Энтузиаст

Тишина. Ветер успокоился, деревья прекратили свой шёпот. Папа слушал.

– Я недавно совсем приплыл. Пройду курсы и поплыву дальше.

Ветер слегка погладил Бориса за руку.

– Куда? Думаю, нас отправят в Турцию. Я хочу пойти простым матросом.

Остывшие чёрные деревья цеплялись за небо голыми ветками. Последние листья нехотя отрывались и мягко падали на землю. Холодно не было. Было тихо и спокойно. Всё на свете здесь ждало только белое покрывало снега, чтобы, наконец, уснуть. Успокоиться.

– Мне нужен твой совет. – Снова заговорил Борис, открыв глаза и спрятав руки в карманы поглубже. – Есть одна женщина, её зовут Ольга. С виду она холодная и непроницаемая. Красивая, кстати. Не то чтобы самая красивая на свете, но мне очень нравится. Она не выглядит доброй, заботливой, но… Есть у неё одно качество. Она смотрит всегда прямо в глаза, почти ничего не говорит, но всё понимает. Оля всё всегда понимает. С ней не нужно долго говорить и что-то вечно объяснять: она просто посмотрит тебе в глаза, спокойно, и поступит как нужно. Мне кажется, я люблю её, папа. И она меня.

Но я моряк, я вечно где-то. Что ей останется? Только ждать. Разве сможет человек столько ждать? Я ведь не смогу поменять жизнь. И как тут жениться, какая тут семейная жизнь…

Кромешную тьму склепа начало рассеивать какое-то голубоватое сияние. Почувствовалось даже дыхание воздуха. «Опять…» – подумал Карл и даже вздохнул бы, было бы чем вздыхать.

К Карлу часто приходили воспоминания. Лучшие моменты жизни, лучшие люди из его жизни. Иногда приходила жена, иногда – сын. Сын приходил чаще других и его голос звучал так отчётливо и так близко, что это сводило Карла с ума, если так можно говорить про его случай. «Наверное, именно это не отпускает меня ТУДА. Я слишком много ещё оставил своего в жизни, слишком человеком остался и пока не пригоден к жизни ТАМ».

Голос Бориса и впрямь раздался посреди склепа. Свечение подошло прямо к Карлу, но переместиться, вырваться сквозь это свечение Карл не мог. Его могло что-то двигать, двигаться же по своему усмотрению он не мог. Голос сына становился всё громче и всё отчётливее. Сын просил совета.

– Не оставляй её! Ни в коем случае не оставляй её! Нет ничего кроме одиночества до, и не будет ничего кроме одиночества после! У тебя шанс быть богом, шанс не потратить время, связав миры! Не оставляй её, молю тебя, сынок! – Карл кричал бы, если бы имел голос, плакал бы, если бы мог плакать. Он не хотел сыну своей судьбы – Кем бы она ни была, сынок! Не оставляй своё!

Борис уже давно сидел молча. Размышлял.

– Пока, папа. До встречи. – Он встал, поправил цветы и пошёл. Угрюмый и пустой.

«Как бы знать, как поступить правильно?» – размышлял он про себя – «Надо, наверное, оставить Олюшку, и не мучить её моей нескладной жизнью. Надо ведь жить по уму, а разве со мной можно будет ей так жить? Чтобы разумно, да счастливо? Нет, со мной она никогда не станет счастливой».

В этот момент вдруг резко подул ветер. Резко и жёстко, словно пытаясь ударить в лицо, сбить с ног, разорвать в клочья всю одежду. Ветер был зол. Листья вокруг разлетались, сучья с треском обламывались и падали на кладбищенскую землю. Обрывок какой-то старой и мокрой газеты попал прямо в лицо Борису. Он взял обрывок в руки: «…Такого-то числа в … ставят “Дидону и Энея”» – только и успел прочитать и, скомкав, бросил прочь.

Голубоватое сияние в склепе стало угасать, отдаляться. Пока, наконец, не оставило Карла в полной тишине и в привычном глубоком мраке. «Только не наделай глупостей, сынок! Если это был ты… Если это не земные переживания, что не дают мне упокоиться мирно. Не наделай глупостей…»

Тьма и тишина.

2.    

Сегодня я поспал меньше трёх часов. Лёг как обычно поздно, а проснулся от странного шума, раздающегося с улицы. Топот сотен ног, какие-то крики, скандирование. Словно бы живое огромное, но неразумное чудище поселилось прямо за моим окном.

Администратора у себя не оказалось. Наскоро приняв душ и попытавшись начать завтрак, я побежал на улицу, так и оставив на столе недоеденную глазунью и полкружки не успевшего остыть кофе.

Погода была мрачная и сырая. Ветер носился туда-сюда по улицам, разыскивая плохо прикреплённые объявления и не слишком удобно надетые шляпы. Ступая по лужам, по узким тротуарам и даже по проезжей части, наплевав на светофоры и машины, в сторону площади Александра Невского двигалась огромная толпа. Я пытался остановить кого-нибудь и узнать, что происходит, но вместо этого, словно живая масса пассажиров московского метрополитена в час пик, толпа подхватила меня и вынесла на площадь.

Что же там творилось! Страшная давка, страшный шум, крики толпы, сливающиеся в один, флаги, красные флаги, чёрно-белые флаги, белые, синие, бело-сине-красные – всё смешалось в одну большую грязную кашу. Прямо возле памятника стояла наспех сколоченная трибуна, на которой выступал какой-то известный толпе и неизвестный мне оратор. Истошные вопли в микрофон, усиленные в десятки раз вырывались из колонок, но я, стоя достаточно далеко, едва мог разобрать, о чём они.

– …Настал час! …Сколько можно обманывать народ! …Все они из одной шайки! …Это начало конца! …Огни не настоящие! Уже много лет они подменяют настоящий огонь …покинули нас и ушли в пустыни, чтобы молиться отвернувшемуся от них Богу! …Наше спасение в борьбе! …Не гарантирован никем тот исход! …Мы сами – кузнецы своего счастья и возделыватели своего будущего! …Объединимся ради…