Энтузиаст

Поднимаясь по старой лестнице, опираясь на стены с почти обвалившейся штукатуркой, я заметил странный импровизированный алтарь на подоконнике второго этажа. За стеклом между рамами стояла иконка Божьей Матери, на подоконнике стояли с обеих сторон две красивые зелёные бутылки непонятно из-под чего, стоял подсвечник, рядом коробок спичек и пара гвоздик. «Уж не секта ли это какая-нибудь?» – прокралось сомнение в голову.

На четвёртом этаже мы остановились, Павел отвёл нас с Диди чуть в сторону и позвонил. Дверь открыл мужчина среднего роста в спортивных штанах и майке, растянутой и болтающейся как парус на его сухом и крепком теле. Лоб мужчины был вспотевшим, лицо слегка красноватым. Два чёрных уголька глаз смотрели пристально и сурово.

– Здравствуй, сын. – Наконец, устало и со вздохом выдал этот мужчина.

– Здравствуй. – Они пожали руки и обнялись. Павел был очень напряжён.

– А она что здесь делает?! – вдруг повысил голос отец, увидев Диди.

– Она со мной. Нам нужно поговорить. – Твёрдость в голосе явно давалась Павлу с трудом.

– Какого чёрта ты притащил её сюда?! И слышать ничего не хочу! – Взгляд отца переполнился бесконтрольным гневом. Я бы даже сказал, ненавистью. К обоим.

– Подожди…

– Нет! Нет, нет и нет! Проваливайте! Или заходишь один или вообще не заходишь! Ты разве не понимаешь, что происходит?    

– Это ты не понимаешь, не можешь смириться, что это именно моё решение и только моя ответственность. Мы поговорим сейчас, хочешь ты этого, или нет!

В этот момент Диди расплакалась и побежала к выходу. Паша тут же догнал её и крепко обнял.

– Подожди, я прошу тебя, подожди.

– Зачем мне всё это?! – зарёванная девочка крепко прижалась к нему и, всхлипывая, пыталась говорить – Опять. Всё повторяется, только делается хуже! Я устала! Понимаешь! Сколько можно, сколько ещё всё это будет продолжаться?

– Мы приняли решение. Нельзя отступать. Мы идём сейчас и точка.

Павел взял Диди за руку и повёл обратно на этаж. Тем временем, отец смотрел на всё это, и лицо его выражало тысячу эмоций. Боль, борьбу, печаль, гнев – чего только не было в нём! Вдруг дверь открылась шире и на пороге появилась женщина, лет сорока – сорока пяти с виду, очень ухоженная и красивая, черноволосая и страшно бледная.

– Пусть войдут. – Устало сказала она отцу и отстранилась, пропуская парочку внутрь. – Заходите, не беспокойтесь.

– А это кто? – спросил отец Пашу, глядя на него ненавидящими глазами и показывая пальцем на меня.

– Это? – он оглянулся – Это друг. Пусть посидит на кухне, пока мы разговариваем.

Мне показали, как пройти на кухню, и вся компания скрылась в комнате слева от входа, закрыв за собой дверь. Квартира была очень уютная и достаточно большая. Кое-где виднелись даже претензии на роскошь. Комнат было четыре, но по шуму из-за закрытой старой деревянной двери, не вписывающейся в общий интерьер, я понял, что одна из комнат сдаётся. Очевидно, квартира старая, но очень ухоженная: старая советская мебель, содержащаяся в идеальном порядке, свежие обои тёплых тонов, кое-где даже восстановленная лепнина – остаток может быть даже дореволюционного шика.

Через минуту на кухню зашла та женщина, по всей видимости, мать Павла. Она предложила мне выпить чаю и пару минут просидела за столом с грустным, я бы даже сказал убитым видом, после чего снова ушла.

Из комнаты послышался громкий голос Диди.

– Да как вы можете обвинять мою мать в чём-то подобном! Я не понимаю, откуда у вас всех берутся эти мысли! Ведь и Паша поначалу тоже часто говорил мне эти обидные вещи! Почему? Почему вы так смотрите на людей!

Я подошёл ближе и прислушался.

– Как бы там ни было, пусть ты даже самый замечательный человек на всей Земле, мы не можем дать своего согласия. Поймите, это не только выбор отдельных людей…

– Это именно выбор отдельных людей. Не нам решать, когда и как это начнётся, но нам решать, что делать с тем, что нам дано. – Заявил уверенный голос Павла.

– И ты всё решил, хочешь сказать? – спросил расстроенный голос матери.

– Именно так. Я люблю эту женщину и знаю, о чём говорю. Этого не изменить.

– Мы не можем больше противиться, убеждать тебя, ты ослеплён и глух к нашим словам, – начал отец, – но поддержки нашей ты лишился. Ты можешь поступать так, как считаешь, ты мужчина, но благословлять это дело, – в голосе послышались отчётливые нотки презрения, – я не собираюсь. Мы не собираемся. Мы с мамой едины в своих убеждениях.

Разговор снова стал тише, и я не мог уже разобрать, о чём говорилось. Спустя пару минут они вышли. Павел жестом показал мне на выход. Заплаканная Дидиан держала его за локоть и слегка пошатывалась. Я вышел первым. Затем Диди. Павел постоял секунду и протянул руку отцу. Отец остался стоять как вкопанный и своей руки не дал.

– Я мечтала жить с вами в мире. Что ещё мне остаётся, если я люблю его? – сказала Диди и снова заплакала.

Мы ушли. Вот так, вместо революционеров и террористов, я застал семейные дела не самой счастливой пары на земле. Павел крепко обнимал Дидиан и пытался успокаивать.

– Как бы там ни было, – говорил он, – мы добились правды во всём. И мы будем счастливы. Мы имеем на это право. Он же сказал, что не будет ни помогать, ни мешать. Мы добились своего. Дидиан плакала и крепко прижималась к нему. Я стоял в стороне. Так прошло несколько минут, и я уже собрался уходить, но тут Павел повернулся ко мне.