Страница 81 из 86
Как оказалось позднее, мой хозяин странного, редкого цвета жил крайне скромно, замкнуто, но аккуратно и чисто, даже до педантичности. В его малюсенькой комнатушке только и помещались, что раскладной скрипящий диван, трухлявый платяной шкафчик, письменный стол и несколько густо заставленных стеллажей с книгами.
Хороших людей видно сразу и он был хорошим человеком в лучшем значении этого слова, но, тем не менее, безумно одиноким и несчастным. Даже сама атмосфера в комнате отражала все его одиночество и неустроенность, но почему-то глаза паренька продолжали сиять. Ведь у него был личный светлячок в запутанных, тёмных коридорах жизни. И этот маленький, хрупкий светлячок вёл его вперёд, к самому свету.
Парень посадил меня на стол, надел резиновые перчатки и начал разглядывать через лупу, а яркая ночная лампа обжигала фарфоровые голову и руки.
– Странно, – удивился он, – такое чувство, что в комнате я больше не один. Не ты ли, старая куколка, взвываешь к беседе?
– Да, это я. Теперь ты не один в этой человеческой „мышеловке“, которую называешь жилищем. Мне скучно, не хочу больше молчать, расскажи мне свою историю. Зачем ты меня купил? У всех моих прежних владельцев была причина и у тебя она должна быть.
– И то верно, конечно же, есть причина. Я хочу сделать подарок одному человеку, который мне очень важен, – и парень упёрся взглядом в потолок, витая в сладких облаках мечтаний, но вдруг осёкся. – Что это я? Сам с собой уже разговариваю, совсем с ума от одиночества сошёл! Праздные грёзы ещё никого до добра не доводили, вот же я дуралей! Но она уже который год не выходит у меня из головы – эта чудная, странная и безумно волшебная девушка, которая ко всем одинаково добра, но, тем не менее, каждого держит на расстоянии. Она всегда бродит где–то в дебрях собственных мыслей, носит кашемировое пальто небесно–голубого цвета, которое, к слову, ей слишком велико, а ещё круглые очки с плотными стёклами почти на кончике носа. Я думаю, она прячется от всего и от всех в слоях мягкой ткани и за толщей нелепых очков. Моя тайная зазноба маленького роста и никогда не собирает в причёску шатёр длинных русых, непослушных волос, вероятно для того, чтоб поток её мыслей оставался таким же целеустремлённым и свободным, как и она сама. Она умилительно неуклюжа, часто спотыкается на ровном месте и постоянно разбивает кофейные кружки. Вероятно, они слишком тяжёлые для маленьких, хрупких, почти детских ладоней.
Это невероятная девушка содержит пять невоспитанных, разбалованных лохматых собак в тесной квартирке, работает над диссертацией и поглощает шоколад килограммами, но остаётся всё такой же миниатюрной и увлечённой историей создания кукол, кукольных культов и знаменитых мастеров–кукольников. А если она не пишет новую главу научной работы всей своей жизни, то обязательно самозабвенно реставрирует старых кукол. Она мечтает построить дом, вырастить сад и обрести личную форму бессмертия, навечно запечатлённую в её мастерстве. Моя милая, моя нежная работает в крупном историческом музее игрушек, а больше ничего её не интересует. Она совершенно не замкнута, хотя, казалось бы, должна быть такой, наоборот открыта и мила, справедлива, но не терпит глупости и поверхностности, вероятно, поэтому её не любят и сторонятся многие наши сотрудники. А я люблю её именно за это: за преданность своему делу и за прозрачность суждений. И я хочу, чтобы и она полюбила меня, но выходит так, что земные радости для неё не существуют. Иногда мы сидим за чашечкой кофе в столовой или в кафе напротив, болтаем преимущественно о работе, а я не могу отвести от неё взгляда, и пытаюсь не выдать себя, не смотреть ей в яркие, лучистые глаза под толщей стекла. Я боюсь выдать свои чувства невольной улыбкой или движением. И так продолжается уже несколько лет, с самого первого моего рабочего дня. Вот глупец, скажут многие, на свете столько красивых девушек. Это верно, девушек много, но родной и желанной стала только одна единственная. Почему я такой бестолковый трус? Мне не хватает духу признаться в своих чувствах, не хочу её испугать, оттолкнуть, не хочу быть отверженным, ведь тогда не станет даже этих мимолётных посиделок за чашечкой кофе. Потому каждый год в день рождения моей ненаглядной я тайно кладу на её рабочий стол плитку молочного шоколада и редкую отреставрированную куклу, а затем подглядываю, как она улыбается, ест сладкое и разглядывает подарок. Да, ещё с позапрошлого года она перестала плотно закрывать дверь, будто сама уже ждёт незримого гостя, и с того момента в тонкий дверной проём сквозь покрывало лампового света я всегда наблюдаю, чем она так задумчиво и увлечённо занята. Вот очередной год и отмерян, и она ждёт следующую куклу.
– Ты безнадёжно влюблён, мой господин, – отозвалась я на его исповедь, – но смотри, как бы твоя робость не поглотила твои чувства. Будь осторожен, такая ли она, какой ты её видишь?
Дни потекли плавно и спокойно. Я славно дремала, купаясь в солнечных лучах и певучем шелесте древесной листвы за окном, убаюканная ленивым урчащим сопением хозяйского кота. Кот не проявлял ко мне никакого интереса и только изредка вальяжно перекатывался с одного лоснящегося полосатого бока на другой, то потягиваясь, то выпуская коготки в протёртый диван. Было сонно и безмятежно, будто в предвкушении чего–то хорошего, может быть, даже обновления.
Мой близорукий владелец подолгу реставрировал меня каждый день, очень медленно, так как не имел должной сноровки. Но, несмотря на кустарный ремонт, на оставленные ненароком шероховатости и неровности, каждый раз обновлялась какая–нибудь моя часть, и я чувствовала себя снова прекрасной, заново рождённой, будто вновь в руках мастера в то время, когда он был ещё молод и неопытен. Именно так протекали наши дни: в труде, обновлении и заворожённых рассказах о той странной девушке в голубом безразмерном пальто.