Приёмыши революции

- Об этом, пожалуй, стоило подумать до того.

- Это правда. Но лучше ведь поздно, чем никогда. В тот момент я просто не подумала об этом так, подумала только о том, важно ли, кто я такая на самом деле и о семье моей - и решила, что не важно, только грустно, что не обо всём ему могу рассказать, но ведь это не обязательно, я тоже не всю его жизнь знаю. Но теперь думаю - глупо и недальновидно думать только об этом.

- Что же, если я скажу, что вы должны немедленно прекратить это - вы прекратите?

- Прекращу. Сложно, наверное, будет ему объяснить, почему… Не говоря-то ни лжи, ни правды. Но как-то уж найду.

- И вам легко будет это принять?

- Ну не знаю, легко ли. Всё-таки есть в жизни такое сладкое, что попробовав - не забудешь. Но ведь я и всё время до этого несчастна не была, так же всё и будет. Говорю ведь, очень хорошо как на мой взгляд, что мы не влюблены. В любви, говорят, человек контроль теряет и противиться любви не может, она над ним властвует. А надо мной ничто не властвует… Если вот - нельзя сладкое, то значит, нельзя.

Ну а что, не должно ж всё быть именно так, как она понимает и воспринимает. Всё-таки чего на Машку клепать, и у неё самой в голове сколько надо романтических глупостей. Бесклассовое общество и равенство - это понятно, но их-то с особого положения пока никто не снимал, и не стоит забывать, сколько её лохматая головушка стоит. Сначала надо бы в самом деле, уверенно выжить, а потом уж вкушать сладости жизни, а пока будет с неё и того, что есть, посадили свинью за стол, она и ноги на стол…

- Вообще-то, я уже знал об этом. Айвар успел раньше вас… на целых два дня. И я вам скажу то же, что ему - вы сами в состоянии разобраться в своих отношениях. Не помню, с какого момента ваша жизнь принадлежит мне…

Настя наклонила голову, пряча стремительно краснеющее лицо.

«Зато я вот прекрасно этот момент помню… Айвар-то понятно, свой собственный, а я-то вот уже как сказать…»

- И за Айвара не бойтесь. Ничего плохого ему не будет. Обещаю.

- Ну перестаньте смеяться! - пробормотала Настя, заглушив свои слова скрипом сдвигаемой каретки.

- Главное - чтобы у вас были ответственность и честность. Вы, думаю, понимаете, что речь не о той честности, как вас зовут на самом деле… Если б я имел возможность поселить вас там, где вы не видели бы ни единого человеческого лица, а разве только одного или двух доверенных охранников - даже это ничего бы не изменило и не отменило. Я ведь почти так вас и поселил - у старика-отшельника в глухой тайге, под надзором единственного полноценно информированного лица. И что же? Ваш приёмный дед умер, вам пришлось идти к людям. Пришлось что-то им говорить, что-то к ним испытывать. Человек всегда взаимодействует, без этого жизни нет. Будь это такое взаимодействие, как с вашими деревенскими соседями, или такое, как здесь с товарищем Вылкхастом, никуда не уйдёшь от того, чтоб оно было. Никуда не уйдёшь от того, чтоб что-то говорить, что-то решать, нести ответственность за свои решения. Понимаете?

- Думаю, да.

- Всё же один момент меня интересует… Быть может, вы удивитесь моему вопросу. Это об отсутствии вашего вопроса. Если вы спросили, как я смотрю на ваши отношения с сослуживцем, если полагали, что я контролирую вашу жизнь и в большом, и в малом - почему же вы не спросили, знал ли я тогда о намеренье Айвара включить вас в расстрельную команду, или может быть, эта идея от меня и исходила?

Настя сдвинула каретку, словно обойму загнала.

- Ну, вот не спросила. В голову не пришло как-то. А какая важность? Хотя не думаю всё же, чтоб от вас, что это вы так испытывали меня… Хотя как знать. Но что за разница-то?

- Вот как?

- Я здесь на работе, полагаю, а не для красоты, вот какую работу дают, такую и работаю.

- Сложно предположить такую покорность судьбе от человека, преодолевшего путь в половину России.

- Ну так и не предполагайте. Какая ещё покорность судьбе? Я делаю то, что считаю правильным, что в марте делала, что теперь.

Дзержинский выбрался из-за стола, чтобы положить несколько папок в шкаф, а заодно передал Насте несколько листов - тоже на перепечатывание.

- По своему виду деятельности вы больше имеете дело с уголовными и полууголовными элементами, к которым, допускаю, у вас мало сочувствия, многих из них и в прежние времена за их дела по головке б не погладили. Но даже среди них встречаются ведь не только грабители и мошенники…

Настя подняла глаза.

- Переведите в другой отдел, в какой нужным сочтёте. Или совсем к расстрельным прикрепите. Какая разница? Мы делаем одно дело.

Опять, господи же боже… Ещё накурено порядком уже, и от сизого тумана совсем явственно кажется, что весь мир окружающий тает, растворяется где-то - совсем как было на болоте. И кружится, и затягивает трясина…. И так много ещё здесь можно сказать - и ему, и ей, раз уж коснулись такой темы, а он только тихо спросил:

- Почему? Почему вы выбрали это? Почему не держитесь прежнего, не желаете прежнего - не важно, возможно ли это, почему не согласились тихо переждать, лелея мечту, хотя бы, о воссоединении со своей семьёй, с осколками своего мира где-нибудь в Париже?

- А Маша - полагаете, лелеет? Ладно, Маша влюблена, а я нет. Но не одна только любовь движет человеком. Подождите, когда вы искали это вот, я видела там одну фотографию… Дайте, я найду её.

Вот и возможность, слава богу, дыхание выровнять. И ступать осторожно, как по кромке чёрной, знающей все тайны смерти воды.

- Вот, смотрите. Видите, что это?

- Честно говоря, при такой чёткости не разобрать.

- Понятно, сфотографирована-то ваза. Но я помню хорошо, что там стоит, это я фотографировала, и то, что там стоит, я сфотографировала тоже, только это к делу не относится, поэтому фотография у меня дома. Это кукольный домик. Вы видели когда-нибудь кукольный домик? Такой вы точно не видели. Он большой, примерно вот так в ширину, вот так в высоту. Это грандиозная, искусная работа, там всё как настоящее, только мизерное… Страшно говорить, сколько такое может стоить. Есть такие игрушки, они не очень-то для детей, детям их разве что можно благоговейно трогать, под присмотром взрослых, чтоб не дай бог не выронили… Я видела немало таких. Фарфоровых кукол с настоящими волосами, в платьях, украшенных настоящим жемчугом, фигурки кораблей, зданий, зверей столь точные и достоверные, что проще поверить, что какой-то волшебник уменьшил настоящее во много раз, чем что на подобное способны человеческие руки. И вот этот домик - это настоящий шедевр. Там резные перильца у лестниц, бахрома и кисточки на портьерах и подушечках, там на одной подушечке сидит собачка - вот такая, с ноготок. Очень аккуратно, переднюю стенку можно снять и рассмотреть как следует, что там внутри. Там в гостиной стоит стол, и за ним дама в красивом платье в тяжёлую складку, и господин с усами, и прелестная девчушка с золотыми локонами… На стене часы, на полах ковры, всё как настоящее. Вот в таком кукольном домике я жила, понимаете? В этом домике у меня было всё. Не только любящие родители, три сестры и брат, и дяди, тёти, бабушки, кузины, учителя, слуги, придворные… Были ещё прекрасные сады, и по тёплым морям плыли величественные корабли, и по ярко-зелёным лугам мчались великолепные кони со своими благородными всадниками и всадницами… А ещё были пышные праздники, были небесно красивые церкви с золотыми маковками и завораживающим внутренним убранством, где горели свечи за каждую русскую, а значит - божью душу… Там крестьяне в вышитых рубахах жали тугие снопы золотистого хлеба, а крестьянки в пёстрых сарафанах доили добрых тучных коров, там бесстрашные солдаты проходили блестящими парадами и шли умирать за любимого государя. Но кукольный домик, знаете, вещь хрупкая… И вы и ваши товарищи взяли и разобрали этот домик. Наконец-то. Он был слишком невозможно прекрасен. А потом вы взяли и оживили меня. Поместили в мир, где настоящий холод, ветер, одиночество, боль… Где всё намного сложнее. Что же мне делать? Сожалеть о том времени, когда всё было по правилам?