Страница 8 из 86
Все.
Кроме одной, достаточно крупной. Жемчужина скользнула на дно бокала и исчезла в кровавом хмеле, но тогда, ослеплённый новыми чувствами, я не придал этому значения. Сестра была крайне напугана непривычным моим поведением и, казалось, вот-вот заплачет, прижимая тонкую руку к разорванному кровоточащему уху. В своём оцепенении она походила на искажённую дрожащей рукой мастера фарфоровую куклу, казалось бы, с идеальными деталями, но вызывающую, при этом, отторжение. Лёгкая, почти летящая, белоснежная сорочка обагрилась: кровь и вино вплелись в затейливые узоры, кроваво-алыми цветами пронизывая силуэт сестры и одурманивая пряными ароматами.
- И всё же я выпью за верность! За обещание, которое ты позабыл, братик! - и она, мучимая безысходностью и отчаяньем, жадно осушила бокал.
Я молчал, разъедаемый едкой ненавистью и отвращением. Как же она была отвратительна в своём твёрдом стремлении сохранить детские бессмысленные клятвы.
Я очнулся от частых хриплых всхлипов сестры. Что-то случилось. Только что? Я что-то упустил из виду: она задыхалась, хватала себя за горло, корчилась и дрожала, будто испила смертельного яду, а не шального вина. Увидев, как её глаза судорожно закатываются, бесцельно блуждая в глазницах, мне стало жутко. Я резко отпрянул на другой конец кровати, подавляя несносное желание спасти её. Нет, сегодня она получит своё наказание. Своим бездействием я выполнял приговор.
Она тянула в муках ко мне руки и молила о спасении. Но я не тронулся с места, зная, что настал час расплаты. Сестра подползла ко мне, всё ещё мучимая судорогами, и холодеющими, вспотевшими, еле подвижными пальцами взяла мою руку. Что-то изменилось в её взгляде... Это был взгляд того, кто потерял веру, кого предали и уничтожили.
- Я не оставлю тебя никогда, братик. Где бы ты ни был, я буду смотреть на тебя, и ты не сможешь забыть о данном обете...
Казалось бы, эти слова могли разжалобить кого угодно, но во мне они пробудили сильнейшую ярость. Где-то глубоко в душе я понимал, что она не хотела оставлять меня, чтобы продолжать бесконечно мучить.
Я брезгливо отдёрнул руку, словно от чумного больного, и спокойно продолжал смотреть, как она умирает. Наконец-то эта безумная агония прекратилась, глаза сестры вздрогнули в последний раз, и её дыхание остановилось. Столь юной и измученной она обрела вечный покой и подарила мне мимолётное облегчение. Я опустил её веки, и, любуясь умиротворённым нежным личиком, укрыл одеялом.
- Спи, моя возлюбленная сестрёнка, крепко спи, и не знать тебе более земного холода и грусти...
В столь трогательный момент расставания, я прилёг рядом с её обездвиженным телом, легонько приобнял и поцеловал в тонкую, ещё тёплую, шею. Я вспомнил, насколько она мила и ранима, и как отчаянно-верно хранила то, что считала достойным.
- Я так вымотан, так обессилен, моя маленькая сестрёнка, давай же отдохнём, наберёмся сил. Я люблю тебя всем сердцем так давно, что сам уж не помню, как сильно, или что вовсе и не любил никогда, и потому я прощаю тебя. Ты заплатила равноценно за свой нечаянный грех. И коль поклялась ты на смертном одре приглядывать за мною, то знай, что ты не одинока более, и я всегда буду с тобой, а ты со мной.
Я тихо нашёптывал ей ещё что-то, сейчас и не вспомнить, что именно, но то сокровенное, о чём обычно молчат, считая слишком глупым и неуместным.
А потом всё резко погрузилось во тьму.
Публично обнародованная причина безвременного ухода сестры вызвала всеобщее удивление и сняла с меня всяческие подозрения. Коронер беспристрастно вынес заключение: обтурационная асфиксия. Мои честь и положение были восстановлены, но ощущение тяжести не покидало меня. Был ли я виновен? Мог ли я что-то сделать? Вероятно да, но не хотел. Я страстно желал лишь одного - её полного исчезновения. И моё желание осуществилось таинственным образом. Моё желание убило её... Такой нелепый несчастный случай, хотя когда они бывают уместными? Лукавые проделки слепой судьбы? Божье наказание? Так почему же всё так получилось? Та розовая жемчужина в бокале украла её дыхание. Маленькое зло повергло огромное, подобно тому, как Давид поразил Голиафа. Сестра так непримиримо боролась за свободу иллюзорную, что отвергла настоящую: она была рождена, опутанная цепями гордыни, и они сломали ей кости.
Её бережно похоронили в белом, подобно невесте, прекрасной, словно отравленная дьявольским яблоком королевна. Я наклонился и незаметно положил вторую жемчужную серьгу в гроб, тем самым отняв её последнюю надежду на обретение свободы. Когда гроб опустили глубоко в землю и кладбищенские работяги взялись за лопаты, мне отчаянно захотелось плакать. Всё же я крепко любил её...
Молодой человек закончил свой рассказ длиною в целую жизнь и пристально взглянул на куклу.
- Но она воскресла... Ты воскресла! Ну, ничего, я смог однажды, смогу и теперь. Я обрету свою свободу, а ты останешься в земле! Злобные огоньки полыхали в глазах её брата, подобно безумному омерзительному карнавалу мелких бесов, и я понимала, что он задумал что-то недоброе. Он грубо, с особой брезгливостью, швырнул меня в мешок, словно комок придорожной грязи, и я больше ничего не видела, не слышала и не могла пошевелиться. Этот день длился очень долго и, казалось, ему не будет конца...