Страница 44 из 86
Часть девятая.
О жизни с чистого листа.
Мы поселились на юго–западе страны в небольшом уютном городке, который стоял у старой широкой реки и прятался от людских глаз среди голубых гор. Этот городок дремал в центре горной впадины, качаясь в объятиях колыбельной каменных великанов. Они оберегали его от дурного взгляда и непогоды, он же благословлял их тянуться ввысь. Городок скорее походил на обитель сказочных гномов, нежели простых смертных. Он был и каменистым, и деревянным, ответственно вычищенным изнутри, но невероятно замусоренным на окраинах. Этот контраст фантастической сказочности и пустынных границ, обрамлённых свалкой, делал его удивительным. Его глаза – маленькие, стеклянные, пёстро украшенные фигурками витрины магазинов и веки – занавески из плотного льна – каждый день поднималась ровно в пять часов сорок пять минут утра и опускались ни позже, ни раньше, чем в семнадцать часов сорок пять минут вечера.
Таков был порядок в городке: к восемнадцати нуль–нуль всё должно было быть закрыто. И все жители подчинялись год за годом такому дневному ритму, не задаваясь вопросом, почему именно так, а не иначе. Так, живя бурной кипящей жизнью именно до семнадцати сорока пяти, выросло не одно поколение горожан. Это правило впиталось с молоком матери, и люди уже не умели строить свой день по–другому. Считалось верхом безответственности прошляпить по той или иной причине назначенное время, скажем, не успеть купить хлеба в пекарне или сочного окорока в мясной лавке к ужину – сидеть тогда тебе и твоей семье голодными до пяти сорока пяти утра следующего дня. Потому после полудня все начинали изрядно суетиться и готовиться к вечеру, ведь после шести городок вымирал, и на булыжных улочках не попадалось ни единой живой души, кроме бродячих кошек и шаловливый мышей. С приходом темноты зажигались лампы – сотни жёлтых глаз – и в каждом окошке проглядывался силуэт.
По воскресеньям дела обстояли ещё более странно: глухое затишье длилось целый день, не считая звона колоколов во время мессы в костёле. И хотя городок пустовал и маялся скукой, на площади у Дома Божьего начиналось немыслимое столпотворение с песнями и угощениями, прославляющими Всевышнего.
Моя владелица взяла в съём маленький магазинчик, где поселилась в дальних комнатах. Так как городок был невелик, то и цены были соответствующие, и потому купить нужное количество продуктов не составило труда. И вот выпечка затейливых зверушек в разноцветной и разновкусовой глазури развернулась с новыми силами. Шесть дней в неделю девушка упорно трудилась, не покладая рук, зазывая клиентуру и умножая капитал, а седьмой проводила с младенцем и мной.
Даже в назначенный день она не посещала местный приход. Моя хозяйка искренне верила в Бога и в его чудотворную силу: кто–то невидимый, неуловимый, едва ощутимый уже десятки раз помогал ей пережить и выстоять перед трудностями и горестями. Хотя после утраты горячо любимой сестры она перестала считать Его всемогущим. В её понимании Он стал походить на доброго волшебника из детской книжки про таинственную далёкую страну. Того самого, которого все боялись, восхищаясь и трепеща, и который на самом деле оказался всего лишь искусным фокусником, вселившим в умы маленьких народцев удивительной страны веру в чудеса, коих не существовало. Это призрачное, но крепкое чувство побуждало забавных человечков носить, не снимая, очки из цветного стекла и видеть только то, что они хотели видеть. Однако вера, чистая непоколебимая вера в эти самые небывалые чудеса двигала каждого человека хотя бы раз в жизни совершить благородный поступок, а это вполне себе маленькое чудо. Часами размышляя об этом, девушка перестала ходить в дом молитвы, считая религиозные массовые гулянья безумной пляской лицемерия под таинство священных псалмов. Богу нужен был покой, но нет, человечество то и дело донимало его бесконечными просьбами и мольбами вместо того, чтобы жить своим умом и работать своими руками. Так что по утрам в воскресенье она выходила на террасу потягивать массивную трубку с горьковатым табачком и размышлять о насущном.
Вскоре моя госпожа наняла кормилицу, чтобы не ходить несколько раз в день за молоком. Она посадила меня у детской кроватки и попросила нянечку не трогать её любимую куклу, а меня – присматривать за малышкой. Да и той женщине ни за что не пришло бы в голову ко мне прикасаться, уж больно неприглядно я выглядела и устрашала её. Доверять помощникам по хозяйству нынче было глупо и безрассудно, а это тихое дитя было единственной ценностью, что осталась у хозяйки и единственным ориентиром. К слову, кормилица оказалось женщиной доброй, ответственной и выполняла свою работу строго по часам.
Магазинчик сладостей процветал, накопления умножались, и можно было бы сказать, что уже началась светлая радостная жизнь, но спустя семь месяцев младенец впервые закричал и весь городок узнал, благодаря сарафанному радио, что у той миловидной девушки–пекарши есть ребёнок, и взялся он непонятно откуда. На все её заверения, что это дочка покойной младшей сестры, и потому позаботиться о малышке больше некому, жители отвечали недоверием и пустыми, полными презрения и насмешками пересудами. Городской люд, ещё вчера с огромным удовольствием уплетавший за обе щёки её глазированных зверушек, теперь только и делал, что обсуждал, строя невероятные догадки, распуская небылицы, откуда появилось дитя. Замшелый городок ожил и зашевелился, ведь у него появилось хоть какое–то развлечение. И никто даже не пытался поверить в существование бескорыстного добра, отваги, самоотречения и добровольной жертвы. Пойдя самым простым ходом мысли, горожане сошлись на том, что дитя – незаконнорождённое, ведь у его попечительницы не зияет деловито и гордо на пальце обручальное кольцо. И раз уж ребёнок внебрачный, а значит, по мнению жителей, неправильный, сглаженный, определённо больной и, скорее всего, даже заразный. Из этого вытекал нехитрый мещанский вывод: раз с младенцем что–то не так, значит, и с его матерью тоже. Как посмела эта чужачка кормить заразными руками всё наивное местное ничего не подозревающее население. Тут же соседские тётушки добавили личные наблюдения о том, что чудачка курит день и ночь трубку, как портовой грузчик, что для приличной женщины просто недопустимо. И что она уж больно скрытная, так, что и слова из неё не вытянешь, да и молиться с остальными не желает, а значит, нечиста и скрывает что–то тёмное и жуткое за миловидным личиком и нарочитой вежливостью. А некоторые особо впечатлительные личности начали нашёптывать, что пекарша–то самая настоящая ведьма, а дитя – никак иначе, как дьявольский выродок. Немудрено, что при такой репутации дела становились всё хуже и хуже, пока продажа совсем не встала. Но девушка упорно продолжала замешивать тесто, варить сиропы и чудить над сдобными зверушками.