Страница 39 из 86
– Побойся Бога! Отчим?! Да этот проходимец не намного старше твоих дочерей! Ты совсем из ума выжила?! Что люди скажут?! Сплетни, пересуды пойдут, стыда не оберёшься – не этим ли ты пугала нас с сестрой всю жизнь?!
– Да кто что скажет?! Поди, оглянись, не осталось в нашей деревушке никого! Одни старики – и те скоро вымрут. Кого болезнь забрала, кого нищета эта проклятая, а кто смог, тот сам давно в большие города сбежал. Жителей почти не осталось, и деревни нашей тоже скоро не станет.
Мою госпожу, хлебнувшую немало бед, одолевала слепая ярость. Она хотела вернуться домой, да и только, а возвращаться, как оказалось, было уже некуда, да и к тому же никто её не ждал.
– Всё мне ясно и, видимо, уже ничего не поделать. Ну, а деньги мои где? Верни мне часть – я уйду – не стану мешать и больше никогда не вернусь.
– Ишь ты, какие такие деньги? Уж не те ли крохи – редкие подачки с барского стола? Нет у меня ничего! Знаешь ли, какая мука нынче дорогая, а про цены на мясо и говорить не приходится! Да и неизвестно ещё, как ты их заработала, блудная ты девка! Легко пришли, легко ушли, много ума не надо–то, задницей вилять!
– Да как ты смеешь?! Всю жизнь из отца верёвки вила, да все соки высасывала, пилила день–деньской, сама же его в город погнала. Не смей меня оскорблять, права не имеешь! Да Бог с тобой, время нас рассудит. Где моя сестра?
– Да кто ж знает, где носит эту полоумную, она сама не своя всю жизнь: слова не скажет, только глядит исподлобья, как дикий зверёныш. Да и случилось тут ещё кое–что, пойди в сени, сама поглядишь...
Слова матери несли в себе явно какой–то скрытый зловещий смысл, и у моей молодой владелицы подкосились ноги. Она стремглав помчалась в сени, а нерадивая мать неохотно поковыляла следом. За эти минуты, отделяющие девушку от возлюбленной младшей сестры, которую она оберегала и защищала по мере сил, она успела передумать всё самое худшее. К собственному душевному облегчению она застала сестру в сенях, казалось, в добром здравии переворачивающую сено вилами.
Девчушка была маленького роста, худой и сутулой, с запуганными глазами, словно потерявшийся оленёнок среди лесной чащи, уже не ребёнок, но ещё и не дева. Моя хозяйка, успокоившись, обняла её впопыхах, но тут же попятилась назад, ощутив под слоем нескольких смятых юбок круглый, тяжёлый живот.
– Да она ведь почти на сносях...
Эта новость стала последним штрихом, подкосившим сознание моей хозяйки.
– Кто посмел?! Кто отец?! Да ей же только всего ничего, дитя ещё неразумное...
– Кто ж понять в силах, – буркнула мать. – Не говорит же с рождения, только улюлюкает да смотрит пристально. Что уж тут поделать...
Весь оставшийся вечер моя госпожа просидела на летней кухоньке, обветшалой и изъеденной термитами, разрушенной неумелым хозяйством, думая о том, что делать и как дальше жить. Одно она понимала точно: её существование обещает быть тяжёлым и полным мытарств, но эта мысль её не пугала, в ней не было ничего нового. Девушка то и дело поглядывала на меня в надежде найти решение в моих молчаливых ответах, но куклы на то и куклы, что не имеют право вмешиваться в судьбы хозяев. Мы только и можем, что наблюдать за происходящим и запоминать события, чтобы каждая история – любая – даже самая обыкновенная, не исчезла под несокрушимым молотом краткости и несостоятельности человеческой памяти. Кто–нибудь, неважно кто, должен помнить и чтить, бороться с забвением и, тем самым, предотвращать повторение ошибок и оплошностей. И одно мы знаем наверняка: не существует неинтересных историй (частенько встречаются неинтересные действующие лица, плоские и бесхарактерные, слабо и бледно выраженные монотонные рассказчики, но не истории). Даже повторяясь, они обрастают новыми интригующими деталями, и в этом вся соль. Как же занимательно порой их сравнивать, такие несравнимые, и понимать, что кто–то уже протоптал удивительно похожую, но всё–таки своеобразную дорожку.
Моя владелица, теперь питаемая яростью и презрением к этому Богом забытому месту и населяющим его обитателям, хотела было забыться, собрать свои котомки в кучу и двинуться дальше. Но тяжёлые вязкие мысли о малолетней, беременной, никому ненужной и не понимающей реалий сестре заставляли её сердце сжиматься и погружали его в пучину печали так глубоко, что казалось, дыхание останавливалось. Ладони немели, а на шее выступала липкая прохладная испарина. В сущности, в родном краю у неё не осталось никого и ничего, кроме одной девчонки, с рождения заблудившейся в собственных грёзах. И потому она решила остаться.
Долго раздумывая, чем бы себя занять, моя хозяйка вспомнила того старичка, что довёз нас до деревушки, и про базар, и про спрос на дешёвые деревенские товары. Но торговать было нечем: ни скота, ни сада как таковых не осталось. Но остались умелые руки и быстрая смекалка. И как под стать случилось внезапная маленькая радость, словно знак свыше, что направление выбрано верно. Разгребая дрова в сарае, девушка нашла мешок сухой чистой муки, так что задумка не заставила себя долго ждать. Моя хозяйка подсуетилась то там, то здесь: раздобыла масла, мармелада, яиц, старую телегу и застоявшегося без дела в конюшне мерина, уболтала деревенских бабок подсобить месить тесто, варить сироп и взбивать сливки.
И вот первая партия витиеватых булочек в виде грубовато слепленных сельских зверушек была готова. Моя госпожа щедро полила сладости виноградным и персиковым сиропами, забила ими доверху плетёные корзины, водрузила на телегу и повезла на рынок в ближайшем городке.