Страница 32 из 86
Часть седьмая.
Об облачных мечтах служанки.
Город провожал нас мрачными холодным огнями, отражаясь на угрюмых безразличных лицах прохожих. Моя владелица устало рассматривала суетливых, измученных бытом и бесконечной спешкой горожан, ветхие одноэтажные дома и новые возводящиеся постройки–гиганты, которые будто надсмехались над старыми улицами и их обитателями.
Девушка испытывала одновременно любопытство, разочарование и облегчение. Она пришла нежданной и чужой, такой же и уходила. Где–то в глубине сердца ей отчаянно хотелось сбежать от жестокости и безразличия большого старого города. Здесь силой и особым положением обладали отнюдь не праведники, облачённые в истрёпанное временем сукно, сотканное из справедливости, великодушия и чести, а грешники, покрывающие первородную наготу многослойными шелками лицемерия, отчуждения и праздности.
Она хотела вернуться в родительский дом, хотя и понимала, что и там её не ждал благостный покой, однако надеялась на временную передышку и осмысление дальнейшего пути. Повидав и осознав многое, она стала теперь совсем другим человеком, уже совершенно не той девочкой, очарованной огнями ночного города, которые манили, пленили её, напоминая сказочных птиц. Уже не дитя, но и пока не родитель, она верила по глупости юности и малообразованности, что нет запретов и границ для тех, кто честен сам с собой и не страшится тяжкого труда. Моя хозяйка многое потеряла, многое приобрела, но так и не нашла того, что искала.
Мы двигались своей дорогой неспешно, время от времени отвлекаясь на краткие передышки, пока не добрались до истоптанной глиняной дороги, видавшей тысячу странников на своём веку. Здесь обрывался помпезный и напыщенный городской мирок, и создавалось впечатление, что если переступить тонкую, почти невидимую черту, то можно очутиться в другой вселенной – не такой красочной и многообещающей. Бедность, болезненность и бессмысленность существования за этой гранью тяжелейшим молотом мгновенно выбивали недостижимые ложные фантазии о шумных неугомонных вечерах богатых господ, сытых и шикарно разодетых на потеху друг другу.
– Из города мы–то выбрались, но вот как теперь домой добраться? Путь ожидает долгий, а я уже стоптала каблуки, – загрустила моя госпожа. – Я хочу домой, хоть там и нет ничего светлого: мать больна, хозяйство в упадке, младшая сестра почти не разговаривает, витает всегда где–то в своём мире. И хоть грамоте так и не обучилась, работу по дому выполняла исправно и старательно. Чего отец только не придумывал, чтоб заставить её в школу ходить: и баловал, и наказывал, но всё без толку. Ей просто не нравилось учиться, а вот как уборкой заняться или залатать что, так целый день кружилась, как пчела. Однажды пришла война – глупая, жестокая и бессмысленная. Ярость, облачённая в шелка благих, пылких речей, затуманила мысли и накрыла волной почти весь мир. Отца, как и всех мужчин из нашей деревни, принудительно забрали, а я была ещё младенцем и мало, что помню. Но нам несказанно повезло, и через несколько лет отец вернулся домой, изувеченный душой и телом, но живой. Одноногий счастливчик уцелел в той бойне, благодаря которой богачи стали ещё богаче, а бедняки беднее и пристрастился к горькому табаку и шальным настойкам. Соседки же косились и судачили из зависти, ведь им так не посчастливилось, и они хоронили мужей одного за другим, а матери возвращение стало обузой: поначалу приходилось возиться с калекой, который растерял под пулями свой рассудок. Через какое–то время отец пришёл в себя и научился исправно шагать на деревянной подпорке, но он желал нам лучшей жизни; оставил нам дом и скот, а сам подался в город на заработки. В то время открывали десятки новых фабрик железных гудящих монстров. Казалось, сам мир начинал просыпаться. Все только и стремились забыть печаль прошедших лет, грезили новой работой, хорошим жалованием и повышением собственного ранга. Работал отец на износ и деньги высылал исправно, так что и дом смогли подлатать, и скот приумножить. Матушка была раньше весьма недурной ткачихой – такие узоры нитями выплетала – ни один не повторялся, а как отец уехал, слегла внезапно от невиданной хвори, так и не поднялась, всё стонала под покрывалом в такт скрипучим пружинам. Хоть она и выглядела вполне сносно, но без передышки причитала и кляла деревенскую жизнь. А через некоторое время изрядно потучнела и вовсе перестала подниматься. Вот и всё хозяйство легло на наши плечи. Справлялись, как могли, зато многому научились. Мне пришлось бросить школу и свои мечты. А затем нас постигло несчастье: на фабрике случился пожар, многие работники погибли, даже останков не нашли. Отца похоронить по–человечески мы не смогли. Фабричные пожары не редкость, а издержки производства, никто и не удивился. Потом оказалось, что коммерсант, владевший фабрикой, проиграл все, что у него было, разорился и, с намерением скрыть этот факт от кредиторов, поджёг собственное дело. Понимаешь, куколка, какой–то напыщенный, самоуверенный, азартный дуралей проиграл в карты жизнь моего отца и других таких же бедолаг. Когда вскрылось это обстоятельство, скорбь сменили ярость и горечь. Я ни к кому и никогда не испытывала такой желчной ядовитой ненависти, как к этому промышленнику. Однако расплата долго не заставила себя ждать, и скрюченные персты людского самосуда или же неудовлетворённых должников – кто уж знает – сначала задушили подлеца, а затем сбросили тело в реку. Там оно и всплыло, посиневшее, распухшее и обглоданное вечно рыскающими голодными рыбами. Громкая история выдалась – гудело полстраны, и возмездие, не высшее, но вполне земное свершилось, но не принесло с собой утешения и покоя.