Страница 200 из 320
- Подожди, что значит «наследство»? - я отказывалась верить в то, что услышала. - Ведь его обычно получают после… после…
- Да, ты все правильно поняла. Их больше нет. Отец с матерью разбились в ДТП чуть меньше года назад. Попали в обычную ловушку - спидометр новой машины показывал скорость не в километрах, а в милях. Вот они и разогнались... больше положенного.
От потрясения я не могла произнести ни слова. И дело было даже не в новости о смерти людей, под чьей крышей я росла, и которые не были чужими целых восемь лет моей жизни. Я почему-то сразу подумала о Марке - каково пришлось ему? Да, он никогда не был близок с родителями, но само знание того, что где-то у него есть родственники, могло стать тонкой, но, все же, преградой между ним и лавиной леденящего одиночества, готовой захлестнуть его в любую минуту.
Выходит, даже Виктор Игоревич и Валентина Михайловна бросили его. Вслед за мной.
- А вы... - я сдавленно прокашлялась, стараясь скрыть волнение, - а вы виделись до этого? Встречались, пока ты учился? Ты хоть домой на каникулы приезжал?
- Нет. Не приезжал. Никогда. Я уехал на следующий день после тебя и ни разу туда не вернулся. Мы виделись с отцом пару раз в Одессе, когда он бывал там проездом. Так... разговоры ни о чем. Как всегда. Какие-то бредни насчет женитьбы и наследника, которого я, оказывается, должен был ему обеспечить. К тому времени он во мне окончательно разочаровался и начал строить планы насчет внуков, - Марк саркастически усмехнулся. - Ну да черта с два. Какие внуки? Их к детям на пушечный выстрел подпускать нельзя. Хватит, они свою любовь уже на нас отработали.
- Ну, они были не самыми плохими родителями, - я попыталась сгладить его непримиримую обиду на мать с отцом. - Да, немного безразличными, да, зацикленными на себе, и мы им никогда не были нужны особо, но...
- Алеша, - прервал меня Марк с горькой усмешкой. - Ты себя со стороны слышишь? Какие, по-твоему, тогда плохие родители? Оба были самовлюбленными эгоистами, которые завели меня, как собаку, для порядка, потому что семья без детей у них считалась неполноценной. А тебя - попросту купили! А потом эти же люди в наш последний день под одной крышей вспоминают о каком-то сыновьем долге и начинают рассказывать, что я должен и чего не должен делать из уважения и любви к ним. Ты слышишь, Алеша - уважения и любви! - он со злостью швырнул кулинарную лопатку так, что она с грохотом пролетела по столу. – Но я не стал молчать, как обычно. Тот разговор был первым и последним честным разговором за всю жизнь. За всю нашу жизнь! И он им очень не понравился. Мать в очередной раз заявила, что я психопат и моральный урод, а отец все пытался меня успокоить - и не знаю, каким чудом я удержался, чтобы не ударить его. Так что все были счастливы, когда я уехал. Больше не было надобности изображать фиктивную любовь. А потом - они умерли. Вместе, как и жили. Окончательно отделались от меня. Наверное, там, в загробной жизни, оба радостно вздохнули от того, что никому не пришлось оставаться здесь, на земле и делить ее со мной. С психопатом и моральным уродом, – Марк умолк, устремив в одну точку задумчивый взгляд. - Поэтому я тоже не хочу с ними ничего делить. И продам все, до последнего кирпича, - продолжил он после тяжелой паузы. - Я сделаю то, чего они больше всего боялись - сотру их. Сотру всю память о семье Казариных, которую отец мечтал превратить в какую-то мифическую династию. Сотру все их планы. Скоро в нашем доме поселятся другие люди, это будет уже их место, их жизнь. Отцовские фирмы-прикрытия я сначала раздроблю в мелочь, а потом тоже продам - все, по частям. А вот его акционерные доли оставлю себе, это реальная власть, отказываться от которой... - внезапно он осекся, осознав, что увлекся и говорит сам с собой, жестко, с мстительной практичностью, так, как никогда не говорил со мной.
Как и я несколько часов назад, Марк испугался своего нового лица, испугался, что я не восприму его таким и отшатнусь в ужасе.
Но во мне не было ни грамма страха или осуждения. Я давно знала, что с самых ранних лет он не умел чувствовать в полсилы, градус его любви или ненависти всегда зашкаливал. И эта хищная, цепкая ярость была закономерно возвратившимся бумерангом, ответом на всю ту нелюбовь, которой так щедро одарила его семья.
Я была потрясена совершенно другим - насколько с годами усугубилось одиночество Марка. В отличие от меня, он так и не сумел адаптироваться к новой жизни и вместо того, чтобы принять перемены, окончательно закрылся, захлопнул свой панцирь. Оставалось только догадываться, как тяжело было людям, с которым ему приходилось общаться, насколько искаженно видели его те, кто пытался достучаться в наглухо закрытую дверь, доступ за которую был давно закрыт.
Не зная, что сказать от горькой обиды на нас, семнадцатилетних, так легкомысленно пожертвовавших друг другом, я подошла к нему и с силой сжала его ладонь, пытаясь вложить в свой жест то, что не могла выразить словами. Пристально глядя ему в глаза, я хотела просто подтвердить очевидное - то, что он никогда не оставался один. Всегда была и есть я, готовая делить с ним и землю, и небо с его солнцем, луной и звездами.
Марк прочел это молчаливое послание, также не произнося ни слова, внимательно глядя в самую глубь моих зрачков. Внезапно резким движением он привлек меня к себе и стал целовать - отчаянно, исступленно, будто надрывно крича о своей боли, а я принимала эту жгучую исповедь, стараясь взять на себя его терзания, выпить леденящую тоску из сердца, развеять, растворить до последней капли отголоски этого дикого одиночества. Я должна была освободить Марка, отпустить с миром всех его внутренних демонов. Ради него самого. Ради нас двоих.