Страница 61 из 86
Моя подруга задумчиво поглядела в окно, где проглядывались нависающие черепичные кончики. На небе не было звёзд, хотя в искусственном отблеске фонарей их почти никогда не видать, но перламутровый лунный осколок светился, напоминая о собственной вахте.
– Луна тускнеет, скоро рассвет. Тебе пора домой. Моя семья – ранние пташки, и не хотелось бы, чтоб кто–то из них тебя здесь обнаружил. Ещё чего, заставили бы нас пожениться! – расхохоталась она, приглушая смех ладонью. – Нет, конечно же, никто не стал бы нас сильно ругать, но совершенно не хочется отвечать на сотню вопросов: кто ты, откуда и почему здесь. Я хотела бы пока сохранить в секрете нашу голубиную дружбу. Нет, не потому, что я чего–то боюсь или стыжусь, ни в коем случае! Просто хочу оставить что–то для себя, только моё, понимаешь? Что–то, что имеет только для меня огромную, даже необъятную ценность, но скрыто от людских глаз. Ох уж эти пересуды, знаешь, народ нынче такой, как во все времена – любит болтать глупости и всё искажать.
Если уж и быть до конца честным, то мне совсем не хотелось возвращаться из этого уютного затейливого мирка в свою чердачную пучину к каждодневной борьбе с желанием прогулять школьные занятия, к убогой семье, которую и семьёй–то не назовёшь. Я хотел навсегда остаться в этой комнате среди кукол с девочкой, с которой мне было так спокойно и легко. Но я понимающе упёрся коленями в подоконник, готовясь к предрассветной вылазке на крышу.
– Подожди! Совсем забыла! На, возьми с собой, – и она напихала мне полные карманы разнообразными конфетами в шелестящих цветных обёртках.
– Спасибо... – засмущался я. – Очень много конфет, тебя за это не попадёт?
– Ах, вовсе нет! Пациенты дарят отцу сладости целыми коробками – издержки профессии, так сказать. Только сладкое копится и никто его не ест: папа считает конфеты вредными для здоровья, мама бережёт фигуру, а брат – слишком взрослый, чтоб уплетать детские вкусности, мне и подавно нельзя из–за болезни, хоть и очень люблю. Так что мне в радость угостить тебя, съешь их все, за нас вместе, ладно?
– С огромным удовольствием! – радостно выпалил я и вылез в окно.
С тех пор я посещал моего дражайшего медноволосого друга раз в неделю, каждый раз унося с собой ворох разнообразных конфет и приятных воспоминаний о ночных задушевных беседах. Только эти моменты помогали мне жить, подарив жгучее желание и цель с именем моей нежной рыжеволосой подруги. Я существовал от посещения до посещения, ждал его трепетно, и больше ничего меня не интересовало. Так что отцовские побои и измывательства перестали меня волновать, скорее, я стал относиться к ним, как к плате за радостную встречу.
А один раз, когда я в очередной раз что–то заливисто вещал, размахивал руками, полный эмоций и жизненной силы, она по–свойски и без предупреждения пихнула мне конфету в рот. Мы оба опешили: она от неожиданно нахлынувшей смелости, а я от её задорной игривости, прорвавшейся наружу сквозь слой вдумчивости и обычной лёгкой меланхолии. Мы покраснели и опустили глаза. Я сглотнул растаявший на языке шоколад и, чтоб разрушить тонкую неловкость, управляя её белоснежной рукой, взял ещё одну конфету и положил себе под язык. Мы засмеялись. И с тех пор она часто сама кормила меня сладостями, словно мамочка–птица ещё беспомощного птенца.
Так продолжалось около двух лет, и я наблюдал, как хорошел мой прелестный друг, как уходила её бледность и медленность, и я ждал того благословенного вожделенного момента, когда мы смогли бы, наконец–то, взяться за руки и пойти гулять по улицам города. И от одной этой мысли мне хотелось кричать: посмотрите же все, как я счастлив! Мы планировали местности, где хотели бы побывать, и старательно записывали их в толстую тетрадь, аккуратно и дотошно обводя цветными карандашами собственноручно приписанные комментарии, добавления и исправления.
Тогда я ещё не знал, что человеческая мясорубка набирает свои обороты. И люди под давлением или из собственного желания, будут прыгать в неё, превращаясь в кровавое месиво из разбитых надежд, неосуществлённых мечтаний и поломанных судеб.
Однажды мой отец вернулся домой в непривычно добром расположении духа. Он сиял, как медный, начищенный до блеска чайник, хвастался новой рабочей формой и с гордостью рассказывал, что перешёл в престижную контору. Там ему успели объявить благодарность за труды на благо нации, а вскоре он и вовсе ожидал повышения, так как работая ранее в архиве, смог привнести неизмеримую лепту в определении и поимке так называемых "жёлтозвёздных", "полужёлтозвёздных" и "тех, кто состоит с вышеупомянутыми в прямой или косвенной связи". Это, по его словам, немыслимо облегчило систему так называемых "зачисток" и первые операции прошли более, чем успешно, а значит, скоро готовятся следующие волны "зачисток", пока это не станет обыкновенным делом.
Тогда я не понимал, какой ад скоро начнётся на земле и даже радовался, ведь теперь, увлечённый новыми деяниями, он вполне мог оставить нас с матерью в покое. По сути, меня не волновало ничего, что происходило вокруг, кроме наших с подругой полуночных посиделок, пока отец не обмолвился, что того омерзительного докторишку и весь его выводок тоже пустят на утильсырьё.
И вот наступил момент, когда чувство осознания плачевности ситуации ударило меня, словно током.
«Значит, мы больше никогда не увидимся...» – слова тонули и угасали в густейшем страхе, путались и вязли в пустоте.