Страница 50 из 86
Часть одиннадцатая.
О домашнем уюте и о финансовом благосостоянии.
В ту ночь моя владелица резко и бесповоротно отрезала кусок прошлой жизни и вышвырнула его из окна в ночное небо, покрытое мириадами осколков её надежд, оправданий и сомнений. По крайней мере, она так думала. Так думают все, сжигая мосты, но воспоминания, словно обёртка от самой вкусной конфеты, которую мы когда–либо ели, то и дело попадаются на глаза в чужих ладонях. Внутри шелестящей, золотистой бумажки больше нет ни шоколада, ни марципана, ни крошки лесного ореха – ничего, и даже не осталось сладковатого, едва уловимого запаха, но мы всё равно лизнём её смятую изнанку в надежде заново ощутить тот невероятный, несравнимый, незабываемый вкус. А на кончике языка останется только лишь сбитый привкус старой обёрточной упаковки, который не выветривается никогда. Но нам всё равно боязно выбросить бесполезный яркий клочок бумаги, хотя и видеть его больше не хочется. Потому мы стремимся спрятать своё обесцененное сокровище подальше среди ненужного хлама. Так и живём, не расставаясь с навязчивой мыслью о том, что однажды забудем о нём. Но все же конфетная обёртка будет по–прежнему храниться, а значит и то, что было в ней когда–то останется в сохранности и никуда не исчезнет. Затем мы забываем и вкус, и запах конфеты, и даже рисунок на фантике, изредка натыкаясь на него, или перебирая забытые вещи, или когда внезапно появляется желание перемыть залежавшийся хлам и расставить по полочкам. И тогда нам вновь кажется, что это была самая вкусная и ароматная конфета в нашей жизни. Но мы взрослеем и уже вполне можем обходиться без сладостей: то ли здоровье не позволяет, то ли тяга к сладкому проходит. Ведь в этом мире полно других вещей, не таких притягательных, но наполненных разнообразными вкусами.
С тех пор, как моя хозяйка надела кольцо и приняла предложение достопочтимого офицера, прошло три года. Они поженились тихо и скромно, потому что оба жили отшельниками, и им некого было пригласить на свадьбу, да и времена были не лучшими, а денег – кот наплакал. День бракосочетания был не радостным, а спасительным для них обоих. Офицер переехал к нам в лавчонку со всем своим скромным солдатским скарбом. Новобрачные сменили вывеску и название магазина, окрестив его семейным предприятием, расширили ассортимент, выпекая теперь не только зверушек, но и куколок, клоунов – одним словом, всё то, что имело непосредственное отношение к игрушечным формам. Супруг сначала занялся развозами заказов на дом, затем принялся за снабжение сладостями детских праздников и карнавалов в соседних городках. Дела стремительно пошли в гору, особенно после того, как по городу распространилась новость о том, что моя госпожа – пристойная замужняя женщина. Следовательно, ребёнок являлся законным и желанным, а одна она бытовала, так как ожидала возвращения мужа из служебной экспедиции. Городские жители одобрительно кивали головами, соглашаясь с откровенной ложью о том, что супруга не носила обручальное кольцо, потому что боялась потерять, замешивая тесто или взбивая глазурь, и что все это время носила его на цепочке под платьем у самого сердца. Люди невероятно охотно верят во всякую благовидную чушь и с лёгкостью закрывают глаза на недочёты, огрехи и пробелы в человеческих рассказах.
Молодая семейная пара быстро подыскала одного умельца – мастера на все руки и оплатила фальшивое свидетельство о рождении девочки и исправлении даты заключения брака. Затем они нашли особый подход к паре работников местного архива, которые за нескромное вознаграждение исправили городскую отчётность. Да, это был обман, а точнее – маленькая хитрость, от которой никому не была вреда, кроме как особо честолюбивым лицемерным блюстителям морали. Есть такой неподражаемый сорт людей, абсолютно бесполезных обществу, этакие нравственные подстрекатели народных масс к показательному линчеванию неугодных.
И все зажили спокойно, уютно и сыто, пожалуй, кроме маленькой племянницы, которая теперь именовалась полноправной дочерью. Малышка росла пытливой, непоседливой и говорливой, она тараторила без умолку, стреляя словесной очередью. Такое чувство, что она подсознательно пыталась наговориться и за себя, и за свою родную мать, которой не знала.
Меня она не жаловала и боялась; носилась по дому, время от времени забегая в родительскую спальню, исподтишка то покидать в меня камешки, то набросить на мою голову покрывало, то, как бы невзначай, сбросить с тумбочки, чтобы отпинать маленькой ножкой под кровать. И хотя моя владелица поругивала девочку за это, остановить её не могла. Не помогали ни уговоры, ни подарки. Уж и не знаю, почему девочка меня так невзлюбила. А однажды она принесла цветные чернила и разрисовала меня полностью, оставив въедливые красные, синие и чёрные чернильные пятна, да вдобавок остригла паричок с правой стороны. Когда моя хозяйка увидала, что натворило её возлюбленное дитя, то очень рассердилась, так как считала, что малышка вполне могла не любить то, что было дорого её названной матери, но чтить и относиться бережно была обязана. Она наказала племянницу за проступок дедовским методом, заставив стоять в углу. Малышка провела там более четырёх часов, но даже не подала виду, что ей неуютно и тяжело. В девочке уже с малых лет чувствовался особый духовный стержень, присущий её тёте, и я сделал вывод, что такие не ломаются, только гнутся под натиском житейских передряг и снова гордо выпрямляются. Моя госпожа так и не смогла полностью отмыть чернила: краска проникла слишком глубоко в мои трещины. Время руками людей – каждого из моих хозяев – разрушало меня с каждым разом сильней, оставляя следы, как напоминания моего пребывания в их домах и судьбах.