Энтузиаст

ГЛАВА II

 

1.

Стояли замечательные погожие деньки. Рыжее уставшее солнце изо всех сил старалось напоследок дать как можно больше тепла и напоминало глаза очень старой женщины, к которой на чуть-чуть приехал погостить внук. Вся природа вокруг вполне походила на эту женщину, и хотя тяжёлый запах старости из неё уже не выветрится, но также из её глаз никогда не выветрится любовь.

Словом, погода была грустная и прекрасная. Невысохшие ещё капли ночного дождя стекали по последним жёлтым и коричневым листьям и мягко приземлялись на остывающую землю. Красиво. Всё вокруг очень красиво, но Карл не мог видеть этой красоты. Карл лежал в гробу.

«Как всё-таки всё забавно устроено!» – думал мертвец, – «всю жизнь мы бьёмся над решением множества вопросов, но вот теперь, когда я всё на свете узнал, зачем мне это знание? Что я буду делать с ним? Да и что я такое? Моё тело давно изъедено червями и сгнило, а кости обратились в прах, однако вот он – я. Я есть, но что я?»

«Эх, вот как было бы здорово теперь найти собеседника…» – ещё подумал Карл, мрачно оглядывая стены склепа, старинное каменное распятие, остатки сгнивших досок и лик ангела, с тоскою склонившегося над его последним приютом.  

Этот человек умер в 1994-м году и единственным присутствовавшим на его похоронах оказался моряк Борис. Карл происходил из смешанного семейства: приехавшая перед Войной в Союз из теперешней Нижней Саксонии агротехник Хельга Гро случайно вышла замуж за рослого и красивого полуеврея Николая Виноградова. Впоследствии, Хельга напрочь забыла родной Оснабрюк и родила Николаю сына, которого по причине закоренелой непринципиальности в вопросах кровей Николай согласился назвать Карлом в честь отца жены. 

Карл Виноградов потерял родителей, не прожив и года. Мать Хельгу забрали по подозрению в шпионаже, после чего уже никто и никогда её не видел; Карла отняли у отца, определив в детский дом, а сам отец его был найден двумя неделями позже повесившимся на лампочке. Записки Николай не оставил.

Собственное имя Карл вернул себе намного позже, потому что истории своей семьи узнать сразу не мог и ходил спокойно до 1972 года под именем Владлен. Что же касается характера этого человека, то он крайне сложен и трагичен. Взращенный любовью чрезвычайно заботливой нянечки, Карл-Владлен питал чёрную ненависть к немецкому народу за войну и за всё, что узнавал о германском народе в послевоенной России. Но в то же время и к «власти советов» Карл был обращён той же стороной своей души, за потерю родителей.

Ветра обдували, воды обмывали, время всё выравнивало. Карл стал читать Томаса Манна и подобных ему, одновременно он прекрасно знал русскую литературу, русскую музыку, и наши общие мировые гении помирили всё враждующее в душе Карла. Кроме того, Карл-Владлен страшно полюбил страну, в которой был рождён и в ней же заделал себе наследника, назвав его Борисом. Сожительница Карла ушла при родах, а сам он умер от болезни лёгких в возрасте 57 лет и похоронен был в красивейших местах, правда, по католическому обряду.

Как мы уже говорили, единственным кто хоронил его из родственников, был Борис, правда тогда ещё не моряк, а подросток, страстно желавший стать моряком и повидать весь свет. Борис на самом деле никогда не чувствовал горячей любви к отцу: они постоянно спорили, ссорились и никак не могли найти общий язык. Однажды даже, сгоряча он назвал папу «немчурой», придя после уроков, ведомых закоренелой и прожженной революционеркой старой школы Тамарой Петровной. Тамара Петровна была прекрасным преподавателем доступных ей знаний, свой предмет она давала так, что в классе совершенно не было двоечников и отстающих. Но помимо предмета она учила деток учить родителей, рассказывала им об идеалах марксизма-ленинизма так ярко, что новые строители коммунизма на удивление остального педагогического состава формировались прямо на глазах. Ещё Тамара Петровна учила детей лечить насморк пчелиным воском.

Конечно, когда Карл умер, в душе Бориса ничего не осталось, кроме сожаления от тех дней, когда он, вдохновлённый лучшим учителем-пропагандистом, приходил вываливать свой «красный» пыл на отца. Смерть всех мирит. Но дай нам всем Бог не узнать каково её примирение, дай нам Бог никогда больше не давать времени лечить, а смерти мирить! Будьте счастливы теперь, когда люди рядом, будьте счастливы с ними пусть вас и попытаются разделить религией, политикой, расой, болезнью, гордыней; будьте счастливы одним появлением человека, пока время не взяло всё в свои руки, пока смерть не пошла вас мирить. Ведь даже само время идёт только к тому, чтобы самому исчезнуть, наконец; нам же, как мотыльку, отведены одна ночь с любимым человеком и один день с близкими и родственниками, – но кто из нас проживает их достойно? 

Борис стоял возле прекрасного памятника, сооружённого на все скопленные отцом за жизнь деньги, и поначалу ощущал только свое одиночество. Но приходя потом, раз за разом всё сильнее он чувствовал, что отец его не совсем оставил. Чувствовал, что где-то там, неизвестно где, но отец есть. Чувствовал, что отец бывает даже рядом и слышит его. И Борис начал украдкой беседовать с отцом возле памятника, каждый раз, когда приходил.

Вот и сегодня Борис пришёл к отцу. Уже повидавшим порты Венеции, Коломбо и Комодоро Ривадавиа, и даже полюбившим вид парадной Невы с мостика сухогруза моряком. Поставив принесённые с собой цветы в красивую мраморную вазочку, он постоял минуты две и уселся на подгнивающую листву, прислонившись к памятнику спиной.

– Здравствуй, папа.

 

Борис говорил вполголоса, закрыв глаза. Ветер временами легонько трогал его за куртку, будто бы приветствуя, и этого было достаточно, чтобы вообразить, что отец слушает.  

– Наверное, у нас обоих накопилось много новостей. Хотя… Может быть тебе нечего сказать, и всё что символизируют стоящие рядом ангелы и прекрасное распятие – это только то, что здесь кто-то лежит. В любом случае, я сам потом смогу увидеть. Когда лягу рядом.