Приёмыши революции

- Что-то не так? - она намеренно несколько оттеснила его, и сказала тихо и по-французски,- ты не хочешь туда идти, или это выражение было к чему-то другому?

- Ты не поймёшь этого. Это было давно, когда тебя ещё не было в России.

- Но это имеет значение и сейчас? Может быть, нам лучше не ходить? Хотя если это только дурное воспоминание, их лучше преодолевать.

- Это не воспоминание, это было до моего рождения. Но это было ужасной трагедией, ужасной особенно в своей нелепости, омрачившей… всё.

- Кто-то погиб здесь? Из твоих близких?

- Нет… наоборот. Погибло очень много людей. На празднике, в давке. Правда, лучше даже не говорить об этом…

Катарина нахмурилась.

- Это грустно, несомненно. Но ты виновен в случившемся? Вероятно, нет, раз тебя тогда не было на свете. И если это не была твоя семья… Так какая тебе разница?

- Катарина! Погибли люди. Так нельзя говорить.

- Извини, я не умею скорбеть обо всём мире. Я знаю, что ради приличия нужно сделать печальное лицо, проходя мимо свежей могилы или места несчастного случая, но ведь чаще всего это лживо, если мы на самом деле не испытываем боли.

- Я испытываю боль. Просто… нет, вообще незачем об этом говорить. Я не могу объяснить, пока не могу. Забудь лучше об этом. Я не буду никому портить праздничное настроение, обещаю.

- Ладно, забыла. Ты тогда тоже постарайся забыть. Ни о чём не следует скорбеть вечно.

Катарина отбежала к Лилии Богумиловне, будто бы посмотреть, как там Франциск, сколько-то понести его на руках. Ясное дело, спросит у неё об истории этого места. Катарина умная, много видит, умеет сопоставлять… Она может догадаться, с неё вполне станется. С выучкой её матери, как знать, не захочет ли она как-то использовать свою догадку… Алексей отбросил эти мысли, как отбрасывают от себя жабу. Они живут под одной крышей, как семья. В высшей степени бессовестно думать подобное о своей сестре.

Ванька проводил Катарину долгим взглядом, лицо его при этом было серьёзным, странным. Ицхак даже затормошил его.

- Что за язык это у них, говоришь? Французский? Трудно учить?

- Вань, ты чего?

- Замечательная девчонка. Бабка моя говорила - в кого-то господь кладёт стекляшку, в кого-то жемчужину, а в кого-то алмаз. Обидно, что с нею не поговоришь толком.

- Твоя бабка ювелиром, что ли, была?

- Коль, отстань.

- Да она ж мелкая! Ей сколько? 12?

- Ну мозгов побольше, кажется, чем у некоторых тут… взрослых уж больно…

- И как ты это понял, если она тарабарит не по-нашему?

- По лицу. Отстань, говорю.

- Минус один, - шепнул Ицхак Алексею.

- Что?

- Минус один из вариантов невест, говорю. Катарина нравится Ваньке. А Ванька такой человек, что не отступится.

- А Катарина такой человек, что пошлёт и его, и тебя с этими глупостями. Кажется, она замуж пока не собирается.

- Ты всё равно уже прохлопал.

В таких пикировках в основном и дошли до места. Взрослые постоянно кричали, чтоб не уходили сильно вперёд, но поскольку сами то и дело останавливались то там, то сям, помогало не очень, тем более было, действительно, довольно людно и шумно, хотя по словам Ваньки это «очень пустынно сегодня». Колька, натура деятельная, то и дело убегал куда-нибудь, как не терялся и потом возвращался к ним - загадка, чутьё, наверное. В очередной раз вернулся с огромными, горящими глазами:

- Ребята, там самолёт!

- Где, где?

- Ну понятно, самолёт! Тут же ангары, тут учения всякие проходили…

- Да он снаружи! Вроде, даже прокатиться можно…

- Брешешь!

- Ну, пошли посмотрим…

Лилия Богумиловна, не слышавшая, о чём речь, но уже нутром чующая какую-то авантюру, звала их, но услышана, конечно же, не была.

«Фарман» был старенький, на нём, конечно, подновили лак, подлатали обшивку, но ощущение возраста никуда не делось. И это внушало уважение, это было ощущением силы. Алексей ясно ощутил, как у него забегали мурашки по всему телу, когда ещё издали, из-за спин собравшихся зевак он увидел побитую временем, неказистую и величественную машину. Странно, у него не было ни малейшего сомнения - и эта конструкция способна подняться в воздух, вознести человека над землёй? - он чувствовал, он знал, что это так. Было удивительно в этот момент вспомнить, что он до сих пор вообще преступно мало задумывался об авиации. Как такое могло быть? Он много думал о паровозах, он был влюблён в корабли, а самолёты, истинное чудо человеческого гения, словно существовали в каком-то другом мире! Хотя ведь он слышал о показательных полётах, об Авиационном клубе, он мог вспомнить имена Сикорского, Нестерова… Наверное, это было исключительно для того, чтоб такое потрясение испытал он теперь. Он очнулся, осознав, что друзья протащили его во внешний ряд, и что это к ним обращается немолодой пилот, на которого они сперва подумали, что это просто механик.

- Что, молодёжь, ближе не подходите? Не кусаюсь. Он тоже не кусается. Хотите узнать, как самолёт в небо поднимается?

- Конечно!

- А я знаю!

- Ну-ка, ну-ка, расскажи!

Матюшин отец, оказалось, работал одно время на постройке ангаров, насмотрелся на самолёты и наслушался на них.

- Он в войне, наверное, участвовал…- благоговейно шептал Колька, поглаживая балки ферменных крыльев. Тут не нужно было даже уточнять, в какой, не важно.

- А он и сейчас летает, да?

- Вообще-то списан уже. Отлетали они своё, старики. Это так, публике на потеху. Ну, круг небольшой над полем можно… Не далее вон, крышу ту видите? Но вы, ребят, всё равно не мечтайте. Возрастом малы.

- Мне шестнадцать! - возмутился Ванька.

- Ну, шестнадцать - это уже более-менее… Но всё равно мало. Случись чего…

- А что случится-то? - откликнулся кто-то сзади, - плохо водишь, что ли?

- Мой отец в шестнадцать всю семью кормил, а мне нельзя на самолёте прокатиться? Может быть, другого случая и не выпадет?

- У тебя жизнь впереди… Много чего ещё выпадет. Я, чтоб вы посмотрели, могу разок, но, извините, без пассажиров.

- Это же «Фарман»! - обиделся за друга Матюша, - это же первые самолёты, которые вообще у нас появились… Это всю жизнь потом вспоминать!

Ванька выразительно оглянулся на Кольку - кто горазд болтать, что там, дескать, летают? Ну, спасибо, хоть пощупать дали.

- Ладно, тебе - можно, - видимо, мысль подняться в воздух и сделать один-то круг к охам и ахам немногочисленной публики пилота всё же захватила, - остальные - кыш подальше. Один полёт, больше не рискну.

Кто-то сзади возмущённо загудел. Странные люди, то и подойти робели, а то враз всем обидно стало, что не их.

- Погодите, - Ванька, кажется, сам не верил в то, что сейчас скажет, - возьмите тогда лучше его, - он неожиданно выпихнул стоящего блаженным столбом Алексея, - у человека день рождения сегодня. Будет лучшим подарком, какой можно придумать.

- Угробиться если что, ну да… - пробормотал кто-то из явственных завистников рядом.

- А ему сколько?

- Тоже шестнадцать, - уверенно соврал Ванька.

- И ему шестнадцать? - недоверчиво прищурился мужчина.

- Ну да. Просто мне давно исполнилось, а ему только сегодня. Ну сделайте подарок человеку, а! в самом деле, тут всего ничего лететь…

- И падать невысоко, ну-ну. Ладно, парень, полезай. Думаю, кое-что уж машинка могёт. Я сам, вообще говоря, на нём и дальше летал… Но то сам, своей только шеей рискуя…

Алексей не верил в происходящее. Он боялся, что у него подкосятся ноги, перехватит дыхание, что он постыдно потеряет сознание ещё до того, как колёса - страшно подумать! - оторвутся от земли. Очень уж много это, в самом деле, для него одного - и сам день рождения, собственное отражение в зеркале, в котором привычным взглядом трудно опознать, однако чувствуется - изменение, взросление, и оно определённо поднимает ему настроение, и у него теперь есть собака, его собственная, необыкновенная, хорошая собака, и его дорогие, близкие люди рядом - да, не все, всё ещё не все, и это держало его немного ещё на грешной земле, но вот теперь этот совершенно неожиданный и невероятный подарок - от Ваньки, от этого незнакомого человека с седой щетиной и доброй улыбкой, который подробно, обстоятельно объяснял ему всё - вот эта ручка управляет рулём высоты, а педали - рулём поворота, вот это топливный бак, вот тут садись и не шевелись, не дёргайся, пока публика расходилась всё дальше и дальше, пока машина оживала - он буквально чувствовал это, это не просто гудение от работающего мотора, это живая сила струится вокруг него… Вот самолёт поехал - и это было ещё ничего, Алексей то оглядывался - уплыли, остались позади притихшие Колька, Матюша, Ванька, то смотрел на завораживающе уверенные, спокойные движения пилота, то поднимал взгляд наверх, на трепещущую на ветру золотистую, как крылья лимонницы, обшивку. А потом самолёт оторвался от земли. Алексей не сразу понял это, сперва показалось - его просто качнуло. Но люди, далёкие здания и деревья поплыли не только назад, но и вниз, и он уже сверху видел бегущих бабушку Лилю, тётю Зосю, Катарину с ярко-синей лентой в волосах, а потом и их уже не видел. «Фарман» набирал высоту, набирал скорость. Он тоже красуется, понял вдруг Алексей, он тоже радуется тому, что жив, а вроде бы, уже не должен. И он тоже сегодня всем покажет, пусть невысоко - всего метров 20, сказал потом пилот, пусть недолго - один круг, но он пролетит его так уверенно и красиво, в чём понять его может только он, помнящий, что такое бояться каждого неосторожного движения, что такое чувствовать взгляды, ожидающие беды… Они плыли над полем, где люди, задрав головы, смотрели на старую, гордую, смелую птицу, и Алексей ни капли не верил в собственную безопасность - он чувствовал хрупкость конструкции, окружающей его, он чувствовал ветер, гудящий в ушах и в обшивке крыльев, и это восхищало его так, как ничто другое до сих пор на свете. Он был счастлив, когда чувствовал каждое покачивание при каждом повороте руля, он был счастлив, когда самолёт заходил на посадку - нет, бог видит, ему не было страшно, и бог видит, ему не было мало. Ему просто необходимо было из этого безумного шквала счастья высунуть голову, вдохнуть… Он буквально выпал в объятья Ицхака и бледной, перепуганной Зоси, беззвучно рыдая от счастья.