Невидимые

Не желая даже додумывать, Бирюлев, заткнув нос платком, заглянул по очереди в кухню, столовую, гостиную, кабинет.

Отец лежал на кровати в своей спальне – и, судя по всему, уже давно.

Одинокий пожилой господин, он всю жизнь собирал древние ценные редкости.

Да, дверь не заперли. Первый взгляд, полный ужаса и отчаяния, не нащупал и веревок. Однако Бирюлев был готов поручиться: это снова невидимые.

Еще в пятницу репортер так радовался их появлению на улицах – а теперь вот и сам с ними столкнулся.

***

Лавка оказалась пуста. Не дозвавшись хозяина, Матрена принялась переминаться с ноги на ногу, разглядывая самовары, щербатые тарелки да поношенные тулупы с блеклыми пуговицами. Потом, устав от безделья, откашлялась, поправила платок и снова крикнула:

– Есть тут кто?

Как и следовало ожидать, никто отозвался. Неужто в чем-то ошиблась? Но сказано было точно: приходи к полудню в лавку старьевщика, что на базаре. Она такая здесь одна. Уже полдень. Что не так?

Похоже, вновь не судьба сегодня дела наладить. Что за напасть! А прачка и к господам опять не явилась. Поспешила путь-то назад отрубить. Теперь надо сильно постараться, чтобы все поправить, пока новый покупатель не сыщется. Прислуги свободной – пруд пруди.

Пожалуй, придется вновь на хворобу младшего плакаться. Авось и пожалеют, хоть и недоброе это дело – недуги кликать.

Над дверью звякнул колокольчик. Вошел небольшой ссутуленный человек в пенсне.

– Матрена? – неприятно взглянул из-за стекол круглыми немигающими глазами.

– Она самая, я.

– Принесла?

Ну конечно, нашел дуру. Как будто она вчера на свет родилась – ходить по таким вот лавчонкам, да не с пустыми руками. Тут можно, глядишь, не только бирюльки лишиться задаром, но и жизни.

Не спроста ведь со Старым Лехом из-за вещицы так обошлись.

И в прежний-то раз как боязно было ее на показ доставлять. Возвращаясь, Матрена все оборачивалась. А потом, в потемках, снова вынесла сверток из дома и хорошо схоронила, никому про то не сказав. 

– Покупателя увижу – так тотчас принесу, – расплылась она в неискренней улыбке.

– Так не пойдет. С чем я тебя поведу к нему, дурная ты баба? Он не тебя желает увидеть.

– Кто покупашка-то?

– Не твое дело. Тебе продать нужно или что?

– Ну… Я в первый раз тебя вижу – почем мне знать, что не обманешь? Может, ты товарец-то заберешь – и был таков?

– Я что тебе, городушник? Зачем ты вообще сюда явилась?

– С покупашкой пришла повидаться. Мне сказали, что мы сперва встретимся, а потом уж договоримся, – твердо сказала Матрена, отбросив напускную приветливость. – Коли он есть, то веди. Коли нету – другого кого найду.

Прачка сделала вид, что собирается уходить. Лавочник, постояв миг в раздумье, остановил:

– Постой-ка.

– Чего? Передумал?

– Ага. Нет никакого покупателя. То есть он – это я.

– От оно как. Чего ж сразу не сказал? Что тянул?

– А ты принесла, что должна? На что мне смотреть? О чем с тобой говорить?

– Так принесу я, принесу. Нынче же, коли скажешь.

– Нет. Завтра неси. Меньше народу на базаре.

– И то верно, – подумав, Матрена поддалась любопытству: – А на что тебе? Продашь?

– Может, оставлю, а может, и продам опосля.

– Небось, втридорога?

– Тебе-то что за печаль? Кумекаешь – мало выторговала?

– Верно говоришь. Накинешь?

– Нет. Это крайняя цена. Ты и без того заломила.

– Так куда мне прийти? Сюда?

– Да, сюда же. К полудню.

– Ну, добро.

Матрена отправилась в обратный путь. Издалека, еще не подойдя к берегу, почуяла дым и заслышала крики. Сердце, не согласуясь с головой, подсказало: горел именно ее дом. Приподняв юбку, чтобы не путалась, прачка припустила бегом.

Чутье не обмануло… Однако соседи тушили уже догоравший огонь. Благо, река находилась прямо под боком, да и люд поблизости жил, за свое добро шибко переживающий: перекинется пожар – весь квартал вмиг выгорит.

Поблизости, наблюдая за суетой, заливались слезами младшие, перепачканные в саже, словно черти.

Схватив ведро, Матрена присоединилась к гасителям.