Страница 52 из 86
Часть двенадцатая.
О стойкости духа, о нелёгком выборе и о праве на жизнь.
Борьба за сохранность уже имеющегося имущества длилась около полугода в постоянном немом страхе и в трусливом игнорировании тех тревожных событий, что творились вокруг.
Сердце замирало от каждого шороха, вздрагивало от чужого голоса в волнительном ожидании писем от супруга с военной периферии.
Всё усугубилось тем днём, когда вереницы людей в военной форме, почти идеально скроенной, с каменными выражениями лиц начали уводить толпы простых, недоумевающих обывателей. Ровные очереди в несколько рядов из удручённых, измученных людей, змеиным караваном, брели под указания и крики конвоя. Их гнали, словно стадо – таких безликих, безымянных – абсолютно в никуда: в забвение, в скотобойную душегубку. Старики, мужчины, женщины, дети – целые семьи в несколько поколений, и каждого из них скрупулёзно заклеймили жёлтой звездой – своего рода смертельной меткой. Толпа покорно двигалась навстречу истреблению, и каждый заклеймённый знал об этом, и каждый из них смирился со своей участью, а каждый вздох казался последним.
В холодную дождливую ночь, когда то ли дождь, то ли град неистово бил по крышам из красной черепицы, пытаясь достучаться до сознания оставшихся жителей и умоляя одуматься, среди городской опустошённости раздался заливистый детский плач. Моя владелица в ужасе метнулась в детскую, но её племянница мирно спала в своей уютной кроватке под колыбельную колокольчиков и кружевных узоров. Женщина выдохнула с облегчением, но плач не прекращался; то стихал, то раздавался с новой силой. Она поспешила на первый этаж, где на ступеньках перед входной дверью магазинчика сидела девочка двух–трёх лет отроду: мокрая, продрогшая и напуганная. Ребёнок прижимался к котомке с пожитками и всхлипывал, утирая сопливый носик. Моя хозяйка забрала малышку в дом и попыталась расспросить, но она и слова не смогла вымолвить: так сильно продрогло и покраснело от сырости её маленькие личико и ручки.
Женщина переодела ребёнка в сухую одежду, закутала в одеяло и принесла поднос с овсяным печеньем и вишнёвым киселём. Пока девочка уминала вкусности за обе щёки, моя хозяйка развернула её котомку в надежде понять хоть что–нибудь. Там оказался плюшевый потёртый медведь, золотой медальончик с выгравированным вензелем именем и фотографией незнакомой молодой темноволосой женщины, и письмо. Разглядев чёрно–белое изображение, она подметила, что женщина и девочка невероятно похожи, будто их лепили по одной форме: такие же чёрные вьющиеся локоны, такая же слегка смуглая кожа с оливковым оттенком и такие же большие миндалевидные карие глаза, совсем как у оленёнка, обрамлённые вереницей густых пушистых ресниц.
Моя госпожа развернула послание и с замирающим сердцем принялась его читать:
«Здравствуйте, многоуважаемая соседка!
Прошу простить меня за дерзость и самоуверенность, если бы у меня была другая возможность, я никогда бы не поступила с Вами столь подло. Каждый день я покупала у Вас сладости для своей дочери. Вероятно, Вы не помните моего лица и не знаете имени, но Вы всегда были так добры и любезны к окружающим и потому я уверена, что у Вас доброе сердце и чуткий нрав и, как будущая мать, Вы сможете меня понять. Я обезумела от горя и не знала, что мне делать, потому слепо положилась на судьбу и случай. Если это письмо попало к Вам в руки, то, скорее всего, меня уже увели, и я никогда не вернусь, но я желаю только одного – спасти самое ценное, что у меня есть – мою дочь. И потому я прошу Вас спасти её, позаботиться и достойно воспитать. Я знаю, что прошу слишком многого, но у меня нет выбора, и я вверяю жизнь и судьбу моей единственной дочери почти незнакомому человеку. Я нахожусь в глубоком отчаянии, но интуитивно Вам верю, потому что хочу верить в то, что ещё осталась на земле хоть капля человечности и благородства среди жестокости и смуты. Я понимаю, что своим безрассудным поступком подвергаю Вас опасности и предоставляю Вам право выбора, но в глубине души знаю, что Вы поступите правильно.
Когда закончится этот кошмар, а он непременно закончится, и моей маленькой девочке удастся выжить, прошу, объясните ей, что мне пришлось её покинуть из–за безграничной материнской любви. Скажите ей её имя. Оно выгравировано на медальоне. Моё же, в целях безопасности, ей знать необязательно. Пусть знает, что она – самое прекрасное, что у меня было. И я отдала бы душу кому угодно, чтобы прожить с ней эту жизнь вместе, видеть, как она взрослеет и расцветает, вступает во взрослую жизнь. Больше всего на свете я бы хотела быть с ней всегда рядом, но наш мир распоряжается моей судьбой по–своему, не спрашивая согласия.
Умоляю, спасите её!
Я благословляю Вас и каждое Ваше решение, каким бы оно ни было.
Одна из сотен тысяч матерей».
Моя владелица обезумела от внезапно нахлынувшего ужаса. Похолодев до дрожи и не владея собственным телом, она металась по дому, схватившись за голову, то и дело натыкаясь на мебель. Она не знала, как поступить. На одной половинке весов лежал тяжкий крест жизни не только женщины, но и её названной дочери и ещё не рождённого дитя, на другой – маленький чужой человечек. Мысли женщины будто взрывались, пронизывая сознание осколками страха и первобытного инстинкта самосохранения. Но её желание не потерять человечность и достоинство в царящей разрухе и хаосе подавляло трусость.