Наследие Изначальных

Нирла зажала руками уши.

— Ты говоришь совершенно ужасные вещи, Аврора! Как ты можешь, сама, желать быть вот чем-то таким? О какой такой любви ты говоришь, разве это любовь! Я, может быть, и ребёнок, а вот ты совсем не ребёнок, но ты, видимо, никогда не вырастешь, не поймёшь, какой должна быть любовь у детей и взрослых, не поймёшь, чего ты на самом деле лишена. Меня здесь этому научили, мне показали, как надо, как правильно. А ты… Ты совершенно какая-то ненормальная! Тот мальчик, Лоран, хоть и питается кровью, гораздо больше человек, чем ты!

Едва не врезавшись в Реннара, Нирла выбежала за дверь.

Вадим остановился у двери. Этот тот случай, когда на каждый шаг, на каждое слово ещё нужно набраться решимости.

— Прости, что пришёл только сейчас. Раньше было… не рекомендовано.

Элайя, не повернув головы, кивнул.

— Да, знаю. Тот последний разговор… вызвал дестабилизацию состояния твоего брата. Но я не собираюсь тебя винить. Сядь и послушай. Это важный разговор. Ничему не удивляйся.

Вадим сглотнул.

— С кем я говорю сейчас?

Парень едва заметно переменил положение тела, неловким, чужим движением убирая прядь с лица.

— С одним старым и давно мёртвым нарном. Хорошо, что тебе не надо долго объяснять некоторые вещи. Я немного знаю, кто ты такой, сынок, ну, побольше, чем тот, с кем ты говорил до меня.

Вадим, не чувствуя тела, опустился на стул.

— Ментальный слепок?

— Кто-то называет так, кто-то иначе. Ну, суть ты понял — я предсмертный отпечаток сознания. Некая тень того, кто когда-то жил и дышал. Я б сказал, довольно странно чувствовать себя в земном теле, да ещё и телепатском! Но на это нет времени. Мальчишку отправляют на Минбар, да это ты и без меня знаешь. Если всё сложится удачно, то фриди займутся им ещё до суда. А значит — я, с вероятностью, исчезну, не успев встретиться с кое-кем очень важным для меня… Так, помолчи. Я к этому готов и считаю, что чем скорее этого юношу приведут в норму, тем лучше. Но мне необходимо кое-что сказать…

— Кому?

Элайя неловко протянул руку в сторону брата.

— Моей дочери. Возможно, ты знаешь её, она твоя коллега. Ли’Нор, нефилим.

Вадим отвернулся.

— Я собирался спросить…

— У него, про меня? И боялся услышать ответ? Логично, нарн с моим именем и положением не мог бы не вернуться на родину, к семье. И раз меня не было среди освобождённых — значит, я мёртв. И это естественно — я был стар, и плен очень подорвал моё здоровье… После освобождения я прожил совсем недолго. Однако кое-что я успел сделать… Я понимал, что мне осталось недолго, и выбрал остаться у них. Не ради твоего брата и его сумасшедшей девчонки — ради других людей там, которым я, из последних моих сил, как-то смог помочь. И я хотел бы попросить у своей дочери прощения за то, что выбрал их, не её. Но я врач, и пока мои руки способны были что-то держать, или хотя бы мой голос был ещё слышен, чтоб давать рекомендации, я должен был что-то сделать для жизней, и без того искалеченных чудовищными жерновами. Я знаю, она поймёт меня. И всё же я не могу не передать ей свои извинения. Передай ей, Алварес. Расскажи, что последние свои дни я встретил свободным, что издевательства этих скотов не сломили меня, потому что меня поддерживала мысль о ней, моём обожаемом творении. Передай, что я люблю её и горжусь ею. Её существование, её взросление, её успехи украсили финал моей жизни, как весенний цвет порой украшает старое, иссохшее дерево. Во всём этом не очень-то много смысла, меня давно нет. Но я хочу, чтобы она услышала…

— Она услышит. Обещаю.

— Спасибо. Ничто другое мне уже не нужно.

Вадим облизнул губы.

— И он… он ещё кого-то так… отпечатал?

Лицо брата усмехнулось чужой усмешкой.

— Мне этого знать не положено. Но есть основания полагать, были и ещё. Ты, наверное, сейчас думаешь о том, что это ведь для психики не безвредно… Ну, для его психики одним предсмертным контактом больше, одним меньше… уже ничего не решало. Ты-то знаешь, что всё очень скверно.

— Когда мы ещё были рядом… всё было не настолько ужасно.

И снова вспоминались те дни их детства, и всегда мрачный после услышанных разговоров Гани с корианскими детьми Элайя — напоминания об отце, которого он никогда не знал, были для него болезненными. «В древности был закон, что те, кто недавно женился, не должны ходить на войну, они должны быть со своими жёнами. Если б он не полетел тогда — может быть, он был бы теперь жив… И моя мать не бросилась бы следом, и не оказалась бы между жизнью и смертью. И я родился бы здоровым». — «Да, Элайя, ты, наверное, прав. Но древний воин мог остаться в стороне — другие воины были в точности такими же. А силы, равной силе твоего отца, во вселенной не было. Имея такую силу, можно ли просто наслаждаться жизнью обычного человека?»

Не отголосок ли того давнего разговора воскрес в нём тогда, на корабле, увозившем его с Тенотка?

— Но большая беда уже зрела в малой, разве ты будешь отрицать? Я лишь тень себя прежнего, но всё же я тень врача, и имею возможность увидеть кое-что изнутри.

— Расколотое сознание?

Темноволосая голова склонилась, то ли согласно, то ли задумчиво.

— Расколотое сознание — лишь следствие, проявление… Нестабильное сознание. Я один из немногих нарнов, что-то понимающих в том, как устроено сознание телепата, но увы, мне не хватит времени объяснить это тебе. Мои студенты слушали это в течение полутора курсов. Есть в принципе определённые проблемы с сильными телепатами, способности которых функционируют с рождения. И тем более — когда это телекинетики… Бытует мнение, что тяжелее, когда способности просыпаются внезапно, от такого открытия можно и с ума сойти… Но эти трудности преимущественно социальные и касаются телепатов, не знавших о том, что они телепаты. Когда человек готов к предстоящему пробуждению способностей, всё протекает куда легче.

— Да, Виргиния говорила что-то подобное. У неё маркеры телепатии нашли сразу. Ну, и кто ещё только не сказал, что Элайе досталась слишком большая сила, чтобы с ней можно было справиться.

— Справлялся он с ней, может быть, и не блестяще, но вполне сносно — с учётом того, что проблема не в силе как таковой, а в том повреждении, которое он получил. Но это ты, думаю, тоже знаешь. Я не берусь предполагать, смогут ли однажды исправлять и такое, с ментальными повреждениями я знакомился весьма обзорно, это не мой профиль. Но по крайней мере, вернуть его в оптимальное для него состояние фриди могут. Мне жаль, что я только понимаю, а от понимания мало проку. Помочь твоему брату я не смог ничем.

— Как он справлялся с приступами всё это время?

Нарн внутри человеческого тела мрачно усмехнулся.

— Как организм справляется с температурой, когда организм уже не борется? Приступы были следствием борьбы сознания за своё существование. Всё внешнее просто отключается, когда все силы брошены на борьбу с этой центробежной силой. А однажды он просто перестал бороться.

Вадим перебирал в мыслях эти лоскутки памяти, озвученные сначала Лораном, потом Реннаром. Но ведь не все они были о боли, не все…

Красные цветы — это о том случае, когда Офелия почти решилась пойти с ним на праздничное шествие. И испугалась в последний момент. Что, если у него случится приступ? Может быть, он и не нанесёт никому существенного вреда, но сам этот факт — не станет ли для него травмой? Она старалась не думать в этот момент о Кэролин и Алане, действительно старалась. Но за эти годы она разучилась ставить блок на мысли — здесь у неё были свои травмы.

Горный склон — это сон Виргинии, давний сон, который она пыталась не вспоминать при Элайе, но ей дисциплинировать свои мысли давалось ещё тяжелее. Это тот сон, в который вторгся Гелен. Гелен, который, где бы ни находился, наблюдает за ней и теперь — через зонд на пушке, носящей имя убитой девочки. Как она могла не думать о таком?

Всё это — о детском бессилии перед болью взрослых. Но ведь было ещё. Свечи… Это не только их споры, это ещё и визиты Гроссбаумов, поддерживавших его в том, в чём не поддерживал больше никто…