Страница 40 из 100
- Кто вы? Что вы здесь делаете?
Пронзительный голос ударил по ушам.
- Простите, Тамара Даниловна, - поспешно извинилась Люба и выдала спасительную ложь. Хотя почему ложь? Правду. – Это Саша. Она тоже ехала в том автобусе. Бедняжка только-только на ноги встала. Саша, это племянница Варвары Андреевны.
- Здравствуйте, - я протянула руку женщине лет пятидесяти с глазами поразительно похожими на Варины. – Я едва знала вашу тетю. Мы сидели рядом в автобусе. Я могу уйти, если это неудобно, и больше вас не побеспокою.
- Ну что ты, милая, какое беспокойство? - Тамара Даниловна сразу успокоилась и ласково потрепала меня по щеке.
Я вздрогнула. Но не от прикосновения. Интонация, с которой женщина произнесла слово «милая», тоже была знакомой до боли.
Мы с племянницей Варвары устроились на диванчике в коридоре. Люба окинула нас хмурым взглядом и удалилась сдавать смену, велев мне не засиживаться и не забывать про завтрак с процедурами.
- Вы разговаривали с моей тетей в автобусе? – спросила Тамара Даниловна, разглаживая складочки на темно-синей юбке.
- Чуть-чуть, - соврала я. – Понимаете, я помню не все. Многие детали размылись. Но ваша тетя стоит перед глазами, - вот здесь я точно не покривила душой. – Кажется, она сказала, что была балериной.
Я нарочно приписала себе эпизодическую амнезию, дабы иметь возможность выворачиваться из неловких ситуаций, если ляпну лишнее. Не скажешь же племяннице, что бродила с ее родственницей по странному месту под названием Поток, причем, тетка была моложе на пятьдесят с лишним лет. Но расспросить Тамару Даниловну я была обязана. Убедиться, что известная мне Варина биография реальна.
Племянница удивленно вскинула брови.
- Балериной? Это Варвара Андреевна вам сказала?
- А что? – насторожилась я, поняв, что все-таки сморозила глупость. – Мне так запомнилось. Кажется.
- Нет-нет, она танцевала, - энергично закивала дама. – Но я потрясена, что тетя вам призналась. Эта тема в семье, мягко говоря, под запретом.
- Почему? – настал мой черед изумляться. Варя любила рассуждать о своей профессии.
- Видите ли, - племянница замялась, тряхнула мелированной головой и продолжила с ожесточением. – Варвара Андреевна в юности была очень талантливой, ей предрекали блестящее будущее в балете. В двадцать три года она получила главную роль в новом спектакле. Но увы. Судьба распорядилась иначе. Главную мужскую партию танцевал ее молодой человек. Не стану называть имени этого индивида, все-таки оно известно в балетном мире, пусть его самого в живых нет, - Тамара Даниловна замолчала, сурово поджав губы.
- Что случилось? – не выдержала я, поняв, что шестая комната показала Варе не возможное будущее, а свершившееся прошлое, от которого точно не убежишь.
- Он ее уронил, - племянница громко шмыгнула носом. – Нет, конечно, не специально. Но то, как молодой человек повел в себя в дальнейшем, я считаю подлостью. Варвара Андреевна повредила колено и не смогла больше танцевать. Она и сейчас хромает. А он… этот романтический герой сначала чувствовал себя виноватым, приходил, цветы носил. Потом ему опостылело возиться с девушкой-инвалидом. Уехал в столичный театр, не попрощавшись. Сбежал. Это перед войной было. Их труппу вскоре эвакуировали в глушь, поездил с гастролями по стране, выступал для солдат, для раненых, для женщин тыла. После, в начале 50-х, уехал работать за границу, где и остался до конца жизни. Варвара Андреевна так замуж не вышла. Всю жизнь одна прожила. Билеты в детском парке на карусели продавала. Ей сидячая работа требовалась. Из-за больной ноги. Такая невеселая история получилась, Сашенька.
Я молчала. Не знала, как ЭТО переварить, как пропустить через себя и принять ТАКУЮ правду. А еще поняла, что именно тогда увидела в изменившихся Вариных глазах. Не обреченность или мудрость, а память о прожитых годах: крахе балетной карьеры, предательстве любимого, бесконечном одиночестве и горькой старости…
…Ночью у меня случился кризис. Температура подскочила выше сорока градусов. Я бредила, лупила врачей и медсестер, брыкалась и кусалась. Звала Варю с Михаилом. Меня пришлось привязать ремнями к кровати.
Полностью я пришла в себя через три дня, когда жар окончательно спал.
- Ты знаешь, где находишься? – спросила бабушка, сидя у моей постели – бледная, с осунувшимся лицом и кошмарными черными кругами под глазами.
- В больнице, - прошептала я плохо слушающимися шелушащимися кубами. В бреду искусала их в кровь.
- Хорошо. А теперь спи.
И я спала. Много. Просыпаясь, начинала с аппетитом есть. Правда о Варе непостижимым образом пробудила во мне желание жить. Я выздоравливала. Душой. Не ломала голову над загадками, преподнесенными Потоком, а приняла случившееся как данность.
Когда до выписки осталось два дня, я нагрянула к Любаше с просьбой. Заранее предвидя бурные протесты, запаслась терпением.
- Люба, я должна знать, - в десятый раз повторяла я упирающейся рогом медсестре. – Понимаешь, должна! Истерик не будет, обещаю.
Но президент был непреклонен. Пришлось уйти ни с чем.
А утром я обнаружила на тумбочку записку. С одним единственным словом: «Приходи».
- Должна будешь всю жизнь, - ворчала Люба, разбирая бумажки на сестринском посту. - Поняла? И только попробуй опять помирать начать. Я тебя, поросенок неблагодарный, с того света достану!
- Ладно. Хорошо. Достанешь, - я соглашалась на все, пусть только скажет, что хочу услышать.
- Никакой Тимофеевой Светы я не нашла. Не было тут никогда такой. Никто по имени Егор в последнее время в отделении тоже не лежал. Был один полгода назад – парень молодой, но тот – сын врача из кардиологии, точно не в детдоме рос. Зато! – добавила воодушевления в голос Любаша. – В автобусе с тобой ехал некий Михаил Гурин. Ему сорок лет. Не знаю твой ли это знакомый, фамилию же ты не знаешь. Но из комы вы вышли в один день. Его, как и тебя, в травму перевели.