Страница 88 из 100
- Ты серьезно так думаешь? – сводный брат прищурился. – Значит, ты наивный ребёнок, не желающий видеть дальше носа. Я не хотел, чтобы меня усыновляли. Ясно? Надеялся, что вернется родной отец. Для Виктора это был показательный жест, подчеркивающий псевдоблагородство. А мама… Поверь, Алла Сергеевна на людях и со мной наедине – два разных человека. Она блестяще разыгрывает спектакли для тебя, а ты ведешься, как идиотка. А твой дед?! Ты хоть помнишь, сколько издевательств я от него вытерпел? Моё счастье, что они с Виктором были на ножах, и Валерьян Гаврилович не часто приезжал в гости. Вспомни ваши игры, Саша! И посмей сказать, что я не прав!
Будь это голливудское кино, зрителям показали бы картинки из прошлого, мельтешащие перед моим сконфуженным взором. Бог свидетель (или на худой конец, Поточные наблюдатели), я страстно желала сказать, что Вова преувеличивает или врёт. Но не могла. Полузабытые эпизоды, и впрямь, замелькали, пусть и не столь ярко, как в фильмах.
Вова подобрал правильное слово. В детстве я всё воспринимала игрой. Сводный навязанный братец был неприятелем, а дед сообщником – сильным и мудрым. Тем, кто «отомстит» за меня, пока Аллы с папой нет дома. Дед не поднимал на Вовочку руку. Бил словами, которые меня веселили. Однажды, услышав мои жалобы на очередную драку, старик ушел к мальчишке в комнату без меня. Я не узнала, о чем шел разговор, но вздернутый нос с полгода не отвечал на мои издевки за Аллиной спиной.
До сознания, отбрыкивающегося сначала от Риты, а потом от Вовы, дошла простая истина. В многолетней войне я не была положительной героиней. Приумножала обиды, язвя при каждой встрече.
- Мне жаль, - голос показался чужим. – Но мы же были детьми…
- Полагаешь, в детстве не больно?
Я не смогла бы ответить, даже если б захотела. Не сумела б подобрать слов, чтобы выразить весь диапазон тайфуном нахлынувших эмоций. Объяснить. Оправдаться. Дать понять, что осознала, как эгоистично себя вела ребенком.
Но Вова не ждал ответа.
- Ничего не меняется, - он мрачно посмотрел в сторону. Пальцы скрючились, желая сжаться в кулаки, но остановились, распрямились. – Я не могу ступить и шагу, чтобы ты не маячила тенью за спиной, словно персональное проклятье.
- Смешно…
Потонувший в чувстве вины сарказм, всплыл на поверхность. Затрепыхался на черных волнах, желая заявить о себе в полный голос. Я впилась взглядом в Вовино лицо, но не обнаружила насмешки или лжи. Брат оставался серьезен.
- Подумай. Самую малость. Что бы я ни делал, как бы ни старался, этого всегда недостаточно. Виктор смотрит снисходительно. Молчит месяцами, не хвалит за успехи. Но стоит допустить оплошность, выливает ушат помоев и заводит любимую песнь: Саша бы так не облажалась. Мама нагнетает, требует свершений. Переплюнуть тебя! Не желает понимать, что не нужна мне рекорды. Хочу делать свою работу – так как умею. Пусть другие правят балом. Мне хватает моей роли.
- Скажи об этом Алле! – разозлилась я.
Посмотрите на него! Жалуется на жизнь! Трудно поставить на место Бастинду?!
- Говорил. Бесполезно. Теперь Виктор влез в мою личную жизнь. Велел расстаться с любимой девушкой, иначе примет меры, и тогда не поздоровится обоим. Знаешь, почему? Чтобы не разбить твоё хрупкое сердце! Наши отношения ты расценишь не иначе, как предательство, и это - дословно: причинит боль твоей израненной душе!
Я прыснула. Громко. Испугалась реакции – примолкла и для верности зажала рот ладонями. Ну, папа! Ну, безумец заботливый! О, да! Грубый финт - в духе Виктора Корнеева. Отец мог сколько угодно твердить, что не имеет ничего общего с дедом, однако поступками доказывал, что яблочко не далеко укатилось от яблони.
- Мне фиолетовы ваши с Риткой отношения. Хоть женитесь, хоть с десяток детей заведите, только меня крайней не делайте!
Пришла пора растеряться вздернутому носу. Моя осведомленность стала молнией, взрывающей пласты земли под ногами. Уши покраснели, глаза за очками заморгали.
- Ладно-ладно, - призналась я, слыша, как скрепят Вовины мысли. – Я не обрадовалась. Поругалась с Лукониной. Но успокоилась и поняла, что меня не волнует ваш роман века. Не моё это дело. И, тем более, не папино. Я дам ему понять несложную истину.
- Я не нуждаюсь в заступничестве, - ощетинился Вовочка.
- Я и не предлагаю. Берегу свой покой. Тебе и так предстоит «веселье». Папины закидоны ничто по сравнению с реакцией твоей матушки. Она подралась с Риткой, защищая твою честь. Или собственный эгоизм и пожизненную возможность владеть тобою единолично.
- Как это подралась? К-к-когда?
- Что последнее ты помнишь?
- Э-э-э, - вздернутый нос замялся. – Бар. Блондинку-официантку. Она делала недвусмысленные предложения. Но я сказал, что не свободен. Хотя мог выразиться иначе. Последняя часть вечера помнится не чётко, я малость перебрал. Или не малость. Это объясняет, почему ты мне снишься такая…
- Какая? – я шагнула ближе, испытав знакомое желание – огреть Вову чем-нибудь тяжелым. Златина кочерга отлично бы подошла.
- Адекватная, - огорошил братец, улыбаясь во весь рот.
- Считаешь, что открываешь душу пьяному глюку? – я почувствовала себя задетой. Сцены расправы в голове расцветали сочными красками.
- Это не первый сон. Раньше ты являлась на крылатой лошади, а я был ребенком. Забавно, у меня друзья вымышленные завелись.
- Угу, Макс и Боря…
Честно, я не хотела вложить в интонацию тонну злорадства. Но ради паники на лице братца, это стоило сделать.
- Откуда…
- Меня же на замену зеленым чертикам прислали, - оскалилась я в чеширской улыбке. – Мне положено знать подробности снов. Кстати, это не лошадь, а конь. Рыжик.