Надоевшая

На столе в центре кухни я обнаружила свой походный термос с горячим сладким чаем и записку: Ну, раз до кухни сама доползла, значит, не совсем безнадежна. В отличие от поддельной, эта была не клочком клетчатой тетради, а плотным листом качественной бумаги, вырванным из личного блокнота, который Спайк периодически таскал с собой в кармане брюк. Ну да. Богатенькие мальчики из тетрадей листков не рвут. От записки повеяло злой иронией, так свойственной Белоусову, но я не стала об этом думать. Я просто налила чай из термоса в чашку, стоявшую рядом и тоже тщательно вымытую. (Неужели сам?!) Естественно, пролив часть на скатерть. Затем выпила его, и стало чуть лучше. Стоять я теперь могла более тридцати секунд подряд, и руки стали трястись меньше, чем раньше.

В кастрюле на плите оказался еще теплый бульон, часть которого я налила в чашку и выпила. Затем открыла холодильник, больше не изгвазданный непонятно в чем, и поставила ее туда. В холодильнике оказалась прорва еды, а на моей любимой шоколадке в боковом отделении, которой там тоже раньше не было, лежала еще одна записка. Ты часа четыре без сознания провалялась. Но дышала при этом и воду из легких выкашляла. Так что я вызвал клининг и они тут все в нормальный вид привели. Ненавижу готовить в свинарнике. После второй записки я наконец обратила внимание на то, что за окном уже темно. А значит, сейчас минимум десять вечера. Это притом, что моя попытка суицида была совершена где-то часа в три дня. То есть примерно в семь вечера он все это доделал и, будучи уверенным, что я очнулась, пооставлял везде записки. Потом отправился на всякий случай проверить, так ли это. Обнаружил бессознательную тушку и энное количество времени потратил на то, чтобы так или иначе привести ее обладательницу в сознание.

По крайней мере, мне все это представлялось именно так. Если бы он не спас мне жизнь, то я не приняла бы всего этого. Забитого холодильника, чистой кухни и прочей совершенно иррациональной, учитывая его ко мне презрение, заботы. А теперь гордо заявить, что раз мы друг другу никто, то какого хуя он все это сделал, я не могла. Это выглядело бы убого, жалко и просто омерзительно. Потому что, каким бы этот человек ни был, он спас мне жизнь и позаботился о том, чтобы его усилия не пропали напрасно. Очень странное ощущение — быть обязанной ему снова, когда нас уже ничего не связывает. Эдак я никогда от чувств к нему не избавлюсь. Только решишь, что человек — абсолютный подонок, а он возьмет и спасет тебе жизнь. И мир из черно-белого снова превращается в болезненно-цветной.

Один плюс в моем поступке все же был: я теперь не хотела умирать и была вполне вменяема. Мне по-прежнему было плохо, как и всякому брошенному человеку, но я по крайней мере знала, что влюбилась не в законченного подонка, и понимала, что за этой дружбой все-таки крылись какие-то эмоции. Иначе бы он не пришел. А значит, принять изменившиеся обстоятельства будет куда как проще. Главное — больше не пытаться доверять кому-то в этом городе. Это чревато самыми разными последствиями. И постараться отвадить от себя Дениса, не рассказывая о том, что я чуть не сделала, и никак не демонстрируя, что я знаю: крысу убил он. То есть, по сути, играть роль подавленной, нуждающейся в защите, агрессивной… самой себя. Потому что в тот момент, когда я решилась свести счеты с жизнью, я именно такой и была.

Остается лишь надеяться, что у меня получится и сделать вид, что ничего не поменялось, и отвадить этого полоумного от себя. Конечно, хотелось мстить или еще какую-нибудь глупость совершить, только вот, чем это кончится? Тем, что я снова окажусь в опасной ситуации, а выдернуть меня из нее будет некому. Спайк ведь ясно сказал, что это первый и последний раз.

Запоздало, в голову пришла мысль, что я обязана позвонить Свете и объяснить ситуацию. Меня питала надежда, что Белоусов ей звонить не стал, а значит, она ничего не знает. А он, скорее всего, не стал, потому что, во-первых, Света ему никто, а перед посторонними он отродясь не отчитывался, а во-вторых, если бы Света знала, что я пыталась покончить с собой, то задача «Не покажи Денису, что в курсе, что он ублюдочная тварь» многократно усложнилась бы. Спайк сам посоветовал мне не демонстрировать излишней осведомленности. А значит, чинить препятствий этому он не станет. Это было бы просто-напросто нелогично.

Обратно в комнату, к телефону, лежавшему возле мерзко пахнущей постели, я добиралась уже без остановок, хотя и все еще по стеночке и не очень быстро. Бульон сделал свое дело, несколько поддержав мои силы. Теперь хотелось съесть что-то более существенное, но я опасалась, что меня просто-напросто стошнит, если я это сделаю сейчас. Так что я, мрачно выругавшись на саму себя, поменяла простынь и наволочку, сняла к чертовой матери пододеяльник, и, сложив все это добро на кресло у окна, поскольку желания заходить в ванную, к стиральной машинке, не было никакого, взяла телефон и набрала Светин номер.

Минуты полторы прошло, прежде чем гудки сменились обеспокоенным голосом моего менеджера.

— Влада, что случилось?! Почему ты не отвечала столько времени, мы тут с девочками чуть с ума не сошли! Я даже к тебе домой приходила, но тебя то ли не было, то ли ты меня не слышала! И Денис заходил, спрашивал, что с тобой, и говорил что тоже не может дозвониться! Что это, блядь, было вообще?!

Я терпеливо выслушала поток заслуженных ругательств в свой адрес, а потом максимально спокойным, ровным голосом ответила ей:

— Света, прости меня, пожалуйста. Мне было очень плохо и я ушла в себя, замкнувшись и забыв и про тебя, и про девочек, и про Агатова. Это было ужасно эгоистично с моей стороны, я была неправа.

— Ну ладно. Тогда мир, — быстро простила меня менеджер. — Только не делай так больше, мы все за тебя испугались. Даже пожалели, что отпуск тебе сделали. Сейчас все в порядке?

— Да, я в норме уже. Спасибо, правда. Я не привыкла, чтобы обо мне заботились.

Потом мы с ней попрощались и я поняла, что питаю к этому человеку, к Свете, какое-то странное теплое чувство благодарности. Это приятно, когда кому-то не все равно, что с тобой. И на душе от этого теплеет, наполняя странной и непривычной жаждой жизни. Выходит, не только от любви можно приходить в эйфорический восторг.

Теперь я могла засыпать спокойно. Денису Света передаст, что я звонила, никаких ненужных мне вопросов она не задала и к тому же изрядно подняла мне настроение своим небезразличием ко мне. В общем, я и совесть успокоила, и глупость собственного убеждения, что я никому не нужна, развеяла, как пыль на ветру. А еще звонок Свете мне напомнил, что в шкафу у меня спрятан конверт с нетронутыми деньгами.

Мне стало любопытно, сколько же они собрали, так что я нашла его, открыла и пересчитала. Здесь были положенные мне три тысячи отпускных, а за неделю их должны были дать именно столько, и еще двенадцать тысяч сверху. Они собрали мне месячный заработок! За неделю. Я снова поймала себя на том, что реву. На сей раз от переполнявшей меня теплоты по отношению к этим людям. То, что они сделали плохо укладывалось в голове, но ложилась спать я безумно радостная, потому что мне не удалось покончить жизнь самоубийством.

***

В итоге на следующий день я все-таки не пошла в школу, поскольку чувствовала себя совершенно омерзительно. Оно и понятно. Нечего было утопиться пытаться, не думая ни о чём, кроме себя и своих страданий. А вот в пятницу с утра я оказалась более-менее способна собраться, выйти из дома и прийти в школу, даже не опоздав. Более того, я оделась на сей раз как живой, осознающий, что он делает, человек. На улице похолодало, так что на мне были черные стоптанные кеды, темно-синие джинсы, тонкая черная кофта без рисунка, с длинным рукавом и джинсовая куртка. Это было значительно лучше, чем деловой стиль вперемешку с джинсой, а именно так, по словам Олеси Мироновой, я и выглядела до этого.