Идол

78.

А ночью он лежал и думал.

Он размышлял об идоле.

О том, как увидел Его в первый раз – на картине, собранной из многих разрозненных холстов. О том, как пронзил его насквозь взгляд идола – настоящий, ненарисованный, живой. Идол действительно смотрел на него. Миг только – и этим закончилось знакомство, он сдвинул холсты и разорвал взгляд. Потому что больше не мог смотреть.

На великих мира сего смотреть нельзя.

Можно попытаться разгадать, как головоломку, как загадку, подброшенную историей, и многие занимаются этим. Понимают или не понимают. И я тоже пытался и даже вижу что-то. Он – человек, такой же, как я, и, в то же время, совсем другой, намного больше и сильнее.

Он – человек, здесь больше не остаётся сомнений, и мы могли бы поменяться местами. Но тогда я был бы не я – а Он. И любой другой на этом месте – Он. Это неизменное; то, что проходит через века. Он – это не конкретный «он» с датой и местом рождения, цветом волос и ростом, – это Он. Когда мы хотим, чтоб Он был, мы сами не понимаем этого. Но по нашему хотению Он приходит.

Мы не знаем наших желаний, они – тайна для нас. И когда они сбываются, мы очень удивлены и возмущены, мы говорим: «Как так? Не имеете права! Это нечестно!»

Бедные маленькие человечки… Так случилось, что я был рядом, когда вы погибали в вашем мирке, превратившемся в ад. Только звали вы не меня, а Его, хоть вам и казалось, что нужен вам был я, а не Он, и я ничем не мог вам помочь. Я и сам был среди вас… только не понимал этого.

Звал ли я Его? Не знаю. Наверно, если я среди вас, если я такой же, как вы, и все мы вместе – одно существо. Куда целое – туда и часть, но целое зависит от частей. А значит, и ответственность – одна на всех. Звали или позволили звать – виновны все, так или иначе. Желание, что было изъявлено, исполняется для каждого.

И Он пришёл – воплотившаяся мечта из ночного кошмара. Нечего сетовать больше. Мы просили. Мы получили.

И только испив чашу до последних глотков, тех, которые через «не могу», мы поймём, о чём мы просили. И насколько надо задуматься перед тем, как попросить. Это удержит нас от неумелых просьб в дальнейшем. Он мудр. Он знает это.

Поэтому не внемлет нам сейчас – чтобы мы научились. Ад, который мы сами призвали, продолжится и будет длиться. Урок займёт положенное ему время. Возможно, в конце мы научимся управляться со своими мечтами.

Малые дети, мы не знаем своих желаний.

Так отдадим свою волю Ему: Он распорядится ею лучше.

Так думал Лунев в полудрёме, полубреду, когда расширенное сознание охватывает всю жизнь рода человеческого и только чуть-чуть не вмещает всё мироздание. Он думал, не ведая, правда это или заблуждение, открывшаяся истина или принявшие форму мудрости пустые фантазии. Он не размышлял над этим, а только пропускал поток мыслей через голову, не двигаясь, а просто уставившись в одну точку, загипнотизированный быстрым течением и готовый в беспамятстве погрузиться в пучину.

79.

Он вспоминал своих товарищей, что остались в Ринордийске. Он скучал по ним.

На самом деле скучал. Хотя никто из знающих его людей не поверил бы, что это так.

Иногда, засыпая или просто закрыв глаза, он представлял себе Ринордийск: его вечерние тёмные улицы, освещенные лиловыми фонарями, его высокие светлые дома, оконные стёкла которых блистали под лучами полуденного солнца, будто и сами горели, как оно. Он представлял людей, что собирались вместе на творческих встречах в старом парке, – весёлых, беззаботных, почти безупречно создающих иллюзию счастья. Иногда статичные картинки приходили в движение, и Лунев пытался проследить за ними, чтобы разглядеть историю, в которой они участвовали. Это была непростая история с грустным концом или даже вовсе без конца, а с постепенным затиханием, с угасанием, неприметно завершавшим сбивчивые ритмы. Скачки всё меньше и меньше, реже и слабее, и вот только прямая линия тянется ровно.

Иногда он видел страшные картины и в ужасе отворачивался от них, с трудом удерживаясь от вскрика. Предупреждающие звонки за пять минут до собственного ареста… И кого-то уже нет на установленном месте встречи… И кто-то выдаст то, что не хотел выдавать. Иногда он чувствовал боль других людей. Никогда не подумал бы… Лунев считал, что такой способности лишён полностью, и, помнится, когда-то это его вполне устраивало. Теперь же… Или это был уже не он, а кто-то другой? Да нет, он, без всяких сомнений: он, Алексей Лунев. Единственное, неясно: кто был раньше этим человеком, до него самого.

Он только надеялся, что картины были вызваны его разгулявшимся больным воображением, а не происходили на самом деле за тысячи километров отсюда. Он не хотел, чтоб всё, что виделось ему, имело место в действительности.

Иногда он видел что-то спокойное… но очень тоскливое. Никто не умер, и даже ничего ни с кем не случилось, путь продолжается без конца, среди серого марева, где теряется из виду собственная протянутая рука. Они шли всё дальше и дальше, по уходящей в туман бесцветной дороге, ничего больше не ожидая. Они решили забыть, что может быть по-другому, и смирились. Они не знали, как это грустно.