Энтузиаст

Павел хлопнул меня по плечу на прощание и скрылся в толпе. Слева и со стороны площади послышались полицейские сирены, сразу несколько голосов в рупоры пытались остановить шествие словами. А люди в ответ орали свои речёвки ещё яростнее, ещё дальше бросали свои банки, палки и прочий мусор. В ступор ввела одна старушка, которая с криками: «Довели страну! Люди с голоду помирают!» загребала обеими руками продукты с полок открытой уличной лавочки и жрала их прямо здесь, пока не пришла полиция. И это не была ночующая на улице или просящая подаяния бабка, нет, – те куда более благоразумны в этом отношении, – это была прилично одетая, сытая с виду старушка в бежевом пальто с повязанным на голове чёрно-красным расшитым шарфиком. Тем страшнее было видеть, как эта старушка кричала и жрала с прилавка, отталкивая свободной рукой плачущую продавщицу, как безумными и торжествующими глазами оглядывала окружающую и, по всей видимости, поверженную её «смелостью» улицу.

Я думал, что проходящие мимо парни остановят это бесчинство, но вместо этого, они, и ещё несколько мужчин и даже две девушки присоединились к бабке, стали кричать про то, как наши власти доводят страну, про евреев, про фашистов, про козни американцев и про маленькие зарплаты. И при этом стали расчищать прилавки этой же лавочки, а потом перекинулись и на ближайшие магазины. Гулять, так гулять!

Сначала это было страшно. А потом… А потом вдруг стало смешно. Смешно видеть, как подпитывающие жизненными силами догнивающий и червивый рогатый труп системы, люди, вечно соглашающиеся на уходы от налогов и армий, о чём говорил Павел, на чёрные зарплаты в конвертах и платные услуги бесплатных школ и больниц, вдруг при малейшем поводе срываются в едином порыве обвинения. В каком же постоянном напряжении должна быть совесть обыкновенного человека, если его так легко было поднять на бунт? Я говорю «обыкновенного», потому что у святых и злодеев совесть в напряжении другого порядка, у нас же, людей обыкновенных она вечно болит равномерной, непрекращающейся, нудной и не слишком сильной болью, напоминающей зубную.

Вышедшие из соседнего магазина кассир и двое охранников принялись раскидывать бесчинствующих, кто-то рядом даже звонил куда-то, может быть в полицию. Трое парней получили оплеухи от охранников и решили ответить. Завязалась драка.

Старушка-зачинщица кинулась на кассира и вцепилась ему в волосы. В этот момент какая-то другая бойкая старушка из проходящей в сторону площади Восстания толпы швырнула в дерущихся… иконой. Мол, боженька разберётся, или в чём была её логика? Получив по лицу иконкой, старушка-зачинщица обернулась поглядеть, кто такой дерзкий, кто посмел кидаться «боженькой», и споткнулась, упав под ноги движущейся толпе. Нет, её, слава Богу, не затоптали, хоть пару пинков она и получила: тот самый кассир, чей клок волос остался в волосах старушки, кинулся ей на выручку.

Пока кассир возился с бабкой, охранники из того же магазина уже лежали на асфальте, собирая удары окруживших безумцев. Где-то вдали, у основания шествия послышались свистки и странные громкие хлопки. Пошёл дым, его даже отсюда было видно. А толпа продолжала своё шествие. Я остановился, изо всех сил схватился за столб, чтобы в очередной раз не быть «смытым течением» и продолжил смотреть, чем кончится бой за прилавки. Не знаю почему, но в голове от вида всего происходящего крутилась только одна мысль: «Да это же чёртов карнавал! Самый настоящий карнавал!» Правда, всё вокруг стало для меня как бы замедлятся, и очень стало не хватать подходящей музыки – у этого шествия определённо должен был быть гимн, или какой-нибудь строго определённый набор песнопений. Драка за еду чуть было не кончилась, но тут к бунтующим, услышав смысл их требований и увидев их метод борьбы с несправедливостью, стали присоединяться прохожие, пока, наконец, всё это не перетекло в самостоятельное и нехилое по масштабу русло всеобщего безумства. 

В конце концов, я рассмеялся. Сначала слегка, тихонько. Потом громче. Ещё громче. Наконец, совсем громко, во весь голос. В животе стало немного покалывать, но остановиться было уже никак – я ржал, растеряв все мысли, какие имел, смеялся от звуков собственного смеха. Смех даже начал переходить в истерический; рука ослабла и уже не держала безвольное и трясущееся от смеха тело у столба. Я сполз на асфальт, просмеялся и даже стал было успокаиваться, но вдруг увидел, какими трезвыми, осуждающими и полными непонимания глазами на меня смотрели проходящие в своём безумном, но ужасно «справедливом» шествии «граждане» «гражданского общества». И рассмеялся теперь уже с такой силой, что едва не задохнулся.

Подошёл какой-то парень, подёргал за плечо.

– Эй, ты как вообще? В норме?

Его глаза были полны участия, разума и сочувствия, но ведь я видел, как он шёл С НИМИ. И чего же тогда, спрашивается, ждать от него? Я откашлялся, изо всех сил пытаясь прекратить смех и подняться.

– Я-то? Эм… Нет. Пожалуй, я не в порядке. Немножко голова не в порядке. А вы идите – продолжайте своё благое дело! Вам нечего отступать и отвлекаться на всяких дураков вроде меня.

Парень посмотрел на меня несколько секунд непонимающим взглядом и, выругавшись матом, пошёл дальше.

На этом бы вся сегодняшняя история и кончилась, но, как говорится: «Пришла беда – отворяй ворота». Выбраться с улицы, по которой шла безумствующая толпа оказалось невозможным: во всех переулках со всех сторон давно стояли полицейские с щитами, улицы в округе были перекрыты, в небе над нами кружили пара вертолётов. Подходя ближе к полицейским заграждениям, я заметил, как мужики напряглись.

– Можно мне пройти? Я не с этими, я сидел в баре и не видел как всё началось, – приходилось очень громко кричать, чтобы хоть самому услышать свой голос – Мне нужно домой! Я не с этими, я тут случайно!