Страница 23 из 193
- Нет, мне ехать далее. Не беспокойтесь, на перроне вас встретят те, кто позаботится о вашей судьбе в дальнейшем.
Что ж всё так сложно, с грустью подумала царевна. Верно, для того, чтоб запутать следы для вероятных ищеек, они ведь наверняка тоже очень хитры…
- А вы, значит, в Париж?
Про Париж она много слышала в разговорах соседей по вагону, кто говорил о родственниках или знакомых, уже уехавших, кто изъявлял намеренье уехать, как только уладит все дела.
- Нет, ни в коем случае. В Париже я бывал и он мне наскучил на вторую же поездку. В Париже, быть может, хорошо бывать туристом, но не представляю жить там остальную жизнь. Нет, мой путь - в Америку. Вот где простор для хорошей жизни и дела! Ах, фройлейн, если б я имел точную надежду однажды снова свидеться, я б пригласил вас когда-нибудь побывать у меня… Но я не могу вам дать сейчас никакого адреса, потому что не знаю ещё, где поселюсь, да и вы не знаете, где поселитесь… но жизнь полна сюрпризов и неожиданных встреч. Я был счастлив, фройлейн, свести с вами знакомство, ваше общество очень скрасило мне дорогу!
Она невольно шмыгнула, надеясь, что это было не слишком слышно и заметно.
- И, неловко мне о том говорить, конечно, милая фройлейн, но ведь вы не откажете в большой услуге по дальнейшей заботе о славной, достойной Марте? Понимаю прекрасно, что подарок, в былые времена, быть может, оценённый, по нынешним временам сомнительный… Однако полагаю всё же, что вы в гораздо большей мере способны позаботиться об этом чудесном умном создании и компанию ей составите куда лучшую. Я боюсь, правду сказать, подвергать её трудностям пути через океан, и полагая, что ваш путь будет всё же несколько короче…
- Конечно-конечно, вы могли даже не сомневаться! Я счастлива б была принять её уже как одну только добрую память о вас…
Сойдя на перрон, Анастасия почувствовала, как могильной тяжестью на неё навалились растерянность, одиночество и беспомощность. На глаза наворачивались слёзы, и неправдоподобно тяжёлым казался постылый чемодан, и хотелось броситься назад, в поезд… нельзя.
Впрочем, долго предаваться паническому настроению ей не пришлось, к ней подошла женщина лет тридцати пяти-сорока в заношенном тёмном, великоватом ей костюме (рукава пиджака были невозмутимо закатаны), в чёрной шляпе с короткими полями - кажется, всё же мужской, из-под которой выбивались растрёпанные тёмно-рыжие волосы.
- Добрый день, фройлейн Крюгер, - весело сказала она, - я, стало быть, за вами. Меня зовут Роза, и мне поручено доставить вас до вашего нового места обитания. Не будем терять времени.
- Значит, с вами мне предстоит жить? - Анастасия с интересом посмотрела в лицо новой знакомой. Приятное лицо, не так чтоб красивое - очень уж большой нос, да и кожа грубая, обветренная. Но карие глаза живые, умные.
- О нет, нет. Я лишь введу вас в новую семью… ну да, велика ли та семья… и на этом мы распрощаемся. Хотя, полагаю, не насовсем, время от времени я всё же буду вам надоедать визитами и проверками, как вы там живёте-бытуете. Надеюсь, вы не будете сильно возражать, потому что я вас не послушаю, всё же теперь я за вас отвечаю головой. О… а это ещё что за комок с глазками? Вы… вы взяли с собой свою собаку? - в тёмных глазах женщины мелькнул неподдельный ужас.
- Нет, нет, это не моя собака. То есть… теперь моя. Мой провожатый подарил её мне.
- Тоже не очень хорошо, конечно… Но может, и ладно. Таких-то собак мало ли, ни на какой след не наведёт… И сама не проболтается… Скажем, что у какого-нибудь разорённого поместья была подобрана… Ну, давайте ваш саквояж сюда…
Анастасия даже сама удивилась, как быстро разговорилась со странной женщиной - манеры её, возможно, многие назвали бы вульгарными, и порой проскальзывало в ней что-то хищное, но в то же время было и обаяние, лично на Анастасию действовавшее. Она ловко, как-то словно не нарочно, расталкивала гудящую вокруг толпу, таща за собой девушку, и попутно рассказывала о разных событиях в селе, где она живёт и работает.
В какой-то момент они замедлили свой почти бег, и ухо Анастасии поймало обрывок разговора - стоящего у касс господина с чёрными усиками-стрелочками и дамы рядом с ним. Не сам разговор не то слово заинтересовал её - поразил, словно громом - в нём она, разумеется, не поняла ни слова…
- Сударь… - она налетела на некстати метнувшегося ей практически под ноги толстого коротышку, коротышка надулся, приготовившись пропесочить её по полной, она рассыпалась в извинениях и поспешно обогнула его, - сударь, простите… Скажите, кто вы по национальности?
- Поляк, - ответил усатый господин удивлённо и настороженно, - а в чём, собственно, дело, барышня?
Её догнала и снова потащила за собой Роза, как-то попутно объяснив усатому господину, что наивный и странный вопрос барышни ему не стоит принимать близко к сердцу, а стоит забыть как можно скорее, Анастасия не вслушивалась - сильное волнение захлестнуло её с головой.
«Что ж, теперь, по крайней мере, я знаю - он поляк…»
========== 18 июля. С рук на руки ==========
18 июля, утро, Москва
Прибытие в Москву не нужно было даже объявлять - большинство пассажиров похватали свои нехитрые пожитки и устремились к выходу. Никольский не торопился - подождал, пока толчея немного рассосётся, потом снова подхватил Алексея на руки и спокойно сошёл с поезда, сказав контролёру на выходе, что он может сам достать удостоверение - оно во внутреннем кармане плаща, но контролёр не стал доставать, как послышалось Алексею, пробормотав, что узнал его и так.
Около получаса они пробыли в здании вокзала - Никольский усадил Алексея в какой-то маленькой комнатке, не имеющей в себе ровно ничего примечательного и служащей, по-видимому, для временного хранения вещей, которые не нужны никому в настоящий момент, здесь стояло несколько шкафов, на двух столах громоздились стулья, некоторые из которых были сломаны, и испорченные либо запасные телефонные аппараты, сам же вышел в соседнюю, чтобы сделать звонок. Разговора Алексей не расслышал, хотя самого Никольского мог видеть в приоткрытую дверь, да и был этот разговор недолго, остальное же время они ждали вскоре прибывшую к вокзалу машину.
О переносе столицы он, конечно, уже знал и не раз слышал, как спорили об этом сёстры. В целом этот акт не казался ему неправомочным и возмутительным, как казался почему-то Ольге - ведь прежде, до Великого Петра, Москва уже была столицей, и нет ничего странного и экстравагантного в том, чтоб вернуть ей эту роль. Ведь не какой-нибудь другой, совершенно новый город был дерзко назначен столицей, а вполне исконная прежняя столица. Да, и опасность немецкого наступления играла здесь роль немалую, и с этой стороны действия новой власти были понятны…
Сейчас он жадно смотрел в окно - пытаясь определить, представить, как изменились эти улицы и их жители от всех произошедших событий, от осознания себя теперь столицей и подданными уже новой власти. Ему ли, правда, об этом можно б было судить - в прежней своей жизни, бывая здесь с визитами вместе с отцом и матерью, он тоже не эту Москву видел, не Москву шумных, ярмарочно ярких улочек с лепящимися друг другу тесным рядком лавками и магазинами, не Москву улочек тихих, неприбранно-домашних, не Москву всех этих людей, о которых он не мог бы иметь представления, кто они, куда и зачем идут. И сейчас, увы, не может иметь…
«Быть может, когда кончится всё это… И когда буду снова здоров, конечно… Смогу погулять здесь… и здесь тоже… Буду подходить к этим лавочникам, покупать у них какой-нибудь товар, расспрашивать о их житье-бытье и желать им успеха в делах, и разговаривать с этими женщинами, если они так же будут выглядывать из окон, и они будут потом говорить мне вслед: что за чудаковатый молодой человек… И даже предположить не смогут, кто я такой…»
Размечтавшись, он даже удивился, когда машина вдруг резко остановилась, и Никольский, открывая дверь, повернулся к нему: