Страница 33 из 86
Едва мне исполнилось шестнадцать лет, я с лёгкостью бросила опостылевший мне дом, не стала ни с кем прощаться и подалась в город на заработки. Выбор у нас, деревенских девушек, невелик: в большие города на хлеба вольные или в жёны тому, кто возьмёт, только кому я без приданого нужна была, да и не хотелось мне вовсе, потому и уехала. В шестнадцать обычно хочется любви, но мне сытно есть и мягко спать хотелось куда больше, хотелось доказать этому миру, на что способна, да и мать с сестрой нужно было прокормить. Из нашей семьи я ведь самая толковая осталась, выносливая – ко всему легко приспосабливаюсь. Только оказалось, что выбора у юной селянки в городе ещё меньше: либо сразу с обоза в дом терпимости, либо в служанки. Для экономки или компаньонки я была слишком невежественна, дика и прямолинейна, еле–еле говорить умела, с тяжёлым провинциальным акцентом и бурной жестикуляцией, а других занятий в наш век для женщин так и не придумали. Так и слонялась с утра до вечера от порога, к порогу, упираясь в запирающиеся перед носом двери.
Но однажды мне посчастливилось, если уж место сиделки у чванливой и сварливой старухи можно назвать везением. Работниц в её доме до меня сменилось немеряно, таков уж был у неё характер, любого могла маленькой просьбой довести до безумия. Иногда становилось настолько нестерпимо, что я клала в карман три грецких ореха и сдавливала их рукой, чтоб не вступить в перепалку, пока старуха меня отчитывала. Порой она и сама переставала понимать, чего хотела, только пилила часами напролёт, причитая, что нынешние порядки не идут ни в какое сравнение с тем, что было раньше, что розги не хватает на это бестолковое поколение, что к чему эти стальные монстры – руками всё делать привычнее. Мне подобные высказывания казались непостижимыми и абсурдными, но я не осмеливалась перечить, только трусливо опускала глаза и кивала.
Престарелая хозяйка жила вместе с дочерью – старой девой, винившей в неудавшейся жизни жестокий, несносный нрав матери. Девушка была запуганной, нервной и категоричной, шуток не понимала, ничем, кроме расчётных дел не интересовалась. Но была собой невероятно горда: вкалывала круглые сутки и подняла семейное дело – чайную лавку из небытия. Магазинчик начал приносить стабильный доход, вот мать с дочерью и смогли позволить себе нанять прислугу. Чайная лавка располагалась на первом этаже, на втором были спальные комнаты.
Когда старуха слегла и ослепла на один глаз, спасу от неё дочери не стало больше прежнего. И уж было она собралась отправить мать в богадельню коротать истлевающий век, да старушка оказалось железной закалки. Она стала манипулировать дочерью, угрожая изменить завещание и оставить свою кровиночку без копейки. Всё грозилась, что отпишет имущество местному католическому приходу, а дочери придётся пойти в послушницы к святому отцу, чтоб не очутиться на улице, свой век дожить в лишениях, но хоть под крышей. Потому дочь подсуетилась и нашла вариант, устраивающий их обеих: одна не покинет свой дом, пока не испустит дух, другая останется в нём единственной хозяйкой. Дочь боялась так и не познать маленьких радостей бытия и распять на кресте веру в светлое будущее, до конца дней упиваясь ненавистью к собственной матери. Так что она предпочла полностью уйти в торговые дела, постоянно нанимая сиделок и ожидая, когда старость и болезни одолеют её матушку. Так что, по сути, ей было всё равно, кого нанимать. Возможно, ей казалось, что чем нерасторопней и глупее была сиделка, тем ближе был бы столь желанный конец мучениям, длившимся всю жизнь. Потому я с лёгкостью и получила эту работу.
Дочь не навещала собственную мать с ухода предыдущей работницы до моего появления, так что комната находилась в полном запустении: разбросанные объедки, невычищенные ночные горшки и застоявшийся невыносимый запах – ссохшаяся сморщенная старушка чуть дышала среди горы пожелтевших подушек. Мне понадобилось несколько дней, чтобы разобраться с мусором, отмыть деревянные полы и привести женщину в чувства. Я настежь распахнула окна, чтобы выветрить зловонный смрад испражнений и старости. Старуха бубнила без умолку, она всегда была мной недовольна и несла невероятную несусветную чушь. Думаю, это было связано с тем, что по каким–то неведомым причинам, ещё до моего появления, дух её отправился в лучший мир, а тело продолжало жить. Казалось, она была ещё здесь, но уже далеко за гранью человеческого понимания. Но это обстоятельство совершенно не облегчало мне работу: она бесконечно ворчала и угнетала бессмысленными поручениями. Я мечтала о тишине больше, чем о сладостях или о новых чулках. Так я и придумала читать ей книги вслух – это занятие было единственным, что могло её утихомирить, и чему она не возражала. Чтение, к слову, принесло мне огромную пользу: я обучилась чётко и связно разговаривать, стала неплохо разбираться в литературе и узнала сотни невероятных историй.
Так прошли первые пять месяцев моего пребывания в доме. С дочерью старухи мы виделись редко, она жила исключительно чайной лавкой, по–прежнему не хотела навещать мать, а я старалась не попадаться ей на глаза, суетясь между кухней, продуктовым базарчиком и своей подопечной. Жалование я получала неплохое –исправно и своевременно – аккурат раз в месяц, в бумажном конверте возле каморки у лестницы в северном крыле дома, где я жила.
Но однажды хозяйская дочь резко остановила меня на лестничном пролёте между вторым и третьим этажом. Я так сильно испугалась от неожиданности, что чуть было не выронила поднос с полуденным чаем.
– Смотрю, моя матушка совсем притихла с твоим появлением. Хм, жива ли ещё старая гарпия? Не придушила ли ты её часом перьевой подушкой, дитя моё? Может быть, ты почти всё время проводишь в упоительном чтении на третьем этаже, а старая карга давно истлела и отдала себя на поедание опарышам?