Надоевшая

Глава 10. Каштанка и правда дура

Лицемерный подонок, то есть простите Денис Агатов, был удивлен моим почти дружелюбием, но, вроде как, обрадован. Расспросил меня, куда я запропастилась и почему до меня было не дозвониться, получил практически честный ответ (а лучшая ложь — это, как известно, полуправда), что я была очень подавлена и никого не хотела видеть и слышать. Я опустила лишь ту часть моего добровольного заточения, в которой я решила уплыть в мир иной, а Белоусов послужил моей лодкой обратно. Об этом «Дэнчику» знать было противопоказано. Особенно если он хотел как-то использовать меня против Спайка. Потому что этот поступок даже меня подводил к мысли, что он не так равнодушен ко мне, каким хочет казаться. Такой отчаянный малолетний псих, как Денис, схватится за это как за соломинку. А мне ничего такого не было нужно. Я хотела просто доучиться и забыть их всех, как страшный сон.

Денис, кажется, поверил и даже не очень удивился тому, что я почти сразу убежала на алгебру. Даже пошутил: «Ботаник ботаника всегда поймет, ты правда много пропустила». А мне оставалось лишь стараться не выдать свою к нему неприязнь, то есть максимально контролировать выражение лица и голос. Потому что хотелось прожечь его взглядом и посоветовать понимать кого-нибудь такого же больного на голову. Однако я с упорством барана на мосту держалась. В ход снова пошло самовнушение, счет про себя до десяти и прочие способы удержать себя в ежовых рукавицах, совсем недавно позволившие мне подслушать об истинном отношении ко мне Белоусова и не спалиться раньше времени. Самоконтроль всегда помогал, собственно. Денис оставил меня в покое.

Потом были бесконечные уроки, сопровождавшиеся непривычной социальной изоляцией, и путаные извинения перед Марией Вениаминовной, которая, узнав, что случилось с моим любимцем, сразу решила, что это Спайк (я предпочла ей не врать), и мне пришлось битые полчаса после уроков убеждать ее, что это не он, и я знаю, кто это сделал, просто не имею желания об этом говорить. А, и конечно презрительные взгляды самого Белоусова. Казалось, он отыгрывался за все то время, когда был вынужден (самим собой, но кого это волнует?) выражать мне симпатию. И его взгляд меня как будто преследовал, вызывая жгучее, неприятное ощущение обязанности перед ним и какую-то отрешенную тоску. Я по-прежнему любила этого человека. Просто жалость к себе, наконец, была побеждена, пусть и крайне радикальным способом, и плакала я только наедине с собой.

В общем, все шло своим чередом. К несчастью, лишь до тех пор, пока я не засобиралась домой. Из-за разговора с учительницей русского языка я задержалась практически на целый урок, и в моем личном расписании их было как бы семь, а не шесть, что совпадало с расписанием Агатова. Так что, пока я переодевалась, я заметила Дениса, держащего явно что-то живое в руках и куда-то быстро уходящего. Без портфеля, без куртки. Только он и «что-то», подозрительно напоминавшее мне нашу школьную кошку, которую директриса пару лет назад разрешила оставить как общешкольное мурлыкающее имущество.

Не знаю, что на меня нашло, но я быстро зашнуровала кеды, не став менять их на точно такие же уличные, и отправилась за ним, стараясь держаться на расстоянии и не шуметь. От охранника, именно теперь возжелавшего пообщаться, пришлось отделываться тем, что я якобы спешу на работу, но Дениса я из виду не упустила. Присмотревшись, я поняла, что и правда тащит куда-то нашу Муриэль, а кошка активно вырывается шипит и пытается удрать. Странным было то, что охраннику и в голову не пришло его остановить, но, зная Дениса, тот наверняка как-то отвлек этого разгильдяя, прежде чем выйти. Это только ко мне он цеплялся всегда, когда я выходила из школы не в перемену. А я, пока шнуровала кеды, просто не обратила внимания, как он проходил мимо поста охраны, только на то, что он идет с кошкой и в сторону выхода.

Словом, я шла за ним. Расстояние между Денисом и мной было достаточным, чтобы и я не упускала его из виду, и он не слышал, что за ним следом кто-то идет. А направлялся этот член кружка юных живодеров во дворы, противоположные от моего дома. Там еще была масса старых проржавевших гаражей, и наполовину не заполненных машинами. Обитатели тех дворов предпочитали парковать свои колымаги на тротуаре вместо того чтобы выкупить и привести в порядок законное машиноместо. Все как всегда, в общем. Если можешь не платить — не плати. Я подозревала, что Агатов тащит бедное животное в один из таких условно-бесхозных гаражей. А если учесть, что он сотворил с Сириусом, для кошки экскурсия в гараж не должна была стать чем-то приятным.

И правда. Он остановился у одного из гаражей, не замечая меня, наблюдающую за ним из-за раскидистого дуба. Затем ломом, лежавшим в кустах рядом, вскрыл его без особого труда, подтверждая догадку о том, что он сюда приходит отнюдь не в первый раз. С открытием гаража передо мной развернулась такая картина, что я сама бы себе не позавидовала, если бы знала, чем кончится эта спонтанная слежка.

Пахло из него отвратительно, даром, что, пока Денис не вскрыл его, я ничего не чувствовала, а заполнен он был огромным количеством… останков. Кошек, собак, птиц, морских свинок. Все они гнили здесь, распространяя зловоние и привлекая больших мерзких трупных мух, и, скорее всего, прочих летающих и ползучих падальщиков. В дальнем углу гаража я разглядела небольшую клетку, в которой сидел и смотрел в никуда пустыми глазницами покалеченный и, кажется, мертвый кролик. В центре гаража стоял стол, на котором лежали окровавленные хирургические инструменты и обычный кухонный нож. Кошка истерически мяукала и вырывалась, а Денис средь бела дня затаскивал бедное животное в это царство кошмара, по всей видимости, чтобы дополнить ею интерьер.

Я не выдержала, и вскрикнула. Денис от неожиданности выпустил кошку, и животное понеслось наутек. Я попыталась последовать ее примеру, тоже бросившись бегом от быстро сориентировавшегося Агатова, однако, спустя метров пятьдесят, я наступила на собственный развязавшийся шнурок и разбила к чертовой матери колени о какую-то корягу. Во дворе, как назло, никто не гулял ни с детьми, ни с собаками, так что я поднималась, превозмогая боль, совершенно самостоятельно. Только вот «Дэнчик» не собирался ждать, пока я встану и ухромаю от него подальше.

Парень быстро нашел меня, деловито, не произнося ни слова, скрутил, хотя я вырывалась, а когда я попыталась закричать — заткнул рот грязной перчаткой, по всей видимости захваченной им из гаража ужасов. А чтобы я от нее не отплевалась, еще и рукой держал ее у меня во рту, а второй — закинул меня на плечо, словно мешок со старыми шмотками, и куда-то быстро потащил, очевидно, опасаясь, что кто-то успеет увидеть его веселый музей юного садиста до того, как он туда вернется. Вместе со мной.

Абсурдность происходящего странно на меня повлияла. Я не боялась, не паниковала, сердце не билось как бешеное, хотя должно было бы, да и вообще эмоции как будто отключились. Я только разумом понимала, что крупно влипла, и вытаскивать меня теперь некому. Никто ведь не знает, что я последовала за Денисом, и никто не видел этого его гаража, иначе он бы уже стоял на учете. Я ощущала себя клинической идиоткой, но никаких эмоций, кроме желания истерически рассмеяться, не было. Наверное, это был своеобразный шок.

Вот живешь ты в захолустном городишке, учишься, вроде бы все про всех знаешь. А потом оказывается, что твой лучший друг тебя использовал, а парень из параллельного класса держит целый гараж для того, чтобы мучить и убивать животных. А потом этот парень тащит тебя в свой гараж, и ты не имеешь ни малейшего представления, что же с тобой дальше будет. Любопытство кошку сгубило, и все такое. А, нет. Кошку оно как раз спасло, а сгубило — Каштанку. Собиралась же послушаться Спайка! Не зря он считал меня дурой, ой не зря.