, если ему куда-то было надобно, жеребёнка, который как раз подрос, объездила Настя, дала ему имя Скорый и на нём соревновалась с Елисейской в мастерстве - Елисейке своего коня отдал старший брат, после того, как по милости этого коня упал и так ударился о забор, что плечо так до сих пор в норму и не приходило .
- Не иначе, желал, чтоб и ты убился.
- Я - не убьюсь. Потому что подход к скотине иметь надо. У меня он смирно ходит.
И в самом деле, Елисейку, щуплого пятнадцатилетнего мальчишку, конь слушался прямо-таки беспрекословно. По осени так же дед привёл купленную (как поняла Настя, Роза на прожитьё с приёмной внучкой сколько-то деду передала, деньгами или каким товаром - неизвестно) корову Паскуду. В имени дед был неповинен - корову так назвали прежние хозяева, и как оказалось, заслуженно. Настя долго сетовала Елисейке, какой такой подход к этой-то бестии нужен - ни разу её подоить спокойно не удавалось, хорошо, пока только подойник опрокидывала, а не в лоб копытом засвечивала. Один раз, не выдержав, Настя оходила разбушевавшуюся скотину хворостиной, после этого корова несколько присмирела, а спустя какое-то время и вовсе смирилась с существованием в её жизни назойливой девчонки. Собачка Марта, надо сказать, в новой своей жизни освоилась прекрасно, дед варил ей кашу и размачивал хлебушек - зубы у Марты были очень плохие, возможно, потому, что в прежней её жизни её много кормили сладким, как часто бывает с комнатными собачками. Настя расчёсывала ей шерсть специально для неё выделенным гребешком, раз в две недели купала в лохани, тщательно выбирая из густых собачьих косм репьи и колючки, собака эту процедуру мужественно терпела. У деда, кстати, был свой пёс, Трезор, очень старый, дед его привёл с собой, когда здесь поселился, и пёс и тогда не был молод. Марту он принял на удивление хорошо, и скоро Настя умилялась их трогательной дружбе.
- Будут у тебя, дед, щенки породы, ни в одном справочнике не описанной, - говорила Роза, когда заезжала их проведать.
Однако щенки у Марты не родились - то ли Трезор был для такого дела слишком стар, то ли и сама она была уже в возрасте не детородном. Поэтому так и сидели они обычно вдвоём на солнышке, вытянув лапы и изредка ловя пастью пролетающих мух - беспородный пёс Трезор и болонка Марта.
В общем, получилось у Анастасии в это лето и осень словно второе детство, при том детство счастливее не бывает, одна только проходила через три эти месяца печаль - отсутствие каких-либо вестей о родных. Но тут уж ничего не поделаешь - во-первых, нельзя значит нельзя, во-вторых, даже если б и было можно, вести до этой глухомани доходят с трудом. Роза только и сказала, что да, Екатеринбург Колчаком взят, а больше ей ничего не известно. Может быть, успели их при отступлении куда-то эвакуировать, а может быть, и не успели, конечно…
- Во всяком случае, Колчак о том ничего не писал, уж нам сюда точно.
Об остальных она только слышала, что Алексея отправили в Москву, а кого-то из сестёр в Новгород. Оставалось утешиться тем.
Очень хотелось Анастасии написать матери и сёстрам, что всё с ней не просто хорошо, а замечательно, как здесь красиво и интересно - лучше, пожалуй, даже, чем на их любимом отдыхе в Ливадии, написать о друзьях - тут, конечно, маменька бы ей много чего высказала, что дружит с мальчишками, да ещё младше себя, это правда, поведение её в общем отнюдь не достохвально, это она и сама понимала. Да как здесь иначе, если в избе у деда и книг нет, и для рукоделия он сроду ничего не держал (можно б было, правда, чего-нибудь попросить у женщин в деревне, но тут уж, положа руку на сердце, не хотелось, вот уж правда, вместо рыбалки и сбора грибов-ягод с товарищами она б сидела за вышиванием!), и деревенская церковь сейчас стояла закрытой, потому что батюшка Киприан перешёл к коммунистам, сбрил бороду и заседал сейчас в сельсовете, сказав, что в священство его матушка отправила, его собственной воли не спрашивая, десять лет своей жизни он на это загубил, а теперь - баста. Коли хотят, пусть другого попа присылают, а он положил рясу в сундук, выходил со всей деревней на сенокос и сошёлся с расстриженной монахиней, которую привёз из города, куда ездил докладываться о сложении с себя своего служения. Или о женихах ей тут думать? Парней в деревне было мало, кто ещё прежде убыл в город на заработки, кто теперь на фронт. Бывала она, конечно, в деревне, и на собрании была, где Роза произносила речь о положении дел на фронтах и о том, как необходима Советской власти поддержка крестьянства, и на деревенских танцах. Танцевала даже с одним парнем - ничего, с лица приятный, а что руки от работы заскорузлые - так её собственные теперь такие же. Потом чуть с его невестой Васькой, Василисой, не подралась, но ничего, поругались-разговорились, перешли от неначавшейся войны к миру, лузгали потом семечки и хохотали над частушками - скабрезного и местами, чего греха таить, прямо матерного содержания. Да уж, не стоило б о таком маменьке писать. Да и бумаги, в общем, не было, для писем-то.