Без души

— Эй! Ты все ещё пишешь? — голос Ирэн донёсся откуда—то с улицы. Звонкий,  такой счастливый, — иди сюда! Такой закат грех пропустить…

— Да, родная, конечно. Я как раз поставил точку, — в который раз пожалев, что  никто кроме  меня никогда не сможет прочитать эти строки, я захлопнул крошечную  книжечку,  которую чудом выпросил у старосты. — Уже иду.

Я одним глотком допил остывший отвар, который для меня готовила старая лекарка — он чуть—чуть, но всё—таки спасал от приступов и видений. Иногда мне даже казалось, что  они начинают блекнуть.

Встав из—за стола, я посмотрел, всё ли в порядке с дочкой. Малышка спокойно спала, сжимая в кулачке небольшую куклу, которую я сделал для неё сам. Возможно, всё не так уж и плохо, и даже на осколках прошлых надежд можно построить что—то хорошее. Мысль была тёплой и очень приятно грела сердце, позволяя надеяться, что раз жизнь медленно, но всё—таки начала налаживаться. Может быть все ещё будет хорошо.

Будущее показало, что падать на осколки прошлого оказалось намного больнее…

Сейчас:

Девеан успел вовремя укрыться иллюзией тени, чтобы прошедшая мимо предательница не заметила его. Сейчас от молодой женщины отчетливо пахло смертью. Словно Ларин уже одной ногой была в могиле. Надзиратель несколько шагов прошёл за ней по коридору, пытаясь почувствовать её будущее, но нет — тоненькая ниточка, отливающая серебром, тянулась вдоль дороги, по которой им предстояло проехать через несколько дней, потом делала странную петлю и, завязываясь узлом, терялась в наплывающем тумане неопределённости. Но интереснее всего было то, что Ларин, похоже, знала об этом, и сейчас, обняв подушку, тихо заплакала, ненавидя себя за то,  что стала верной служительницей слепой госпожи и во всем полагалась на неё, говоря — выведет, укажет. Нет, не указала, не помогла её любимому выбрать правильный путь.

А значит, что основы этого мира вот—вот дрогнут, искривляя его время и пространство, и уже ничего не будет так, как было.

Но стоит ли говорить об этом Сергею? Или же…

В задумчивости Девеан остановился в конце коридора, не зная, какой же выход выбрать уже ему. И тут раздавшаяся из—за неплотно прикрытой двери песня заставила его забыть дышать. Сердце пропустило удар, и снова забилось глухо—глухо.

Горький ветер обид обжигает лицо,

И взведен уж курок и намечены цели…

Он был друг, он был враг, а теперь все равно —

Эту новую жизнь мы узнать не успели.

Лед в глазах обожжет, мрамор кожи пленит;

Кто любил, тот поймет и быть может, простит.

Ты ведь тоже любил. Впрочем, мне не понять —

Как по крови идти, как опять умирать...

Удар, ещё удар… сердце билось привычно и ровно. Сознание отказывалось воспринимать песню… её смысл, всё время, стараясь зацепиться за незамысловатый мотив, и заставить тело сделать всего два небольших шага, чтобы достичь лестницы и спуститься на первый этаж. Удар… песня продолжалась. Тонкий, плохо поставленный голос срывался  на высоких нотах, но продолжал отдавать свою боль, вкладывая её в простую  мелодию.

Догорает закат, взгляд уносится вдаль.

И зачем говорить, если ты не услышишь?

Я накину на плечи уставшие шаль,

Ты, увы, не живешь, хоть пока что и дышишь...

— Создатель Единый… — протолкнул через силу Девеан, схватившись за голову. Он не успел притупить свои чувства, после того, как пытался уловить будущее Ларин, и теперь каждая клетка его тела пропиталась чужой болью.

Он снова оказался в том чертовом зале его родного замка мальчишкой, которому было тесно в маленьком и смешном мире. Пытался объяснить семье, что не бросает их, что ему просто хочется посмотреть множественную вселенную и научиться… Что  он их очень любит. Нет. Они не слушали,  для них он превратился в предателя. В ушах звенели обвинения брата и оскорбления сестры. Память хранила слезы в глазах мамы и тихую фразу отца, которого он первый раз в жизни видел по—настоящему серьёзным: «я недооценил свою кровь». Причем была кровь, когда Девеана всего лишь тянуло к знаниям? Вот и закончилась сказка в беззаботном маленьком мире. А уже потом по глупости была дана эта клятва Алевтине, которая оказалась безмерно счастлива заполучить такую игрушку, понимая, какую боль доставит его родителям знание, что их сын превратился в послушного слугу творца.

Что он хотел  доказать? И кому? Себе… Будь прокляты его стремления.  Теперь всё, что от них осталось — не подчиняться никому, разорвать цепь договора.

Может, поэтому с каждым днём его настрой против наглого эгоистичного мальчишки истончался, превращаясь в понимание?

— Будь и ты проклята, Алив… — прошептал мужчина, пытаясь восстановить щиты и заточить память в сознании, — хотя бы за то, что можешь влиять на время…

Дверь тихо скрипнула. На пороге комнаты замерла Ирэн, на шее тускло блестел янтарный кулон.  

— Ты хорошо умеешь притворяться, — заметил Девеан.

— Может быть потому, что у меня было время научиться играть и лгать? — слабо улыбнулась девочка, — я помню все, но больше ничего нет: ни навыков,  умений. Я итак многое отдала за эту возможность помнить, но хотя бы душа осталась. Поможешь?

— Хочешь быть с ним?

— Да…

— Даже не смотря на то, во что он превратился?

Девочка неопределенно повела головой, словно показывая, что такой вопрос можно было бы не задавать. Девеан поймал себя на мысли, что хочет провести рукой по рыжим волосам, обнять, успокоить. Какая глупость! Это не поможет склеить разбитой судьбы. Кто же эта женщина, заточенная в теле ребёнка, что она пошла за любимым в другую жизнь, не смотря ни на что?