Надоевшая

То, что я вновь осознавала, что на мне надето и что я вообще делаю, подталкивало к абсурдному, забавному выводу: попытка самоубийства пошла мне на пользу. Впрочем, если бы я довела дело до конца, вряд ли можно было бы так сказать. Я зябко поежилась, в который раз за эту пару дней представляя себе картину опухшего от воды, расползшегося собственного тела. Я, к сожалению, слишком хорошо знала, как должен выглядеть труп самоубийцы, и теперь картинка меня, ставшей этим трупом, преследовала в кошмарах. И я отлично осознавала: это мне еще повезло. Я даже, наверное, простила Спайка за то, что он сделал. Потому что, вытащив меня из воды, он перевесил плохое хорошим. Снова. Сволочь, ничего не скажешь.

Стоило мне вспомнить о нем, как я, как раз подходя к воротам родной школы, обнаружила его машину. В марках я не разбиралась от слова «вообще», но не узнать изящный темно-синий автомобиль, внутри которого столько раз бывала, просто невозможно. Увидев меня, выходящий из нее Спайк сначала изобразил на лице удивление, а потом все то же хорошо знакомое мне последнее время презрение. При этом ни единым словом он меня не удостоил. Когда из-за другой дверцы выбрался Мезенцев, я ощутила невольное желание ускорить шаг, но подавила его. Тот с язвительной усмешкой, выдававшей в нем ранее не замеченный мною интеллект, отвесил мне шутовской поклон, но тоже не подошел, и ничего не сказал. Оставалось лишь кивнуть им, и спокойно пройти мимо по своим делам, то бишь, на тот же самый урок, что и эти два бандита, одному из которых я теперь была обязана жизнью.

Урок был у нашей классной руководительницы, это был английский, и на выяснение, как я посмела пропасть без справки, уйдет в лучшем случае половина урока. Наша классная была весьма неприятной женщиной (хорошего человека Евгешей не назовут), и то, что я пропустила занятия впервые за все время обучения, вряд ли хоть как-то утихомирит ее буйный нрав. Тем более теперь, когда Спайк не будет указывать этой падкой на деньги женщине на ее место. Смешно, кстати: по отношению к прогульщикам она была буйной тигрицей, но стоило кому-то спросить, куда родительский комитет девает деньги, что собирает минимум раз в полгода, как она тушевалась и мямлила, что не занимается финансовыми вопросами и деньги лишь собирает.

Но, к несчастью, сегодня ее жертвой должна была стать я. Объяснять учительнице, что у меня была кратковременная депрессия, едва не завершившаяся суицидом, мне казалось весьма и весьма глупым, так что я решила отвечать и ей, и одноклассникам, что серьезно отравилась и не могла выйти из дома. Типа плохо было, но не настолько, чтобы кого-либо вызывать. И в то же время совсем не настолько хорошо, чтобы дойти до школы. Моя бледность и несколько нарушенная координация движений эту версию косвенно подтверждали, потому что обезвоживание организма в результате отравления может давать такие симптомы, так что я была спокойна за правдоподобность своей лжи.

Первый раз мне пришлось испробовать эту ложь на однокласснике, когда тот подошел ко мне, раскладывающей учебники на ставшей привычной последней парте среднего ряда. Тощий раздолбай в летней синей футболке с принтом человека-паука, изгвазданных в грязи джинсах и почти таких же, как у меня, черных кедах желал выяснить, не планирую ли я больше пропадать и почему вообще пропала. Это был Вова Клименко, парень с каштановыми волосами, и с ним данная ложь сработала на сто процентов. Он посочувствовал мне, посоветовал тщательнее выбирать, у кого я покупаю еду, раз уж я это делаю сама, и умчался в компанию к таким же простым раздолбаям, с которыми дружил, напоследок ободряюще улыбнувшись мне во все тридцать два.

После него ко мне подошла сплетница-Олеся, как всегда одетая с иголочки, по последнему писку моды, в кислотно-синий костюм от какого-то пафосного дизайнера. К слову, юбка ее костюма была на удивление короткой. Она только разочарованно надула губы, окрашенные ярко-розовым переливчатым блеском, и огорчилась, что у меня все так банально. Затем, оправив шикарные темные кудри, посоветовала мне повесить своего повара, как всегда забыв, что я не отношусь к их пафосной тусовке, и, деловито стуча высоченными каблуками, тоже куда-то убежала, пока не прозвенел звонок.

А вот Мезенцев, улучив минутку, не преминул попытаться меня облапать, а получив учебником по руке, язвительно, но, к счастью, тихо сыронизировал по-поводу моей лжи:

— Чтобы не сказать, что топилась, ты решила соврать, что у тебя понос. Гениально!

В остальном все прошло гладко, те, кто спрашивал меня о том же самом, поверили, и классная почему-то, прицокав наконец острыми короткими шпильками в кабинет, решила проводить урок, а не докапываться до меня. Впрочем, она и выглядела на себя не похожей: собранная, сосредоточенная, задумчивая женщина лет сорока в бордовом костюме и с короткой стрижкой темных волос, она сегодня даже голоса ни на кого не повысила. Урок прошел на удивление мирно в повторении пройденного материала, заучивании неправильных глаголов, проверки домашних заданий и прочей рутине английского языка. Меня проверка домашки не коснулась вообще. Лишь после занятия Валентина Евгеньевна попросила меня в ближайшее время постараться принести справку, а я покивала ей, словно китайский болванчик.

А вот в перемену, пока я перебиралась из кабинета английского в кабинет алгебры и геометрии, меня настиг наконец человек, которого я отчаянно не желала видеть. Денис Агатов. Избежать его было никак нельзя, хотя мне безумно этого хотелось. Просто, черт бы его побрал и выебал, безумно! Перед этим человеком у меня теперь было органическое отвращение, сильнее, чем даже перед Мезенцевым, сильнее, чем вообще перед кем бы то ни было. А нужно было делать вид, что все в порядке.

Лучезарно улыбающийся парень с прической и костюмом пай-мальчика и душой распоследней подколодной змеюки приближался ко мне с целью пообщаться. И вместо того, чтобы сбежать от него побыстрее в нужный кабинет, я усилием воли вынудила себя подойти к нему, неуверенно улыбнуться и сказать:

— Привет, Денис. Если что, поддерживай мою легенду насчет того, почему меня не было три дня. И извини, что не отвечала на звонки, не до того было.