Страница 1 из 103
«15 апреля 1881 г. Цюрих. Швейцария.
Дорогой папа̒! Рада вам сообщить, что мое обучение в университете Цюриха подошло к концу. Я прослушала курс лекций по истории древнего Египта профессора Бругша[1] (помните, это его труд «История фараонов»[2] вы подарили мне в прошлом году?) и еще больше загорелась идеей посетить долину царей в Фивах. Уверена, вы так же, как и я горите желанием снарядить экспедицию в Египет. Через неделю я буду в Москве, тогда все и обговорим. Надеюсь, вы пребываете в добром здравии. Передавайте Арине Семеновне мои самые теплые пожелания и крепко обнимите ее за меня. Скоро свидимся.
Ваша Мари, графиня Шумская».
За дверью библиотеки скрипнула половица. Мэри подняла глаза от письма и смахнула скупую слезу. Уже почти три года прошло со смерти отца, а воспоминания о нем все еще причиняют боль.
В дверь легонько постучали, и через мгновение она противно лязгнула петлями, которые нерадивый истопник по обыкновению забыл смазать, и отворилась. Мэри увидела доброе морщинистое лицо кормилицы. Чистенькая, тщательно одетая, в белоснежном кисейном чепце и с белыми накрахмаленными манжетами, няня напомнила ей старые добрые времена, когда она часами возилась подле нее. Арина Семеновна неизменно сидела с вязаньем в гостиной и рассказывала сказки, отвлекаясь лишь на несколько секунд, чтобы достать из кармана серебряную с чернью табакерку, бывшую всегда при ней, и понюхать табаку.
– Мария Львовна, - ласково проговорила кормилица, – полноте вам тут сидеть да горевать, - женщина бросила взгляд на пожелтевший лист бумаги в руках барыни и нахмурила брови, – опять старые письма перечитываете?
– Нянюшка, не сердись, - Мэри положила письмо в деревянную резную шкатулку на своих коленях, а затем встала с кресла, – иногда такая тоска накатывает…, - она подошла к отцовскому дубовому секретеру и спрятала шкатулку в верхний ящик под замок.
– Завтра три года будет, как Господь прибрал душу Льва Петровича, - как бы невзначай заметила Арина Семеновна,– Царствие ему небесное!– Кормилица быстро перекрестилась.
– Ты просто так, или дело какое? – Мэри поспешила сменить болезненную тему.
– Ждут вас, в гостиной. Пять минут уже как. Во-о-о-т такой, - женщина надула щеки и выпятила грудь, – напыщенный, с бакенбардами. А усищи-то какие! Того и гляди до потолка достанут. На индюка нашего похож. А тросточка-то с золотым набалдашником в виде змеиной морды! – Арина Семеновна сморщилась, демонстрируя крайнюю степень отвращения к этим пресмыкающимся, – а глаза у ней – изумруды! Крест даю! – Она опять перекрестилась.
– Хорошо, сейчас иду. Подай ему пока чаю.
– Так подала уже, - женщина расплылась в довольной улыбке.
– Вот это правильно, - кивнула Мэри и взглядом указала на выход.
– Поняла-поняла, - Арина Семеновна аккуратно прикрыла дверь и ушла, тяжело ступая по скрипучим половицам.
Мэри повернула голову и взглядом зацепилась за дагерротип в серебреной раме на полке секретера. Подпись к фотокарточке гласила: «Лорд и леди Бэнкс. С.Петербург. Мастерская Светопись[3]. 1 сентября 1881 года».
Свадебный портрет – идея Дугласа, противного старикашки, посла Британского королевства, выйти за которого ее заставил отец. Заставил, конечно, не забавы ради, а от безысходности, но это ничуть не умаляло его вины. Его последняя экспедиция к кургану Куль-Оба в Крыму опустошила семейную казну настолько, что пришлось заложить и родовое имение в Тульской губернии, и дом в Москве, и особняк в северной столице. К счастью, всего этого не видела матушка, которая годом раньше слегла с чахоткой и тихо умерла в своей постели погожим июньским днем.
Пронизанное морщинами лицо почтенного супруга на портрете светилось от счастья, было наполнено ехидством, а глаза горели пороком, сама же Мэри казалось безжизненной. Если бы не выделяющиеся своей чернотой из-за пролитых слез нижние веки и пронзительный, умоляющий о пощаде взгляд, можно было бы подумать, что это снимок из серии «post mortem»[4].
Она в тот день уже почти смирилась с омерзительной обязанностью разделить с ним ложе, но почтенный лорд Бэнкс предстал перед судом Божьим, едва она переступила порог супружеской спальни. Старческое сердце не вынесло красоты почти обнаженного тела молодой жены, чем сперва немало испугало девушку, но в итоге весьма облегчило жизнь новобрачной, которая в один день умудрилась и выйти замуж, и овдоветь. Ей вовсе не было жаль старика, разве что самую малость. Ни одному порядочному и честному человеку в его преклонном возрасте не придет в голову позариться на молодую барышню. А слухи о его садистских наклонностях из далекой Британии докатились до самого Петербурга. Поговаривали, что на родине у лорда, помимо дочери, которой он и завещал большую часть своего имущества, осталась экономка, над которой он издевался на протяжении долгих лет, и незаконнорожденный сын. Некоторые, особенно отчаянные головы, нашептывали Льву Петровичу, что лорд-де продал душу Дьяволу и пожирал сердца убитых им куртизанок, которые не смогли доставить ему должного удовольствия. Граф отмахивался, плевался через левое плечо и даже крестился, недовольно хмуря брови, но решения своего не поменял. Долговая яма с каждым днем росла все больше и больше, и иного выхода он так и не смог найти. Это и стало причиной их размолвки. Девушка заявила, что ненавидит отца, бросающего ее в скользкие руки этого мерзавца, а отец пригрозил отречься от нее, если она ослушается и пойдет против его воли. Он, правда, увещевал ее, что лорд стар, болен и долго не протянет - нужно только немного потерпеть. Но легче от этого ей не становилось. С тех пор они не говорили. Она даже не успела попрощаться с ним. Граф так и скончался, не получив прощения дочери, и не простив ее. Это убивало Мэри больше всего.