Страница 218 из 243
А потом начались общие палаты. Похожие на бараки, они были тише и следовали одна за другой, и людям, занимавшим в них места, не оставалось ничего, кроме как жить.
Им подарили надежду.
Аили замирала, глядя, как в одном углу, сдвинув койки, весело смеялись пациенты с загипсованными ногами, белыми обрубками, один играл на губной гармони, другие пели, третьи перекидывались в карты, отпуская похабные шуточки, четвертые хвалились боевыми заслугами. Средних лет мужчина, с замотанной в бинты половиной лица, курил, прикрыв единственный глаз.
Дани грозно двинулась на него и выхватила сигарету.
– Вам нельзя, – она бросила окурок в стакан с водой. – Это запрещено. Выпишетесь и курите, сколько угодно. Но не здесь.
– А у вас, – он ткнул в нее пальцем и ухмыльнулся. – Халат грязный. Врачам этого тоже нельзя. Я, может, помру завтра, а вы меня последней радости лишаете.
– Не умрете. Палаты смертельно больных дальше.
– Знаю. Вы же мне сами сказали, что не помру, когда голову зашивали. Я помню, – он зло хмыкнул. – Больно было. А вот вы, доктор Марих, и имени моего, поди, не знаете.
Она добела сжала кулаки и сухо процедила:
– Мне не нужно знать, кто передо мной, чтобы помочь, – развернулась и бросила через плечо. – Узнаю, что нарушили запрет…
Не договорив, Дани выдохнула и пошла прочь.
Дальше следовали только бесконечные палаты и ряды железных кроватей. Женское отделение, мужское, детское. Везде люди пытались выжить, смириться, не думать о потерях и ранах, о том, сколько еще времени им отвела судьба. Сестры читали ослепшим, помогали вставать хромым, играли в карты вместе с лишенными надежды, пока не видят врачи. Дани ничего не говорила им, не упрекала.
В своем кабинете – маленькой темной комнатке без окон, где прежде хранили швабры и ведра, переоделась и рухнула на шаткий скрипучий стул, побежденная усталостью.
– Кажется, теперь я понимаю, зачем Блуд уговорил меня прийти, – Аили села напротив, потирая ноющее бедро.
– И зачем? – вяло спросила Дани.
Она наклонилась вперед и покосилась на слугу. Тот хитро улыбался, скрестив на груди руки, и молчал, стоя при входе.
– Ты говоришь, в госпитале нет морфина, а я вижу, что вам он необходим, – Аили закусила губу, неуверенная, стоит ли продолжать, но, все же, добавила. – И вот, госпожа Марих, перед тобой Кочерга.
Дани всплеснула ладонями и нахмурилась:
– Я отказываюсь иметь дело с маковыми дельцами.
Госпожа Марих рвала слова и бросала ей в лицо.
– Я предлагаю тебе помощь, – настаивала Аили. – Ты ведь не откажешься от благотворительности?
– Откажусь.
Тогда ей улыбнулась Кочерга. Маковый делец, взращенный из Шелеста новым временем. Такая, какой ее рисовали грязные слухи – жестокая и хитрая, коварная тварь, отравившая город, наводнившая его опием и наркоманами, коим нет числа.
– Мне придется настаивать, – вкрадчиво цедила она. – Как ты поступишь, если завтра приедут люди и сгрузят в парадной часть моих поставок? Кто знает, «Амапола» это или Семмирский дом? Может, это Печатник великодушно принес в дар госпиталю двадцать килограммов опия? Что ты сделаешь? Что?
Дани побеждено сникла.
– Ведь ты не отправишь их в Управление – в лапы Грю, но твои начальники… – качнув головой, Кочерга холодно смотрела на нее, раскачивая трость. – Другое дело: ты можешь сейчас согласиться, и наше сотрудничество не дойдет до руководства госпиталя.
– Почему ты говоришь об этом со мной? – Дани положила руки на стол и начала нервно ломать пальцы. – Почему не с главврачом?
– Потому, – твердо говорила Кочерга и снова становилась человеком, – что тебе я доверяю. Я хотела утопить остатки в порту, но вижу, что могу поступить лучше. Ты извлечешь из опия больше выгоды, чем океан.
– А взамен?
– Ничего, – Аили накрыла ладонью сцепленные руки Дани. – Ты уже сделала для меня очень много, ничего не прося. Теперь моя очередь. Ты назначишь время, и мои люди привезут опий. Соглашайся.
Повисло тяжелое молчание. Дани думала, но все трое знали, что она согласится. Потому что она – Дани Марих, и своим желанием помогать уже нажила себе целую гору бед, попала в немилость к Управлению по контролю оборота опия, приютила в своем доме макового дельца, скрыла убийство следователя и невольно стала одним из винтиков в машине, породившей войну.
– Хорошо, – она посмотрела на часы. – Если это все, то я бы хотела остаться одна. Через три часа у меня операция, а я не спала.
Аили кивнула. Перед ней сидела измученная женщина, впитавшая в себя чужую боль и чужие страдания. Каждый день она шила, чинила поломанные человеческие тела. В одни часы обещала родственникам, что все будет хорошо. В другие – говорила от имени смерти. Возвращала надежду тем, кто ее утратил. Отнимала последнее у тех, кто кроме надежды не имел ничего. Скольких она спасала за день? Сколькие умерли у нее на руках?