Страница 30 из 86
Затаившись в убогой тесной коморке прислуги, моя новая случайная владелица бережно склеила мои останки, исколовшие её нежные пальцы в кровь. Я не хотела доставлять ей неудобства или причинять боль, но фарфор такой уж материал – слишком хрупкий и слишком острый. Она мужественно терпела, временами отвлекаясь на перевязку израненной плоти, и продолжала кропотливо собирать и склеивать части. В некоторых местах починка давалась слишком трудно: маленьких, едва заметных кусочков не хватало. Вероятно, они так и остались валяться на полу в комнате моего прежнего господина. Так, нечаянно, я подарила ему часть себя на память, и потому трещины становились всё заметнее и глубже, а клей засыхал слишком быстро и смешивался с кровью, оставляю шершавые следы отпечатков и едва заметные алые линии.
Девушка с лёгкостью собрала скромные пожитки и поспешила покинуть этот неуютный дом, пропитанный запахом гнева, безучастности и праздности. Она торопливо пробиралась, казалось, по бесконечным тёмным коридорам левого крыла, и её хрупкий силуэт отражался в ряде мутных зеркал, ровно развешанных вдоль стены. В одном таком зеркале я всё же смогла разглядеть себя, несмотря на полутьму и неудобную позу. Но в отражении явилось нечто чуждое, искажённое и исполосованное кривыми трещинами и сколами. В то самое мгновение я чётко осознала, что потеряла свою красоту – моё единственное назначение в этом мире, и больше дать мне было нечего. Мною восхищались и мной болели – редкая диковинная вещица. Лесть поразительно хитра: она проникает даже в неорганические ткани, оставляя там определённый осадок осознания собственной незаменимости, а теперь это преимущество было навсегда потеряно.
– Неверно, – новая хозяйка резко оборвала мои размышления. – Не смотри туда: зеркала на то и зеркала, чтобы видеть в них то, что захочется, а желания ведь не всегда верно загаданы. Ты не менее красива даже сейчас. Жизнь оставляет свои трещины везде: на стенах древних крепостей, на городских фонтанах и даже на душах рода людского.
– Пффф, крайне неуместная издёвка для девушки, что полагается на святость, – съехидничала я. – Моя новая хозяйка жестока.
– Так что же ты увидела в зеркале? – переспросила она.
– Обезображенную, искалеченную и чудаковатую куклу, но прежде – неотъемлемую часть чужого интерьера.
– И снова неверно. Ты заблуждаешься. Истинная красота – это то, что в каждом из нас, что–то своё, то, что другие могут почувствовать, находясь рядом, и, чем сильнее влияние прекрасного, тем мы охотнее тянемся к тому, кто красоту излучает. Но многие просто продолжают смотреть в зеркальное отражение, и изначальная суть деформируется, приобретая иногда причудливые, запутанные и неразрешимые очертания. Да, конечно, сейчас ты выглядишь совершенно иначе для человеческого глаза, но в тебе ещё осталось что–то важное, что–то безумно красивое. Я чувствую.
– В моём сломанном теле хранился маленький секрет – всего лишь одна жемчужина, да и та оказалась роковой.
– Случайно, не эта ли? – лукаво подмигнула моя госпожа, доставая из кармана тот самый перламутровый шарик. – Кое–чего мне всё же будет не хватать – господской библиотеки. В одной из книг, которые десятилетиями пылились в круглой комнате, и до которых никому не было дела, говорилось, что жемчуг – это застывшие слёзы нереид.
– Да. Однажды дочь Мастера задохнулась этой слезой, – вспомнилось мне случайно, пока мы болтали, шагая по промозглым городским улицам.
Девушка ссутулилась, попытавшись отвлечься от неуютного и досаждающего ощущения дрожи, задумчиво выдула облачко пара в небо и стряхнула снежинки с ресниц.
Зима пировала и торжествовала. Безумная королева вторглась ледяными вихрями и снежными бурями, такими всевластными, шальными и беспечными. Они были её вечной свитой, соратниками и прихвостнями. Зима ловко накрыла всё живое мантией из белого горностая, одарила города звоном алмазных звёзд из своей диадемы и погрузила всё живое в ленивую дрёму. Снежный сон казался вечным, хоть и длился всего несколько месяцев, а зима горделиво ухмылялась, надевая ледяную маску юной девы, казалось, такой безразличной и бессердечной. Однако под блестящей личиной скрывалась древняя морщинистая старуха, рьяно беснующаяся перед закатом своего правления. Она была мудра и знала, что приближается её последний час. Так пусть он будет самым ярким, с пушечными залпами и фейерверками. В дороге зима растеряла все свои чувства, они замёрзли внутри и дребезжали острыми неровными льдинками, таяли, тлея – последние угольки в потухшем жизненном костре.
Но королева жаждала веселья. Она распускала длинные косы, отливающие серебром, громко хохотала, да так, что шумело в ушах, и неслась в хрустальных санях. Зима ловила непослушных, потерянных для всего и всех девчонок и мальчишек в сети своих шёлковых волос. А дети были польщены – чувствовали себя избранными, и потому желали быть похищенными. Они звали её, они ждали её, а она плакала, обнимая их до синевы на своём последнем пиру. И эти слёзы сразу застывали, превращаясь в осколки кривого зеркала, вонзаясь детям в глаза, сердца и руки, иногда по отдельности, иногда везде сразу. Так люди с осколком в глазах видели во всём только фальшь, искажение и уродство, а уж если подарок зимы застрял в сердце, то человек навсегда терял способность любить и ценить. Но хуже всего было тем, у кого обледенели руки: они могли видеть ясно и чувствовать ярко, но были не способны кого–либо согреть или удержать, даже если очень старались. Однако, несмотря на мнимую потерянность этих девчонок и мальчишек, их искали такие же дети. Спутники, дарованные судьбой, стаптывали не одну пару башмаков, не прекращая поиск безнадёжного праздника ожиданий. Так человечество трепетало в Канун Нового года и обрело обязательную традицию – загадывать самые сокровенные желания в надежде, что особое волшебство позволит им сбыться. Ведь если желание исполнится, начать жизнь с чистого листа станет так легко. Однако, чтоб сделать первые шаги, совершенно не нужен особый повод, событие или условие. Для этого подойдёт любой день, просто стоит хотя бы однажды решиться без колебаний, и тогда всё непременно получится.