Страница 43 из 86
И она бы осмелилась, несомненно, была бы входная дверь не заперта. Но всего лишь одна старая, трухлявая стремянка отделяла мою владелицу от виселицы, смертного греха и вечного позора. Осознав, что не может выйти из дома, она с яростью и упоением разбила оконные стёкла, но, несмотря на миниатюрную стать, так и не смогла пролезть в малюсенькое окошко деревенского домика. Безумно опьяневшая девушка крушила всё, что попадало ей под руку, одновременно допивая наливку из мутной бутылки и дымя трубкой.
Она не просыхала и буйствовала два дня подряд, уничтожив добрую половину домашней утвари. Затем резко остановилась и, словно оцепенев, просидела около часа, почти не шевелясь, пронзая меня пустыми стеклянными глазами. Девушка почему–то поднялась и принялась выгребать золу из печки той самой кочергой, которой совсем недавно чуть не подписала себе смертный приговор.
Когда эмоциональная буря улеглась, мать моей хозяйки вышла из своего добровольного заточения и молча начала ей помогать, домывая полы. Кипятя простыни, она сказала:
– Дочь, смирись, ничего не исправить: на всё воля Божья.
– Воля Божья, говоришь? А не человеческая ли глупость, греховность и безразличие? Так кто же виновен: Господь или человек тёмный, слабый и гнусный?
– Да, у всех нас есть свои слабости. И ты такая же. Думала, небось, что лучше, что чище, что судить право имеешь, ан–нет, яблочко от яблони...
– А ещё сын за отца не в ответе, и что?
– Пустое всё, горе–то какое… Доченька, одна ты у меня осталась, моя трудяга и кормилица. А дитя мы не потянем, послушай мать, кто за ним присмотреть сможет? Я стара, а ты целый день на ногах: то зверушек выпекаешь, то на рынок ездишь, то по деревне со стариками носишься. А если младенец больной родился в горемычную нашу, упокой Господи её душу? Сама видела, какой квёлый, слабенький. Что тогда? Из–за младшей–то сколько натерпелись, второй раз не выдержим. Да и деревенской школы больше нет: выучить некому. А ты молодая ещё – славная, проворная, замуж выйдешь, родишь здоровеньких, и будет у нас всё хорошо.
– Хорошо? На хрупких младенческих костях?
– Ну что ты, что ты! Как подумать могла такое про родную мать, со всем из ума выжила, нет, ни в коем случае! Есть ведь в городе дом для сироток, добрые люди о нём позаботятся, будет накормлен, одет, в тепле да ухожен. А нам он на что такой больной?
– Такой больной... – тихо повторила моя хозяйка и продолжила убираться.
Месяц выдался хлопотный: нужно было сестру схоронить, дом подлатать, да с деревенскими жителями по счетам разобраться.
Провожали в последний путь юную грешницу всей общиной, и было странно и страшно наблюдать, как десятки стариков хоронили молодую. Насмешка, имя которой жизнь, будь то мгновение или путь длинною в столетие – её всё равно никогда не бывает достаточно, и сколько бы мы ни пробыли на этой земле, мы все и всегда, так или иначе, уходим слишком рано.
Моя упорная госпожа привела отцовский дом в порядок по мере сил, расплатилась со стариками за их труд и усердие, тем самым отдавая последний долг родным пенатам. Она бережно упаковала меня в кусок хлопковой ткани, взяла личные вещи и табачную трубку, к которой пристрастилась на всю жизнь, достала из–под полы накопленную заначку, положила всё добро в треснувший сундук, принадлежавший ещё её бабушке, и надёжно пришила денежную стопку к шерстяным чулкам. Она надела две пары панталон для сохранности капитала и забрала младенца у повитухи, которая заботливо ухаживала за ним всё то время, пока решалась его судьба. Только сейчас девушка поняла, что у неё родилась племянница, а не племянник. И моя хозяйка дала девочке имя: прекрасное, нежное и удивительное.